Форум » Солдатский клуб » Солдатские байки » Ответить
Солдатские байки
Admin: Пока ваши сослуживцы добираются до нас, посидим, покурим, вспомним случаи из нашей, армейский жизни... [pre][/pre]
Аскар: Владимир Мельников 3 пишет: так и не понял, стоит недостающий рассказ тут выкладывать или его выкинут рецензенты? Владимир печатай очень интересно солдатская служба,где бы она непроходила почти одинакова для всех и читая тебя я вспоминаю забытые мною моменты моей службы и жизни (повторюсь)Лучшие годы нашей молодости .Кстате ты обещал про моих братьев танкистов рассказ
Ldz: Вот и ответ, Володя, на твой вопрос. Пиши. Кому интересно, будет читать, кому нет, не будет.
Владимир Мельников 3: Ldz Спасибо. Тогда выкладываю "Присягу", предыдущий этому событию момент. Иногда приходится не все фамилии называть, не хочу оттолкнуть с форума людей, я не виноват, что события происходили с их участием, мне тоже досталось не слабо. Аскар, выкладываю, но прошу женщин иногда не читать интимные моменты, во избежание отторжения меня из своей души, не виноват я, два года без женщин, это ужасно и безчеловечно, шучу, но правдиво и близко. Аскар, про регулирование танков напишу, сейчас сначала марш 100 км, потом марш 500 км, потом Новый 1981 год, потом смотр техники дивизиооный, потом КШУ, потом зимняя дивизионка, а потом 23 февраля 1981 года итвои танки, обещаю.
Владимир Мельников 3: Рассказ "Присяга". Часть первая. Присяга. Брат Александр заканчивал десятый класс 55 школы, я заканчивал первый месяц службы в армии. Все письма были обращены к нему только с одним, брат, не ходи сюда в армию, здесь тебя забьют насмерть, я сам за тебя отслужу, сделаю всё для этого, напишу Устинову Дмитрию, напишу в Политбюро, но! Но только я ещё раз пройду все эти ужасы, я выдержу, я уже это понял, но тебе отсюда только через груз 200, я ещё 730 плюс свои отбегаю на стадионе, перекидаю весь уголь на Угольном складе, перечищу всю картошку, поломаю все штанги и турники, я их зубами буду грызть, но только об одном прошу, не ходи сюда. Это не гон, это правда. В роту прибыл служить хлопец, не простой, а геройский, и дед его, и отец его, все служили в нашей дивизии, это было для нас необыкновенно, так необычно, это как героя Советского Союза встретить на улице, как маршала Устинова Дмитрия встретить в солдатской столовой, в очереди с котелком за добавкой. Парень попал в комендантский взвод, поближе с штабу и к тем людям, которые могли помнить по службе и деда, и отца, помнить героев и помочь внуку поближе узнать историю жизни героев-родителей, которые лучшие годы жизни и своё здоровье отдали воинскому долгу. Я думаю, что это было правильное решение вышестоящего руководства, а может даже и не вышестоящего, а просто это было желание наших отцов командиров, которые всё правильно поняли и сделали всё, чтобы хлопцу служба пришлась по душе, чтобы такой парень после службы рядовым, мог и дальше продолжить свою службу в качестве офицера Советской Армии. Хороший парень, хорошее решение, так бы каждому в жизни, но знаете, а я не один этому порадовался, да, я не шучу. Нам такой случай казался вымышленным, чтобы в него поверить, это было на самом деле, раньше приветствовалось желание служить именно в той части, где твои родичи служили или служил отец, или брат. Брат, не ходи в мою часть, куда угодно, но только не сюда, я такого за месяц успел насмотреться, что до пенсии хватит, иди в другую часть, в ГСВГ их так много. Тебя сюда не призовут, я успею дембельнуться в институт. Да, может быть, может быть останутся мои корешки здесь, но не факт, что они смогут тебя защитить, скорее наоборот, отыграются за мои грехи на тебе, отыграются как пить дать, ибо я не собирался быть паинькой и не собирался заниматься по отношению к молодому поколению благотворительностью и милосердием, я буду их рвать на части, я буду издеваться над ними день и ночь, я сам не досплю, не доем, но буду выжигать калёным железом из них дух борзости, буду наклонять их с периодичностью метронома, я жизни себя лишу, мы все встанем в кубрике и будем всем призывом их бить, бить и ещё раз бить, чтобы уйти на свой дембель с чистой совестью, так, чтобы знать, что им досталось ровно столько, сколько выпало огрести нам. Мы открыли счёт, мы, сами духи, но уже знали, как чмарить других будем, как они пищать в наших руках будут, как обольются горькими слезами их лица, как жестоко они пожалеют, что пересекли границу с Германией, мы выживем, мы дождёмся своего часа, час «Х» обязательно наступит. На всякий случай, коль подобный случился с хлопцем из комендантского взвода, я тоже решил поспрошать за службу по халяве у замполита, не знаю почему, но он больше мне казался искренним, может от того, что не имел понятия, что такое кичиться и что такое субординация. Спросил, да ответом было разочарование, да такое грустное, что и пожалел о спрошенном. Не знал, не знал, что дед твой герой Советского Союза, а чего ты раньше об этом молчал, говорит он мне? А я ему, да нет, вы товарищ лейтенант неправильно меня поняли, и вовсе он не герой, да погиб он красноармейцем, я его не разу-то и не видел, а он в самом деле ко мне интерес проявил, а кто же у вас Мельниковых тогда герой? Не знаю, говорю я ему, может я к тому времени стану, когда брату служить тут приспичит, мож у вас какой подвиг, не подвиг, а и совершу, может ядерная война с Китаем поспеет, я от бомбы вас, товарищ лейтенант, грудью прикрою, всё облучение на себя приму, вы только не омманите меня потом, пристройте братишку куда поближе к себе. Дурак ты Мельников и фамилия у тебя пустая, мели Емеля, твоя неделя и загадку под конец разговора мне подкинул, мол, что это : весь в муке, и хрен в руке? А я по части загадок не так себе, но эту сразу раскусил, дудки тебе думаю, не буду отгадывать, не доставлю тебе точку по свою сторону в разговоре поставить. Так и не стал больше на эту тему с ним разговоры говорить, а про ответ всю башку сломал, крутится обидное, но достать его не могу, не дотягиваюсь, знаю, что непременно пакость сказал замполит, не в его манере просто так бойца отпустить, он ему обязательно должен, что-то доброе и вечное сказать в утешение. День до вечера прошёл, он меня выцедил на построении и опять : ну так, что это было, а? Вот бес тебя дери, а люди-то слушают, слушают, да знают, коль замполит привязался с разговором, то пока роту на уссачки не положит, не отступит. Говорите, я не знаю, говорю. «Мельник поссать вышел!» Все в ржачь, я в ступор обиды, ишак тебя нюхал, чё они ржут, ни хрена ведь не поняли о чём мы с замполитом беседуем, может что с политзанятий осталось у нас, а он « Отставить! Равняйсь, смирнаааа, направо, рота с песней шагом марш!» У солдата выходной, пуговицы в ряд, ярче солнечного дня, золотом горят….Про что он с тобой про «Мельника» говорил, слева, справа, взад толкают пацаны, чё он отморозил про «поссать», колись Фаза. Замполит прослышал про мою репутацию и решил вдогонку подпустить ещё одного дурачка в тему. Стал портить строй и уводить в сторону первую шеренгу Андрей, так сразу получил под завязку, под бантик от замполита «Андрей, держи хрен бодрей!», то-есть я хотел сказать «Андрей, держи строй ровней!». Опять ржачь и мандраж, вдруг кого ещё зацепит, опять схохмит, давай, жарь товарищ лейтенант, а ну про кого ещё, до столовки немного осталось. Кормить стали кажется ещё лучше, сегодня на завтрак попался кусочек свежатинки из свинины, знамо дело, вчера кабанчика забили, мало кто про это знал, оно и к лучшему, от тех знаний только слёзы потекут при снятии пробы с убиенного зверским способом, несвойственным для домашней живности, вызванной расстрелом из манлихеров. Сало на пшённой каше лежало сверху и дрожало от прикосновения к нему вилкой. Жирок плавал красиво вокруг порции пшёнки, волокна не срезанного мяска манили укусить его и отгрызть с кончика вилки, шкура плохо просмаленного кабанчика ершилась во рту, сало, очень сладкого свежего вкуса, не отпускало челюсти, которые без команды со стороны мозга, перемалывали и хлеб и бывшие жировые отложения поросёнка, оно было ещё не остывшее от котла, оно не помещалось в одном рту, из-за него щёки растягивались так, что их стало видно из-за спины, глаза из-за этого стали такими, какие носят у Кирсана Калмыкии, глотка глотала кусок вместе с застрявшей в ней вилкой, кусман перекрывал кислород и жёлтые круги пошли в глазах. Был известен подобный случай, когда у нас на глазах, выпивший мужчина, пытался закусить в попыхах куском жаренного сала, крупно порезанного и шкварчащего на сковородке, вдруг выпучил глаза, начал заваливаться набок, а изо рта торчал хвостик вилки, человек задыхался застрявшим куском, а вилка попала вслед в горло и ни туда, ни сюда, а дочь кричала «папа, папа» и сделать никто не мог из нас, мы были детьми, и конечно кроме интереса в этой ситуации ничего не понимали, нам было непонятно, что происходит, мы были примерно шестилетние, а человек без помощи так и задохнулся, я этого всегда боялся, но ел, за столом, как тот дядька и ничего не мог с собой поделать, может я тогда был не прав и выглядел смешно, но по-моему, рядом уже допивали чай и начинали выполнять команду «рота встать, выходи строиться!». Хлеб белыми кусками парочкой, так и остался лежать на моей половинке тарелки, а в карман брать теперь никто не решался, чай описал полукруг и спалив кожу на губах и кончик языка и выплеснувшись обратно, осел на столе в пластиковом бокале. Шайба из масла с примесями комбижира полетели в рот, обида на самого себя осталась до обеда, хлеб всему голова, а чаем и того больше, соседи смотрели на хлеб с осуждением, но ни взять, ни сунуть куда себе на виду, тоже не решались, дурак ты Фаза, больше никто. День до обеда я только и делал, что думал о хлебе, я всё время думал, остался ли он не съеденным или его могли выбросить дежурные. И я в этот день для себя решил сменить место за столом, попробовать, так сказать сесть подальше от выхода из столовой, туда, где первые начинают уже кушать и выходят, однако тоже последними, сесть туда, куда выцеливают присесть старослужащие, ну что же, сказано, сделано. Попытка не пытка, если будут бить, скажу, ошибся. Работы в этот день не проводились никакие, их сделано было множество, мы стали готовиться к празднику Великой Октябрьской революции, чистили сапоги, гладили шинели, чесали их металлическими щётками, чтобы повысить шерстистость, как у известного персонажа из мультяшного Простоквашино, чистили асидолом бляхи и пуговицы, стригли сами себя перед зеркалом в быткомнате на первом этаже, набивали канты на ПШ и парадных рубашках. Шинели на глазах у всех приобретали товарный вид, они были приятного тёплого цвета, в них было теплее чем в бушлатах, в них ты чувствовал себя и кумом королю и солнцу братом, в них мы пробовали выскочить в район курилки и мчались по ступенькам роты обратно в казарму, в них курили, отставив ногу в сторону и посматривали по сторонам на мимо проходяшие батареи артполка, которые ползли мимо комендантской роты в свои казармы пока, что ещё в бушлатах, чумазых от отработки, грязных от грязи, кургузые от старости и сырости. Бушлаты с наших плеч ничем не лучше бушлатов пушкарей, грязные и вонючие, усыхали до сорок шестого размера, подвешенные в наших ротных сушилках и дожидались нас до окончания такого короткого перерыва в работах. Шинели грели ноги, было куда сунуть руки, мы перестали отличаться от старослужащих, нам стало намного уютнее и спокойнее перед другими военнослужащими, в любом из проходивших мимо нас ранее мы видели преимущество в сроках службы и каждый черпак для нас считался потенциальной опасностью, только лишь из-за того, что он имел боевую форму, но не как мы, имевшие форму рабов из карантина. Носились в шинелях, не огребали от старших, все были под настроением хорошего, поползли слухи и домыслы об отпусках, о внеочередных повышениях в званиях среди сержантского и ефрейторского состава, каждый вёл сам свой табель о рангах и «давно пора бы» себя продвигал наверх к благам, сравнивая свои полезно выполненные дела с подобно награждёнными и давно съездившими в отпуск. Отстригшие себя сзади в косую линеечку, портили портными ножницами себе далее и виски и чубчики, стряхивая на пол с себя шерсть вперемежку с перхотью, образовывавшуюся от собачьего мыла, прижигали одеколоном порезы от безопасной бритвы, плевали на обрывки газеты и заклеивали ими те порезы и раны, палили ПШ раскалённым утюгом до образования стрелок, плевали на шкваркающий утюг с жёлтым днищем, выводили песенки из личного репертуара и никак не могли поверить в то, что даже здесь можно жить так же хорошо, как на гражданке и оказывается, что есть всё-таки шанс у моего брата, на то, чтобы также, как и я пережить ужасы переходного периода и дождаться законного дембеля с головой положенной на плечи, но не в тумбочке по утру. Заигравшиеся приборзевшие детки надоели дневальным, надоели дежурному по роте и нам дали из роты лёгкого пендыля, ружейка была открыта, ротный шарил по ящикам с секретными противогазами, пересчитывая их, как противотанковые гранаты, их, ну эти противогазы, никто и никогда не видел и ни разу не надевал наверное, все ждали долгожданной войны с Китаем, поскольку другого зла пока не было, теперь я соглашаюсь с той доктриной, какими были мудрыми наши партийные и военные руководители, считавшие, что нигде в мире нет такой опасности, кроме как Китайской. И теперь каждый из нас это почувствовал на себе, надевая на ноги китайские кроссовки, надевая на тело китайские шмотки, летая на самолётах с левыми китайскими деталями на них. Ой Китай, ой Китай, дай пожить спокойно нам. Ротный с дежурным по роте сержантом перешли к другим ящикам, ящикам-гробам, в которых оказались при вскрытии какие-то трубы, больше похожие на пожарные шланги, диаметром 111 мм, странного цвета , под названием игла. Игла, я представляю себе, могла быть цыганской из такого тубуса. С такими тубусами за плечами, только меньшего размера, бегали студенты старших курсов МЭИ, но с этими, похоже, так не побегаешь, с такими только на крыше сидеть, гонять скворцов на моей даче, которые за один прилёт не столько сожрали, сколько вытоптали земляничную поляну, а я за ней целый прошлый год, как за маленьким ребёнком ухаживал. Обе решётки были открыты в ружейке, ящики с иглами потащили в коридор, нам, как самым бестолковым, которые всё норовили набиться в коридор и всё своими глазками получше рассмотреть в ружкомнате, ведь другого такого случая может и не представиться в жизни, ведь каждому хочется узнать, а каким вооружением мы обладаем, какое оружие нам придётся узнать На втором этаже, в помещении для хранения парадной одежды, тоже стоял гомон, там старшина роты возился выдачей парадок наряду, заступающему в ночь, внутри комнаты спорили, старшина шумел и шутил в меру, его побаивались, но подыгрывали с интересом, скаберзничали тихонько, по поводу и без повода. Конечно, не все жили тогда хорошо и одевались прилично, это и сейчас наблюдается среди призывников, не все и сейчас белый хлеб видели и ели досыта, естественно, что забота старшины и чистота в роте, сытость на столе и уют в кубрике, многим и до сих пор кажутся несбыточной мечтой, а тогда, поев как следует, одевшись в чистое, естественно почувствовали себя людьми, такими, какими должны быть все люди на свете. Дневальным всё это порядком поднадоело пожалуй, они стали чаще и чаще делать нам замечания, а потом просто взяли и всучили нам свои рабочие инструменты и на глазах у старшины роты, заставили заново натирать пол на втором этаже, старшина принял шутку, как превентивную меру против безобразников, которые хоть и хороши, но порядок есть порядок и его нарушать нельзя. Работать конечно же было в лом, но полотёром, который почему-то называли «Машкой», работать было не трудно, гоняй себе от стены до стены, звякай себе по коридору, да звякай, чего проще, щёточкой пройди по обе стороны и делов-то. Со второго этажа, после трудотерапии, нас как ветром сдуло, но на первом этаже мы тоже не задержались, там было ещё похлеще, ящиками был завален весь проход в коридоре, духи суетились и прогибались под тяжестью неподъёмных ящиков с оружием и противогазами, по лицам тёк пот, стоял мат и гвалт, дежурный тыкал под бок всех кто ронял ящики и обещал в будующем поквитаться с лодырями и борзунами. Лучше всего было в эту минуту действительно свалить из помещения казармы, пусть их, сколько ещё нам их таскать в жизни, побудем в курилке пока всё уляжется и о нас снова вспомнят. Руководство ротой готовилось к праздничным мероприятиям, ротный лично проверял и перепроверял оружие, старшина роты подгонял обмундирование, взводные приводили во вверенных подразделениях технику в порядок, наводили чистоту, драили полы, чистили норки в подвалах, выгребали отовсюду мусор и выбрасывали различный хлам. Карантин сегодня видимо и дальше будет отдыхать. На свежем воздухе, под ласковым солнышком, сидя на скамейках перед ротой, было так хорошо и уютно, люди из разных концов Союза могли в располагающей обстановке познакомиться получше друг с другом, шёл обычный в таких случаях мужской трёп про самоё большое «тилькы у мэнэ», самую красивую только в моей деревне, самую крутую тачку только в моём гараже и самый быстрый и увесистый кулак в моей руке. Все откровенно врали, проверить было всё это невозможно, с этим враньём им жить и дальше, не прибавить не убавить, смотри не запутайся в том, чего в жизни никогда не было. По разговору все могли не ходить в армию, почти все имели чувих, абсолютно все их пялили, пялили даже те из трепачей, которые вначале разговора заявили что не имели пока знакомства с девушками, возникал тогда в голове людей вопрос, так, что же они тогда «спали» в койке. Люди, пока ещё не солдаты, столбили территорию, за которой им предстоит жить дальше, но выходило так, что чем меньше человек за собой чувствовал силы и мужества сопротивления, тем больше он придумывал про себя небылиц. В душе может быть мы и осуждали и себя и других, но соглашались по какому-то молчаливому сговору, уступали пока и не высовывались, как бы верили авансом, язык без костей, потом вычислим и вычистим откровенную брехню, зачмарим трепача и авторитет поубавим перед другими, жизнь она всё равно выправит со временем, человек не может терпеть долго, когда вокруг врут и врут, и приходится с этим незримо бороться, но когда-то терпение лопается и человек взрывается, убивая морально фантазёра и выдумщика, если мягко об этом явлении выразиться. Народу в курилке стало прибавляться, люди подходили из штаба, их автопарка, включались в беседу, знакомились ещё точнее, одёргивали завравшихся, стреляли сигареты, докуривали бычки, выгоняли слабых со своих законных мест и всё шло дальше, как ни в чём не бывало. За милой беседой не заметили главного, треск мотоциклетных моторов, который мы сначала не приняли за, что-то существенное, неожиданно ворвался в наше окружение, заполнил воздух вокруг территории, прилегающей в комендантской роте, мимо роты на высоких скоростях стали проноситься один за другим около десятка боевых мопедов, все как один с колясками и седоками в них, задние сиденья так же были облеплены седоками, приникшими к спинам водил, их лица были спрятаны за странными масками, теперь бы сказали, что масками рекетиров, но тогда это были скромные намордники из шерстяной ткани. Бойцы в чёрных кожаных куртках и таких же чёрных галифе, подпоясанные белыми ремнями с портупеями через плечё и белой кобурой на нём, в белых касках с красной полосой по краю и пятиконечной звездой, люди ладно сидели на своих местах, они были притягательны, скорость приличной для перемещения по гарнизону среди людей, мощь и гул моторов напоминал гул мессершмитов, чувствовалась сила в таких странных средствах передвижения людей, не верилось, что по прошествию стольких лет с момента окончания войны, такая техника всё ещё востебована, мотоциклы должны были, как и конница исчезнуть из современного подхода к боевым действиям, мелковато и не надёжно это смотрелось в свете будующей ядерной войны с империалистами и космополитами, но мотоциклы уверенно катили, они реально ездили, они были в строю и на сто процентов справлялись со своей службой. Седоки, управлявшие тяжёлыми мотоциклами, держались уверенно в своих сёдлах, руки в перчатках торчали из рукавов с обшлагами из опоясывающих рукава белых краг, были положены ими на могучий руль и с его помощью выписывали замысловатые виражи на брусчатке, часть из которы делалась умышленно ими и было видно, что это обычный гон со стороны старослужащих мотоциклистов, что необходимости в выписывание сальто-моральто не было нужды, а всё делалось исключительно за ради хвастовства и выпендрёжа и не иначе, но как бы то ни было, петли на дороге типа объезда мнимого препятствия, взятие горки с прибавлением газку и гашение её тормозами, зигзаги и бодание друг друга, переворачивание на повороте люльки на себя так, что не предупреждённые пассажиры аж вставали с её дна в полный рост, дабы не быть выброшенным из неё и всячески пытались восстановить равновесие перевешиванием в обратную от мотоцикла сторону, они кричали что-то в шоке через наложенный на лицо намордник и не были услышаны в рёве моторов, которым давили и давили в глотку топлива. Мотоциклы, очень напоминающие немецкие Цундапы, летели и не ведали преград, их вели так, как никогда бы пунктуальные немцы не водили даже тогда, когда по ним вёлся фланговый огонь из засад. Всё что до этого я видел в своей глупой, детской жизни и на гражданке и тут в сапогах было перечёркнуто , и стёрто с мягкого носителя свободной информации под названием «пеньноль», а в просторечии-мозг, всё начинало новый отчёт и писаться тоже, писаться информация будет теперь только с этого яркого жизненного момента. Всё поглотило и меня и моих трепачей курильщиков, мы высыпали встречать героев утреннего перелёта Галле-Ораниенбаум-Галле, героев по расчистке улиц и автотрасс от пластиковых трабантов и жестяных Варбургов, от Иф и Мерседесов, от нечисти, которая пыталась прошмыгнуть и встрять в колонну вводимых из Ораниенбаума танков на случай неудачного восстания рабочих и кооператоров пролетарского города Галле, чтобы встать на пути иностранных миссий и грудью закрыть перекрёсток, но не допустить съёмки ввода войск «не в Чехословакию и обратно», это делалось регулями на каждый день, помеченный в календаре красным цветом, это будет делаться и мною, этот день среди нас назывался так «наступил для немцев День Советской армии и Военно-морского флота», отдыхай вместе с нами, отдыхай и не рыпайся, треснут пластиковые борта трабантов пополам, задетые гусеницами танков на забитой вами самими, как гусями дороге, не фига ставить с вечера свои игрушки на обочинах, мы идём. Матаки проносились мимо роты, они примчались из-за клуба артполка, они летели к своему гнезду, их гнездо было в автопарке за ротой. Жаль не разглядеть никого не удалось, жаль не подумал сосчитать машин и регулировщиков, теперь поди узнай, кто из них герой, а кто только этим и воспользуется случаем, чтобы и себе славу спиди-гонщиков приписать, кто потом узнает без намордников, ты или кто другой выписывал зигзаги на трассе, и про номера не успел сообразить, да что толку, всё равно я не знаю кто и на каком мопеде ездит. Эх незадача, ну да ладно, скорее бы присяга, да на колёса и долой из города на свежий воздух «даёшь Германию и немочек!». Одно беспокоило, а доверят ли мотоцикл если нет водительских прав, хотя немцы-то всё равно не проверяют права, у них нет на то право, все права на Германию у нас, какое им дело, еду я с правами или в тумбочке забыл, или они меня в Москве в автошколе ДОСААФ дожидаются. Ладно, доживём посмотрим, завтра 7 Ноября, праздник, покормят наверное чем-нибудь вкусным, кино про немцев покажут, к землякам в артполк и ЗРП схожу, по гарнизону погуляем, непременно к танку сходить надо и в генеральский магазин, у дота, где пруд покрутиться подольше надо, ну там видно в общем будет, завтра будет завтра. Сколько же их есть на самом деле, конца мотоциклетной колонне не было конца, а начало колонны уже выписывало по автопарку роты круги почёта, вот там-то и полетели первые подарки из мотоциклетных люлек. Самым коронным номером было вывалить зевнувшиго духа или черпака на повороте их люльки, делалось это во время захода на поворот, там, где заканчивалась разметка для проверки тормозов у автомобилей. Длина автопарка была примерно метров 150, въездные ворота были на углу у пушки на постаменте перед артполком, а конец забора был у склада артполка, рядом с ДОСовскими казармами и поворот естественно располагался там, так вот, мотоциклы въехав в ворота, уходили набором скорости вправо и гнали набирая обороты по прямой, разметка тормозной дорожки быстро мелькала пешеходными полосками, сетка выездных ворот неумолимо надвигалась на седоков усевшихся на К-750, очко заднего седока сжималось пропорционально уменьшению расстояния до забора, голова самопроизвольно прижималась к спине ведомого мотоцикл, руки с ручки сиденья переползали на живот водителя грозной машины, обхватывала его с силой удава, замыкала свои руки в шерстяных перчатках в морской замок, губы шептали и за себя и за товарищей «Господи пронеси этого идиота», намордник покрывался испариной от подборотка до макушки, ноги тоже были при деле, они плясали на ножках, покрытых тяжёлой резиной, в поисках наилучшего сцепления. Скорость принимала угрожающие пределы, акселератор газа оставался в крайне неприятном положении, седок в люльке после пробега мимо заправочной, оставшейся ровно на середине беговой автопарка, начинал медленно таять на глазах, он вдруг начинал уменьшаться в своих физических размерах, голова переставала выглядывать из-за обреза люльки, она неожиданно оказывалась не на шее человека, а между его ног, руки снизу помогали ей оставаться там, голова ведь была не одна, на ней, не забывайте, сидела железная каска, удерживать такое гэ между ног сами понимаете, было не так просто, и вот сейчас, да, именно сейчас, в эту минуту, водитель мотоцикла начинал выкуривать седока из люльки, празднующего труса, методом придуманным байкерами комендантской роты. Этот метод заключался в следующем, как только пассажир терял над собой пространственный контроль и прятал голову в песок, то есть в люльку, а задний седок крепко прицеплялся руками и ногами к водителю, гарантируя им обоим остойчивость и управляемость мотоцикла, и исключение столкновения с забором, водитель К-750 сбрасывал газ и вилял рулём вправо, а затем сразу резко влево и уходил на крутой вираж по дуге влево, образуя правильную окружность. В этот самый момент пассажир, находящийся в интересном положении и утративший контроль над местоположением мотоцикла на трассе, высовывался из люльки, его тело по инерции продолжало подниматься всё выше и выше выталкиваемое и руками, и ногами, он был уже счастлив тем, что скорость упала, мотоцикл готовиться войти в дугу поворота и пройдёт её явно на малой скорости, а далее прямая и торможение, раззява приходил в себя, вновь обретал чувства, отвлекался на дешёвый трюк, а водитель мотоцикла в это время добавив резко газа, а мотоцикл известно вам, имел на скорости приличное ускорение, он не утратил свою кинетическую инерцию, повторюсь для особо одарённых, что водитель в этот момент делал резкий поворот руля влево, не докатив многого до забора, мотоцикл отрывал от земли колесо люльки, раззява выскакивал из неё на разогнутые ноги, начинал инстинктивно перевешиваться в обратную от мотоцикла сторону, продолжая ещё активнее выталкивать себя наружу. Водитель, ловко выписав дугу, уводил машину ещё левее с курса, а затем резко сбросив газ, бросал руль вправо. Коляска со всей силы билась колесом о асфальт, мотоцикл выбрасывало вправо, раззява по инерции выскакивал из люльки и летел во весь рост из неё, размахивая в воздухе ногами и слетающими с них сапогами, он летел перед мотоциклом быстрее собственной тени, а мимо него слева и справа проносились другие машины, обошедшие хулигана по большей или ещё меньшей дуге, они видимо догадывались о приключениях с продолжением и подумали заранее о том, чтобы обезопасить себя и машины от юмористов местного масштаба. Водила хулигански бил по тормозам, машину несло и корёжило на асфальте, шёл дым из под шин, через сетку автопарка со стороны крыльца комендантской роты перепрыгивал ОМОН и мчался на перехват залётчику. Дырка гвоздём в талоне напротив буквы «А» была тому уже обеспечена. Прапорщик Гузенко бегал быстро, номера мотоциклов помнил хорошо, силой тоже, говорят не обижен был, правда вот, ростом Бог его обидел, но зато злостью он этот недостаток с лихвой покрывал и гордился этим, его рука не по одной холке гуляла, гуляла, заметим, исключительно за дело и никто никогда не мог его в этом упрекнуть. Раззяву догнали тоже, он со страху чуть не наделал себе в штаны, этого-то больше всего и опасались, имущество казённое, впереди праздник, засранцы кому нужны? Мы не делали открытый рот и не остались безучастны, не будь дураками, а почему бы нам такими быть, когда вон они, два прапорщика, зампотех с травмой миниска и головы и командир взвода мопедов, рванули напрямки через сетку, а чем мы умнее их, туда же долой, в автопарк на разбор полётов. Гарь и дым от сгоревшего мотоциклетного масла заволокла всю округу, железные кони только-только перестали газовать и носится, как угорелые, часть из них покатила и осталась на мойке, часть побросали возле «ямы», часть уже закатывали к заправке на руках черпаки из мопедов, а остальная часть помчалась выручать будующего сильно битого батогами фулюгана. Кто примчался к мопеду, мы или взводный с зампотехом не важно, я запомнил только одно, намордник срывали две руки, руки командиров, но палка гуляла по каске и плечам только одного, зампотеха, потому как Гузенко, командир мопедов ещё недостаточно падал на правую ногу и не успел обзавестиь контузией миниска, и палкой тоже.
Владимир Мельников 3: Продолжение рассказа "Присяга" часть вторая. Сейчас, если бы спросили водителя «где ваши права», он полез бы в бардачок и достал бы их от туда, если бы спросили блондинку о том же ответ был бы примерно таким «мои права в Конституции», а на вопрос зампотеха «где твои права шалопай», ответ был ещё короче «домой выслал!», вот так вот, не больше и не меньше, фиг вам, товарищ прапорщик, дембель я, через пару деньков прощаться будем, как Славянка. Первыми из роты уже ушли в Союз самые дальние, Омичи, Красноярск, Тюмень, Казань, Адлер. Остались самые ближние, Москва, Питер, Борисполь, да самые ближние, сверчки да будующие прапорщики. Сгною, сгною сука в нарядах по роте, это гнобил залётчика Сергей Гузенко, зачем гноить, не надо никого здесь гноить, на «норку» его на мойке. Норка это не то, что подумали женщины, да, соглашусь, норка, это очень красивое животное и оно имеет очень ценный и красивый мех, из него ещё делают иногда шубки для дам и к ним воротнички, у маленькой и юркой норки есть замечательные глазки бусинки, но наша ротная «норка», была лучше, у неё были не глазки, а глазищи, глазищи бездны, в них мог отражаться человек полностью, и тачка, и ведро с длинной верёвкой тоже. Интересно было смотреть, как происходят разборки, может пригодиться каждому, служить ведь долго, да и элементарный интерес тоже влёк и манил, залётов было много, но свидетелем каждого хотелось быть из-за обычного человеческого желания, ведь иначе и нечего быдет рассказывать на дембеле, а дембель он такой длинный, он ведь по времени поболе будет 730 дней службы. А рассказывать надо много, часто и случаев из жизни солдата комендантской роты должно быть много. «Построиться!», команда была адресована мопедам, прибывшим с регулирования. Команда на построение разнеслась быстро, она достигла эпогея, в смысле конца автопарка, мотоциклисты летели на полусогнутых к КПП, где уже шло построение, стенка бойцов в чёрных эсэсовских костюмах в две шеренги росла и выросла в ширину метров на семь, во главе строя стоял старший сержант Александр Алабугин, человек образованный, с высшим педагогическим образованием, почти учитель, рядом с ним стояли почти все мопеды из его кубрика. Алабугин был по должности замкомвзвода, имел крепкое телосложение, волевое лицо и рост под метр девяносто. Нижняя челюсть его была выдвинута немного вперёд, как у арийцев, но огромные, свисающие до подбородка усы, элегантно устраняли этот недостаток, хотя лицо и без усов имело правильные черты и на нём отражался явный интеллект умника. Парень он был очень сдержанный, спокойный, как удав, имел приятные манеры и красивую походку, его одежда была сшита на манер офицерской, он был весь стильный и обаятельный, к нему люди сами льнули и успокаивались в его присутствии, он никогда не повышал голос, уважение и авторитет сами решали все проблемы, он не умел волноваться и психовать, он делал всё спокойно, не распыляясь на мелочи, приколы и подковырки, знал свою работу на ять, но самое главное, он не имел командирского голоса, как такового, голос был сиплым, грудным, но из-за тишины вокруг, в момент его появления, его команды были слышны и понятны, а это главное, ор и крик не всегда являются ключевыми в решении проблем. «Взвод, равняйсь, смирно! Товарищ командир взвода, личный состав мотоциклетного взвода после выполнения задания по регулированию танковой колонны построен, больных и отставших нет, заместителькомандира взвода, старший сержант Алабугин!», «Вольно!». И понеслось…Товарищи бойцы, вы что себе позволяете, да вы хоть знаете, где вы находитесь и какую миссию вы выполняете, на вас смотрит весь Советский народ до последнего винтика, мы являемся передовым отрядом Советских вооружённых сил, нам Родина и партия доверила тратататататата, Ленинский комсомол вместе с папапапапа и так далее и в том же духе до подхода командира роты. Ротный только и успел сказать, отставить, где этот ….издюк, ко мне! За мной, шагом марш! И пошёл, перекатываясь с пятки на носок, тихо-тихо, в сторону эстакады с мойкой, туда куда Макар телят ни разу не гонял. Дивизионная губа (я потом рассказик кину про наших залётчиков) была слабым представлением о каре небесной, «миг-21» на дивизионной губе ничто по сравнению с тачкой с номерами 00-00 ВЛ, сковородка сатаны дешёвка против ведра с верёвкой, чистилище валгаллы, детский сон против «норки» на автомойке. Кто хоть один разок в неё заглядывал, видел свою подружку с косой за правым плечом. Тачка всегда сияла блеском, белый номер от латексной краски был заметен от КПП, ведро всегда висело в своей петле на трубе, «приходи кума любоваться», назывался пароль доступа к выгребным работам. «Мама не горюй», был отзыв каторжанина. Приближаться за ротным с испытуемым, большого желания не было, всё и так было отлично видно от КПП, слава Богу, сизая мгла успела рассеяться, ротный полез вниз по ступенькам, он сам всё любил доводить до конца, задание каким выдашь, таким ты его и получишь, поэтому передоверять кому не след не торопитесь. Убийца трусов семенил опустив голову ниже пояса, дембель был не в маю, не всё могло быть по …..известному месту, можно теперь рассчитывать вместо Одессы загреметь в Пулково или Мигалово, не иначе ротный шутку воспринял в серьёз, а это уже плохо, на губу не возьмут не за три, не за четыре мешка мела в придачу, и бидон краски не поможет, цемент сразу сказали не предлагать. Спустились вниз по бетонным ступенькам двое, на верх поднялось на одного меньше, кто-то загремел ведром, кто-то вытер пот под фуражкой. Ага, понятно, ротный вытирает пот, боец нырнул в бездну. Ротный прошёл мимо нас и мельком сказал нам «желающие есть помочь товарищу?» , «есть сказали мы!», «подержите ему верёвку, увижу, что катаете за него тачку, поменяю с ним местами, вопросы есть? вопросов нет» сказал он сам себе и удалился. «Командиры взводов собраться на совещание, остальным заниматься по плану предпраздничного дня», это он уже чуть позже вдогонку нам. Как вы думаете, что каждый стал делать? Правильно, в такой ситуации необходимо заявить окружающим следующее «ой, я совсем забыл, у меня ведь зажигание не выключено» или «чёрт возьми, я же не заправив поставил его в бокс, ну давайте, пока, я убегаю!» или, …ули вы вылупились, это уже нам, духам, а ну бегом умчались и чтобы через минуту «норка» была пуста и блестела, как у кота яица, вперёд, я сказал. Это дежурный по автопарку нам, не грубо конечно, но вполне доходчиво. Последние слова я придумал здесь по ходу писания, тогда я их не успел дослушать, ноги раньше мозгов управились, спасибо им, вынесли прямо к яме. «Яма» Куприна наверное и правда существовала, живой Куприн служил мопедом в роте, родом из Северного Казахстана, правда он не чистил «норки», он ведь тёзкой писателю приходился, поэтому только за одно это его и чтили в роте, но дружок был из окружения Куприна, правда постарше на годик. Бетонная яма, глубиной пару метров служила ещё с времён Кайзера, и была предназначена для осмотра автомобилей с нижней точки зрения, на яме мыли машины, на ней проходили обкатку движки на «горячую», в яму стекало всё, что могли зацепить протекторы авто и притащить эту дрянь сюда, а после мытья тут и оставить. Хорошенькое дельце, собирают все со всей Германии грязь и кидают в одну единственную норку. Делать нечего, и там шугают и тут снизу ор, встали в рабочий конвейер, один ведро за верёвку кидает вниз, прогнувшийся черпает им вонючую жижу болотного цвета и консистенции, вдвоём тянем ведро, полное фикалий на верх, перехватываем руками за дужку ведра, переваливаем содержимое в тачку, которую держит в равновесии третий и ведро летит снова на голову залётному, мат или не мат, человек уже и сам не в состоянии понять, то ли он ругается, то ли гимн ГСВГ читает, а ведро «бууууль» и верёвка два раза «дёрг, дёрг», и пошло на гора содержимое недр старой Германии. Тут сам Мюллер свои машины парковал, а может и даже Эйзенхауэр джипы чистил уайтспиртом, короче, ведро вниз, как вверх и так много раз, пока тачка не заполнится по обрез бортов фекалиями из норки. Половину в тачку, треть на свои штаны и куртку, треть на товарища, одна семнадцатая на пол, четверть летит вниз в виде «обрата». Молоко, когда перегоняют, часть обратно увозят, «обрат» называется. Матюков услышать пришлось несколько новых, до сих пор ими с удовольствием пользуюсь, русский ведь всё-таки человек, без матюков никак не можно, не поверят, что не хохол. Спасибо ныряльщику, и матюкаться научил, дал на это посмотреть с иной точки зрения, действительно помогает в работе, на одно ведро три матюка из русского фольклёра, два из татарского, и один среднеодесский, и тачка полна жижей, приходи кума любоваться. Гонять тачку до мусорки, что располагалась у столовой артполка, ну, там, за кучей земли , где был штабной тир, мопед нам не позволил, сказал в шутку, что мол хоть и права он выслал отпускником домой, гонять всё же будет «QP-00-00ВЛ» сам без эсминцев, то бишь нас духов, мы, сказал он нам ещё не прошли ни 100 км, ни 500км марши и поэтому даже такое примитивное средство передвижения не может управляться салагами из карантина, дух он ведь не может этого делать, туг, говорит он нам, особое доверие необходимо, а его, ну это самое доверие сподобился выписать аж сам командир роты, тут думать надо, как лучше то доверие оправдать, вот такая заковыка, муха ему в рот. Ну это мы, последнее, думаю правильно поняли, кому муха в рот. Перекурим, тачку смажет, тачку смажем, перекурим, это про нас и выгребную яму. До мусорки минут семь с пустой тачкой, с полной заливкой того больше, катить такую дуру с хлюпающей от борта до борта жижей одно удовольствие, если катишь конечно не ты, а удержать в равновесии гадость в тачке не всем по уму, тут долгая тренировка нужна. Тачка в надёжных руках шла, как по линеечке, ни вправо ни влево, никакого тебе крена, видно хозяин хорошо в своё время отработал спецнорматив по гонкам по горизонтали, семь-восемь минут туда и четыре-пять обратно. Не очень-то и покуришь в его отсутствие, только пыхнул кончик папироски с севера, как пора на абордаж с вёдрами в яму кидаться. Сколько таких ходок успел сделать боец не мог сосчитать, а может не хотел, не моё это дело считать, моё дело успевать бегать блевать за кучу с песком, там не один я успел Айвазовского изобразить на песочке, там все приложились, слава Богу было чем, свинина с кашей переварились отлично, желудкам можно было спокойно ставить оценку «пять». Чем они там машины моют и откуда это дерьмо здесь накапливается, но такой тухлятины поискать, лучше бы старшина роты лишился двух-трёх мешков мела или там ещё чего, но не мучил парня задембельскими кошмарами, лучше бы дембель потом на гражданке во сне дрожал от холода губы, задыхался бы во сне от едучей хлорки посыпанной вокруг параши, корчился бы от шума подтекающей воды в бачке, только не это. Провинился один, а страдать теперь должны четверо, а то пятеро, жестокие нравы, муха тебе в рот, конструктор автомоек Вильгельма Кайзера. Никогда не курил, а тут сунули в рот папиросу, на, говорят, а то всё нутро вывернешь наизнанку, дымком его заглушить надо, клин клином, говорят. Но курить мне не понравилось, вместо работы пришлось сесть на песке и думать, то ли кашлять от первого курева, то ли продолжать блевать. Спасибо дневальному, во время прибежал и дал команду готовиться к обеду. Чиститься долго не пришлось, стираться в пору. Тольку от замывания пятен оставшихся от жижи, вонища за километр, вот посмотрели на дураков, сами такими остались, ну как теперь перед строем появиться, крамздец всем троим. Строй карантина быстро набирал парней, минута-другая и «равняйсь, смирно, с места с песней, шагом марш», только нас и видели, летели вокруг парка с другой стороны, мчались галопом по не уставному, напрямки вдоль аллеи с платанами, мимо ГДО, на встречу взводу, огибавшему стелу против часовой стрелки. Скунсы, вонючки, уууу, это в наш адрес, но кушать-то никто не отменял, попинали, в строй загнали и справа по одному в столовую шагом марш. Три пролёта на одном дыхании, дверь на себя и мы в тёплом и светлом помещении солдатской столовой, не останавливаясь прямо до упора, туда, до противоположного выхода, там еда холоднее, да и поесть подольше можно, ведь известно, что первыми покидают столовую именно те, кто и садятся за стол последние, так-то вот, это я недавно просёк, до этого тупо кушал первое и сразу на выход, даже не знал, что было на второе. Дудки, теперь всё будет по-новому. Только уселись, а тут как тут тот дембелёчек, что как выяснилось, очень сильно провинился, шасть за наш столик и как буд-то тут и сидел с самого утра, даже и подумать нельзя плохого за ним чего ни-то, только странно от него пахнет, как-то, а так ничего, чистая парадочка, всё отутюжено, сидит как влитой на стуле, когда только успел переодеться, а, подбросили водилы до столовки, тогда понятно его быстрое появление здесь. Пару духов долой он выгнал из-за стола, ко мне, уже имеющемуся, велел позвать ещё пару из тех, которые так кстати недавно скрасили его тяжёлые минуты жизни, велел «наливай» поварам и откинулся на спинку и стал нас в упор с интересом рассматривать. «Наливай» на дембельском языке означало, накладай чего Бог послал из офицерской столовой. А Бог послал сегодня огромный говяжий масёл, полный нежно розовых мозгов, кусочков розового мяска по обеим частям кости и веер свиных рёбер. Я не спрашивал своих напарников о том, что они тоже в тот момент почувствовали, сидючи за дембельским столом, но я блин клянусь собственными достоинствами, что будто в пещеру к первобытным аборигенам попал, этот масёл я видел на зоологии на школьном плакате, там группа полуобезьян в кругу соплеменников, выворачивала огромные лопатки из тела поверженного мамонта, вокруг пылал огонь, всё это происходило будто бы в загоночной яме, куда и завалили бедного мамонтошу, там же сидели их жёны и сопливые рахитичные детки обезьянки, каждый был занят только одним, поеданием своего самого ближнего родича. Примерно так и я себя тут увидел, дембель отдавал свой единственный масёл, отдавал положенный по ритуалу только ему, таков в роте был заведён порядок, никто его не нарушал и каждый ждал свой масёл сразу после приказа министра обороны. Приказ прямо указывал в этом: с такого-то сего дня, масло не есть, питаться исключительно говяжьими маслами и поросячьими рёбрами, духов не обижать, передать пытошные ведомости кандидатам в ночные демоны и не принимая ни чьей стороны в спорах, готовиться к большему, к выходу на заслуженный дембель. При виде подноса с горой костей и мяса, я невольно вспомнил мультфильм про кота в сапогах, вспомнить пришлось конечно не самого кота, на фиг он мне приснился, вспомнился людоед, так вот , этот-то людоед сидел теперь перед нами и приняв на стол поднос, принялся отбирать себе лучшие кости, размером с половину меня, пробовать на зубок мясо а помусолив со всех сторон костищу, решил поделиться ими с нами, расщедрился, так сказать, за героическую помощь в трудную минуту, решил позволить, как Чингачгук, откурить от его трубки мира, то есть пососать масёл через дырочку в нём, поковырять пальцем после него в трубчатой кости мамонта или буйвола, не знаю, чем нас тогда кормили больше, выколупать так сказать и попробовать мозгов бычатины, прямо, как у Джеймса Кука, съесть мозги врага своего, чтобы стать таким умным, как орангутанг. Нет, не так, съесть чужие мозги, чтобы во сне свои не просрать, так кажется Кук выражался, это когда читаешь из первоисточника. Я, кажется, маху снова дал, хотел как лучше, но получилось как у Черномырдина, чёрт его побрал этого мопеда, да и кто заранее знал, что дело сегодня именно так сложится. Не дай Бог ещё заметит, что подарком его не очень-то довольны, в раз доверие потеряем, хотя на фиг нам его доверие, день, два и «рота строиться для прощания с Васей Пупкиным» только его и видели. Зря уселся сюда, хотя хлопцев он сюда моих тоже сам затащил, тут моей вины кажется нет, но карантин с интересом смотрит, думаю вряд ли кто стал завидовать нам, сидеть в кругу дембеля и поедать его мослы, значило нажить надолго себе неприятностей от кандидатов. И это вполне закономерно, ни дня не служили, а маслами обжираемся за дембельским столом, а как же полуторагодичный обряд поста, воздержания от скоромного, а, я вас спрашиваю? То-то и оно, люди набычившись на нас смотреть будут, и поделом, нечего бычатиной разговляться не дождавшись великого престольного праздника всего Советского народа, дня 7 Ноября. Ой, как я затрясся, ой как мне жить захотелось в неволе, я от этого масла бычьего, который-то и поднять не каждый сможет, да на другой конец стола, к бачку, я говорю борщ буду сначала, а масёл гоп на поднос, у нас эту гадость сразу выбрасывают после того, как бульон сварят, мясо срежут, а бульон процедят. Выбрасывают в мусоропровод, а тут его как ритуальное блюдо дикарям подают, нет, правда, ну какой дурак мог до этого дойти, они ведь ещё и пованивают эти дохлячьи кости, вари не вари, духан исходит и кишки мутит не хило. Я только-только опорожнился за боксами от запаха исходившего от нечистот «норки», как тебе снова подсовывают тест на беременность, сколько можно надрывать желудок, дайте ему лучше поесть и согреться, завтра праздник, выходной как-никак, обязательно нужно, чтобы мы на глазах нормальных людей превращались в дикарей, пожирающих чужие мозги. Силы воли хватило схватить бачок и загрести побольше прямо со дна гущи, борщ у нас варили на манер украинского, в смысле, мясо варилось в самом борще, потом доставалось оттуда, разрезалось на кусочки по 30 граммов и вываливалось обратно в котёл, доводилось до кипения и подавалось. Бульон был очень сладким и наваристым, скалки плавали в два вершка сверху бачка. Бачки были немецкой сборки, это были современные округлые эмалированные кастрюли с ручками и округлыми крышками, такие я видел на днях в ИКЕА, кастрюль было две, побольше, для первого на четверых и вторая, поменьше для второго на четверых. Кружки были пластиковые, тарелки мелкие и глубокие алюминиевые, подавались всегда одна в другой. Кстати, кушать мы должны были из обеих тарелок, пачкать их велелось старшиной, хотя наряд и казал кулака за спиной или себе под подбородком, но старшина был непреклонен, надкусывать, то есть пачкать, так все и баста. Борща навалить получилось, да вот как теперь с ним справиться, когда в соседнем бачке макароны по-флотски обнаружились, я таких на гражданке и не пробовал, нет я правду говорю, не все питались так, как мы в армии, ну макароны с сосисками, сосиски с горчицей, макароны спагетти, солянку там, заливное иногда из судака, да, точно, ни разу не пробовал рожки с провёрнутым говяжьим мясом, обжаренным на сковородке с лучком в масле. Компот их настоящих сухофруктов, мммм жесть, не обед, а тут на столе осклизлые маслы ползают от одного к другому, мусолить пришлось братве за совесть, дембель мне одному простил прегрешения, долго чикаться с остальными не стал, себе рёбра, вам кость буйвола, как медведь и мужик из известной сказки, тебе, говорит мужик медведю, вершки, а мне корешки, когда брюкву делили и наоборот, тебе Миша корешки, а мне вершки, когда урожай ржи делили. Морды от жира у душков моих стали маслянистыми, блестят, как у разбойников острова сокровищ, добрый дембель попался, всех до рвоты накормил. Я на десятой минуте от лоханки борща не знал куда деваться, ел дальше уже без чёрного хлеба, не помогало, пузо наливалось, но борщ не вмещался, догадался вовремя за вторым потянуться, пока мопед за компот принялся. Наш компот тоже пошёл в его пузо, нам добавки сказал он обязательно принесут, макароны по-флотски представляли из себя: отварные рожки с пропущенным через мясорубку пережаренным мясом с луком, разогретые в котле до необходимой температуры. Ремень упал на колени, рука успела вовремя его сковырнуть, лопнул бы от обжорства, а на стол компот из числа добавки принесли, карантин, кажется, команду какую-то получил и стал вставать из-за стола и потянулись людишки на выход. Первый стол пошёл, второй, третий….до нашего ещё не докатилась волна вставания. Рожки с червячками провёрнутого мяса с цыбулей так и запихивались под компот, так и утрамбовывались слой на слой, ёмкость желудка оказалась большей, чем я предполагал, никто и не заметил, как я потихоньку вмял полбачка макарон по-флотски и прилил их сверху компотом. Что с воза упало, то скажем так, пропало, нечего мусолить было пустой масёл, да слушать бредни товарища дембеля, куй железо пока не остыло. Поесть удалось на славу, как теперь правда в глаза своим смотреть, а ладно, сейчас нам подфартило, вчера другие зажали косточку, завтра третьи прикопают на чёрный день, не хуже моего тузика, нечего себя совестить, ещё как повели бы себя другие, хотя никто не остался бадью самодельную в виде выварки таскать из норки на осклизлой верёвке, тогда чего-то не очень, хотя глядя на товарищей по карантину, вроде нет явных осуждений. Наверное каждый сидя за столом думал в своей тарелке, делал, как я и судя по внешнему виду, голодных не наблюдалось, то ли привыкли к нам и стало жалко чмарить свой взвод начальнику карантина, то ли обида взяла за обижаемых подопечных, ведь одно дело самому воинским премудростям учить, это одно, но смотреть, как издеваются другие, сами недавно чмарённые и может ничем не лучше нашего, это совсем другое, видно отцовские чувства всё-таки взыграли в отцах командирах, да и научились мы кое чему, не такие уж мы необучаемые. Ладно, о чём я мечтал сбылось, переварить бы теперь тихонько, жаль добра-то, люди варили-варили, старались-старались. До вечера было личное время, погулять по дивизии пока не удалось, сказали, что могут обидеть, да и заблудиться или там потеряться можем по неосторожности, ищи потом вас. В чайную тоже сказали до полгода не ходить, там, мол очередь большая из одних дембелей, дедов, да кандидатов, вот рассосётся маленько после трёх-четырёх вылетов ТУ-154, станет поменьше народу, тогда, мол и милости просим вас к нам. Мы поверили, а куда деваться, мы ведь всему тогда верили, ладно пол года не срок, обождём. Вечером киношку запустили в ротном кинозале, «отряд специального назначения», вроде так называется, я всё время путаю его с «отряд особого назначения», про войну, про то как «Катюшу» из воды доставали. Я так обрадовался, так обрадовался, мы его на спецпоказе смотрели в «Октябре», туда перед показом пришли все артисты и режиссер и мы слушали половину вечера про фильм, а потом вопросы задавали, а они нам отвечали, а потом свет погасили, и началось кино. Я такого клеевого ничего тогда не видел, мы плакали в темноте, когда убили мальчишку, который пошёл на дно, а кролик продолжал сниматься в кино и поплыл дальше, мы аж вышли на сцену потом после просмотра и стали ругать режиссера, за то, что он не правильно кино снял, нам и правда было жалко героя, мы дурачьё требовали лучше убить больше на одного фашиста, только оставить в живых, понравившегося героя, на что режиссер нам отвечал, ну что же, ничего не поделаешь, это не я, это сценарист так написал, жаль того гада тогда не было, понятно, почему его не пригласили, ишь, антигерой проклятый. Я весь фильм мешал смотреть другим, я всем на два дубля рассказал сюжет, меня сначала терпели, а потом корректно заткнули, ударом фуражки сзади по кумполу, я такого за всё только хорошее никак не ожидал, сначала обиделся, а потом и сам присмотрелся, да столько нового разглядел, что пожалел о том, что весь фильм насмарку, и перед другими хвастуном выставился, дурак в общем, если перевести на медицинский. Ночью после отбоя во сне, за мною долго немец гонялся с автоматом вокруг копны с сеном, а я всё пытался от него отстреливаться, а автомат не нажимался, тогда я стал в него плеваться, и доплевался до того, что сосед съездил по морде, я на самом деле оказывается это делал. Но я так и не понял спросонья, кто ударил, я не знал, как проснуться и спастись, чёртов немец, я его и сейчас помню, страху нагнал, ужас как. Я серьёзно говорю, не придуряюсь, ложился спать и думал, а нас немцы ночью тоже будут тыкать шомполами в ухо, как тех 200 солдат, или живот распарывать и клубникой набивать, или ещё как, но убивать, ведь столько историй пришлось услышать про варварства оккупируемых, что и служить-то толком не хотелось, спал и думал, на левый бок или на правый лечь, какое ухо меньше в жизни пригодится. Да тут черти сержанты придумали фишку, проверяли, можешь ты служить в комендантской роте или слабак. Сажали спиной к проёму дверному на табуретку и наблюдали за тобой, а ты должен был сидеть смирно и не бояться того, кто называется «Домовой», сколько просидеть надо так, никто не говорил, но сев, понимал, что матка опустилась ниже среднего, со стороны затылка холодела голова, у висков волосы отходили вверх и ты не выдерживал такого эксперимента, оказываясь в слабаках, да и как они высиживали, мы только могли верить со слов, но выходило так, что по любому, мы слабаки и трусы. Я потом на гражданке пробовал один дома так сесть и посидеть, ничего не вышло, гаденько скажу вам, попробуйте как-нибудь. Утро красит нежным светом, замполита опять в бабском трико нечистая принесла, как чёрт в нём сидит, думали мы, наверняка сидит под дурацкой шапочкой петушком. Было бы в наше время это, капеллана пригласили для изгнания бесов из него. Не успели глаза продрать, как трещётка прошлась по кроватным спинкам, подъём и всё такое, опять пять, за рыбу деньги, теперь только дошло до меня, почему такая очередь образовалась у кабинета командира роты, где принимал посетителей старшина роты. В очередь писались с ночи, как писались на гражданке за стенками «Слава», гардеробами, австрийскими или югославскими сапогами, коврами, так и здесь, писались чтобы попасть в наряд на любой праздничный день, седьмое, восьмое ноября или просто на воскресенье, писались, чтобы отдохнуть от праздника, не то замполит задушит в своих объятиях от слишком платонической любви. Только глупый человек ждал воскресенье или государственный праздник, люди, умудрённые жизненным опытом пытались спрятаться «на тумбочке» или попасть в наряд в любое другое место, в столовую, в штаб, уехать на выезд на своём такси, сбежать от роты как можно подальше. Такого скопления начальства в одном помещении ротного, как в праздничный день, такого количества приказов из взаимоисключающих параграфов не наблюдалось в обычный день, дурдом начинался с подъёма и не заканчивался даже наступлением команды «рота отбой». Пока время было 6 часов утра, рота начинала подъём. Не верилось, что в парадных брюках и ботинках нас погонят на кросс, не верилось до последнего момента и команда «рота, бегом марш» с места никого не сдвинула, мы стояли и не бежали, а замполит и оглядываться даже не стал, глупый он, что ли, или наивный до такой степени, что уверен в нас, как в собственных гончих собаках, тем даже команды давать не надо, они всегда умнее охотников, сами знают куда надо бежать, собака только делает вид, что это хозяин ею командует, не хочет его расстраивать, кормит ведь иногда, а то совсем перестанет, пусть его, так и мы. Луп-луп, луп-луп с одного на другого человека, замполита уже не видно, уже у входа артполка метров через сто пятки мелькают, и догонять уже не догонишь, а оглянется, так всё поймёт, обида будет полной, такого человека, который считал, что нашёл себя по прибытию в роту пару месяцев назад, что за это время мы успели проникнуться чистотой его души, вроде всё шло, как надо, люди понимали его, он понимал нас, ничего не могли предъявить такому прекрасному человеку, но, но какая-то пружина не завелась, что-то щёлкнуло сразу во всём коллективе, рота не поняла шутки юмора, рота стояла, замполит скорее всего с самого начала обо всём догадался, догадался о том, что рота «не пошла» за ним. Не пошла, как у Миколы горилка. Историю про это на Украине знает каждый ребёнок. Жил один сусед зажиточный, другой працювал и день ночь, богаче который, горилкой пробавлялся, регулярно её употреблял за здоровье и за ради придания аппетиту пэрэд обидом, чи посли сього, другый дитэй нарожав сим душ, жинка рожать уморылась, у доми усэ пусто, шо у мэнэ в клуни. Як пэрший чоловик выгонэ горилкы, так зразу сусида клычэ «Игнат, будь ласка, зайды на мынутку, жинка клычэ», ну сусид до Мыколы и идэ. «Ну шо?», «Шо-шо, курячье капшо, выпый за мойэ почьтенье!», Гнат и выпьэ. Рас выпыв, два года выпыв, ну скилькы можно, каже вин своей жиньци. Треба Галю ставыты барду, бо самогон, марки спотыкач гнать будемо вже на осёй ныдили, всэ, баска, я сказав, скилькы можно тытрпиты стыд вид сусидыв, хватэ кажу, мый выварку, риж буряк дрибненько у ночвы, залывай из крыныцы воды и шоб чирыз нэдилю барда булла готова и градус имила найвыщий. Галя нарезала сахарной свеклы, залила её ключевой водой, добавила дрожжей и поставила всё это в тёплое место, накрыв крышечкой сорокалитровую кастрюлю. А через недельку, Галя с Игнатом, как белые люди, ночью в клуне, подальше от дома, подальше от нюхастых участковых и преседателей сельсоветов, выгнали четверть самогонки и на утро пригласили к себе Миколу. «Мыкол, пидь сюды, дило йэ», ну Микола и пийшов до Гната на «дило». А «дило» того стоило. «Мыкол, сядысь с краю на лаву, Галю, налывай!» Галя налила Малиновский стакан самогона Миколе, а Микола он чего, Микола потянул горилку в сэбэ. «Ну шо? Микола?», «шо-шо, ны пишло!». «Як ны пийшло?», «Ну ны пишло и всэ». Галя ещё стакан двестиграмовый налила мутной вонючей жидкости. Кто пил, тот знает, такую гадость надо пить, крепко зажав левой рукой ноздри, а правой переливать содержимое из стакана в глотку, так и Микола пил, только нос не затыкал, не было необходимости, такую клюкву, как у него в прыгоршню нэ вложешь.
Владимир Мельников 3: Продолжение рассказа "Присяга" часть третья. (всего 13 частей). Ботинки шлёпали подошвами по брусчатке, бежать было на столько удобно и легко, что ноги прыгали козлом и не уставали, дыхалка странным образом не подводила, а запыхавшись, через момент чувствовал, что ноги есть мочи гнать дальше перед собою, замполит так ни разу и не оглянулся, молчал пока не стали обгонять в запале. Оборвал взбесившихся одним словом «и раз, и два, и три, и раз, и два, и три!», чух-чух-чух….чух-чух-чух-чух….туууу с галопа перешли на бег паровозиком, чух-чух-чух-чух….понеслись колёсные пары по кольцу, рты пороззевали нормальные люди впереди у казарм, что за чухня в темноте несётся ни свет, ни заря, кто успел в такую рань в гарнизоне прогнуться, откуда столько залётчиков. Ааа, старые знакомые, комендачи, «королевские войска», красные погоны, давненько вас не видели с прошлого воскресенья, аж пять дней прошло, стали ужо по вам скучать, думали не увидим больше, говорят вас там совсем задрочили в роте. Говорят, да новый призыв в аккурат поспел, на таких где сядишь, там и слезешь, яйцеголовые пошли духи, тупой и ещё тупее, ни хрена не хотят службу понимать. Ну, не забывайте нас, почаще тут по утрам копытцами по асфальту стучите с батькой своим черномором, почаще. Вся дивизия нас уже в лицо узнаёт, хоть бы маршрут кто сменил нам, тошно людям в глаза смотреть, специально небойсь выставляют нас на показ, смотрите мол, за хорошее питание и глотание, головой в дерьмо в бочке. Веселее этого утра, пожалуй, больше не было за службу, бегали, конечно не одну сотню раз, но бег по собственному желанию и в удовольствие, даже у меня поднял настроение и вселил веру в свои физические силы, хотя я никогда не курил и дыхалка не подводила, но всё равно трудности были определённые, здоровья не хватало не у кого, выматывали на карантинных каруселях и доходяг и барбосов, умучивали так, что мочи хватало лишь доползти до койки, не накрывшись одеялом до конца, захрапеть ещё при заходе на поворот в положение «на правый бочок». Трудно сказать, как жил замполит, наверное как и все люди того времени, вся жизнь которых проходила в солдатской казарме или на полигоне, личной жизни, как таковой не предполагалось, гражданский костюм представлял для таких людей не меньше чем недоразумение и странное изобретение неизвестной надобности, офицерская форма одежды была более нарядной и практичной, она смотрелась в зеркале лучше цивильной и давала фору домам моды и Кутюрье и Версачи, о такой одежде и её качестве только можно было мечтать, эта форма всегда выглядела праздничной, даже сейчас после революции устроенной ельцигноидами, носить её стало ещё больше, чем до 1991 года, одних «Витязей» и «Кинологов» только у нас полторы сотни наберётся на какой-то микрорайон, а таких хлопцев становится всё больше и больше, пусть армию распускают, Минины и Пожарские в своей среде найдутся всегда. Грустное начало, счастливый финиш, в автопарк на физзарядку замполит не погнал никого, приказал привести себя в порядок, велел произвести не по уставу, раннее умывание и построение на завтрак, события торопили, нужно было успеть к раздаче слонов. Что за спешка, куда спешим, но ответов нет, как нет, молчок и никаких гвоздей. Разговоров столько пошло, столько, что каждый сказал за одно это утро слов больше, чем солдат говорит слов с товарищем во время дежурства по парку, ночью, когда тихонько попискивает «Алдан», играет музыка, клонит в сон, а ты мелешь и мелешь всё подряд без совести и без разбора, по сто раз одно и то же, и товарищ уже не считает нужным делать тебе замечания по поводу сотого пересказывания из придуманного в жизни случая в семнадцатом варианте исполнения брехни. В половине седьмого рота в полном парадном обмундировании застыла на построении на завтрак, наряд по кухне получил по телефонной связи точное указание «наливай!», да, если бы наливали то, что вы подумали, хорошо вам сейчас, сидя за компутером, есть и что наливать и во что наливать, а нам, стоя в том строю наливать могли только чай в виде крутого вара в пластиковые кружки. Такая была у нас традиция, сахар всегда клали сразу весь в котёл, заварку варили там же, как Туркмены, зелёный чай варят, только жир бараний не клали, и лепёшки не подавали, тога у нас ни того, ни другого в части не было, туркменов кстати тоже ни одного не было, всё больше свои, хохлы, да бульбаши. Так вот, чай начинали наливать только тогда, когда рота трогалась от здания комендантской роты, а идти строем даже с песней, было от силы минуты четыре, минуту-другую на подъём по лестнице в столовую и секунд сорок на посадку за столы, садились быстрее, чем вставали, жрать хотелось уже с ночи, часов с пяти. И такой чай, пока ты ел кашку-парашку, успевал остыть со ста десяти градусов, до ста. Пить такое могли разве, что люди из дома «хи-хи», они не понимали, что значит горячо, а что очень горячо, им не говорили про это, не хотели расстраивать и они пили всё подряд и не плакали, но мы-то почти люди нормальные, хоть пока и в духах прописаны, нас-то за, что морить варом в сто градусов, понятное дело, всё на столе так и оставалось. Одним хлебом и спасались с маслом, масло положишь тоненьким слоем, да к языку им поближе, тогда и кипяток не так страшен, тут тебе и еда, тут тебе и лекарня. Пожрать дурак только не любил, не зря всю ночь карпы живые снились, карпы во сне, это к удаче, дохлая рыба или голые девки, это к болезни. Девки давно не снились, долго жить буду. Не зря торопили в столовку, стол завален был до отказу, тут тебе и каша рисовая, с хорошо промытой крупой, без мазни и клейстера, крупинка к крупинке, тут и кусочек свининки со своего свинарника и кажется на нём кусочек мяса настоящего проглядывает, видно ещё одного борова завалили, второй день балуют, видно хорошие успехи в роте по боевой и политической учёбе, вон и комсомольцы газетку кинули, письма дембелей вывесили в ней, даже есть несколько таких писем, дембеля которых уж посчитали, что и части нашей уж не существует, пишут страдальцы нам в роту на ПП 35100 «Р», слезу пускают, отпишите де, сердце кровью обливается, туда ли я попал, как вы горемышные служите, бегаете ли по утрам, кушаете ли кашку-парашку, слушаете ли своего папу. Кушаем, кушаем, не волнуйтесь дядя, хоть сейчас приходи дослуживать, ничего не изменилось, выпей лучше сегодня за нас сразу после праздничного парада на Красной площади, да можно и до парада, от жены из шифонера дёрнуть стопарик другой под солёный красный помидорчик, мож с опятами ты в этом году, селёдочки заломчик пореж на газетке, эх дядя, не травил бы ты душу, слабо тебе кашу суходралом глотать, сало салом, но от этого рису скоро станем на Китайцев похожи, поди сходи по-большому. Яйца в крутую заняли место на столе, вон оно что, по два на брата, не считая своих, это сколько же будет вместе-то, два очистим два в уме оставим, и того четыре получается, ну чтож всё сходится. Как расправляться правильно с куриными яицами, я только в армии правильно научился, до этого ел так, как приходилось. Яица, оказывается знать надо, как есть, их раздельно полагается кушать, это во-первых вкуснее, а во-вторых дольше, только служившие правильно познали истину, что быть надо подальше от начальства, от роты значит, и поближе к кухне, что означает в сумме «подальше, побольше и понажористее». Желтки при раздельном питании крошили сверху на бутерброд с маслом, а белки съедали так, еда имела вкус, а на душе таял лёд недоверия к армии, приём пищи становился похожим на завтрак по-домашнему, только мамки не хватало. За едой плохое уходит, как после посещения психолога, плохое кажется просто недоразумением, человек обретает устойчивость к трудностям службы,. Начинает потихоньку происходить его адаптация к армейской жизни и он начинает прикипать к делам и поручениям и начинает осознавать на себе некую долю ответственности и надобности в том, что тут очутился не зря, а именно потому, что именно такой, как ты, да-да, даже такой олух, как ты тоже здесь нужен и без тебя здесь никак не обойтись, ах если бы не деды, да подпевалы кандидаты, пара тройка негодяев, которые и сами не рады от того, что такими на свет родились. Узнав получше об их юности, понимаешь, что кажется кому-то из них дольше чем тебе досталось, вот и вымещают зло на ком попало. Завтрак на бумаге дольше проходит, чем на самом деле, 10-15 минут и «рота встать, выходи строиться», никак до сих пор из этого расписания выйти не могу, жена всё говорит, Мельников, за тобой, что, гонятся? А то! Говорю, только догнать не могут, послужила бы в комендачах, эт тебе не мундир из шкафа молью съеденный доставать во время ревизии, там тебе не тут, тут тебе не там. Роту погнали в казарму на скорости в семь узлов, песню как начали, так на пол куплете и закончили, ротный метал икру, замполит сиял белоснежной рубашкой и парадной фуражкой, фазаны, но не люди, видно куда-то надо было торопиться, видно кто-то ждал из руководства дивизией, как пить дать подарки придут вручать, вон, как некоторые особопросвящённые светятся, и лампады не требуют. Роту не успели каре построить в курилке перед казармой, как по ступенькам стук-стук-стук, один за одним в праздничных плащиках с шарфиками и в перчаточках на руках, чтобы меньше мазута проглядывала, прапорщики, замполит, ротный и вниз к нам перед урной в одну линию. «Рота, равняйсь, смирнаааа!» и уазик вжииик начальника штаба 00-26 ВЛ товарища подполковника Юдина, имя отчество к сожалению разобрать не могу в военнике, прошу прощения, дочь в Чехии в Чешском Крумлове встретил случайно, но адрес постеснялся спросить, теперь жалею, в 2008 году то было, хотя фотка есть, но выкладывал, не нашлись знающие люди, и к нам. Это значится, наш куратор к нам прибыл, нам об этом уже как-то говорили, сказали, что наша рота лично ему подчиняется и он наш и командир батальона, и сразу командир полка. Выше начальства для нас не было, все вопросы он решал, комдива мы только видели, как ходячего старца в шинели и каракулевой папахе, да на учениях под маленьким шафе в окопе перед стереотрубами. Начальник штаба был мужчина среднего роста, полный, очень подвижный и очень интеллигентного профессорского вида, очень мягкий, как подушечки тигра, вы меня правильно поняли, именно как подушечки, мягонькие-мягонькие, пушистые-пушистые, но не вздумай их потрогать, руки останутся в этих подушечках по самые яица. По поведению ротного Александра Лемешко мы именно правильно это поняли, голос ротного дрожал так, как будто прощался с телом, смирнее-смирного так никто перед начштаба не стоял и мы поняли, что уж коли такой крутой человек, как ротный, который срать на всех и всё хотел одним присестом, так стоит, то сила за Юдиным не малая и властью он наделён больше, чем сам командир дивизии. После принятия рапорта от командира роты, положенных в таких случаях рукопожатий всем офицерам и прапорщикам, начальник штаба поздоровался и с нами. То, что мы ему прокричали, думаю ему не понравилось, известное всем «Здав…жел..тов..гвард..подпол..овник», но другого мы не умели, сказали, как учили, в ответ приняли поздравления от командования частью, партии и Советского правительства, да и ещё от всего Советского народа, совсем уж про народ забыл, затем он зачитал приказ о том, о чём все мечтали, конечно же об отпуске. Отпуск дали двоим, но радовались все так, как будто чемоданы паковать сегодня всем. Знали, что раз отпуска дали, значит, залёты пошли не в счёт, первые съездят, за ними следующие поедут, лишь бы кому с красной полосой телеграмма не успела раньше прийти, таких отправляли в первую очередь, да только бы не накушались по дороге отпускники, да на Брестской таможне не попались с самогоном в четвертях с черешней, да червонцами в каблуках или в грецких орехах, либо в тюбиках с пастой поморин. После рёва роты и подбрасывания вверх двух счастливчиков, после их бережного приземления, после отпущения нами им грехов, сегодня всех прощаем, нам было велено не расходиться, ибо буквально с минуты на минуту мы должны будем пересчитаться по книге в красной обложке, где каждый день нас вычёркивали простым карандашиком из списков, повериться по списочному составу, а затем отбыть в расположение клуба пехотного полка, где состоится торжественное заседание, посвящённое очередной годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции. После торжественного собрания будет дан праздничный обед состоящий из трёх блюд и наступит личное время для посещения сослуживцем, поиска земляков, посещения чайных, магазинов и универмагов. Планы на сегодняшний день нас вполне устраивали, особенно посещение другой части, где служат наши тоже краснопогонники, которых мы нечаяли увидеть собственными глазами больше, чем они нас. Нас всё время пугали, будете хреново сполнять обязанности, будете служить по другую сторону плаца! Одног туда уже отвели, прямо перед дембелем из мопедов. Было за что, надо же было человеку в семейных трусах по колено, выпереться в июльскую жару да диком пляже и нанести немкам такую моральную травму, от которой они долго не могли справиться опосля, припереться на комдивовском УАЗике пассажиром, человеку под метр девяносто три, ничего не показать достойного, замутить воду синькой и улечься загорать рядом с семейной парой, мутер и пара киндер семнадцати лет, женского роду. Совести, говорили, не было у того нахала, немки потом возле главного КПП неделю по очереди дежурили, всё искали какого-то гроскиндер, для майне кляйне мэдхен. Весь город переполошили, люди с трамваев раньше выходили, всё пытались среди бойцов, дежуривших на главном КПП того разглядеть, который трусы сушил на сухостое на пляже, рядом с мутер и киндер, им всё невдомёк было, что красные погоны не только у нас были, а солдаты из наряда так ничего и не поняли от тараторящих мутер, кто им нужен, какие на хрен трусы, проходите, не задерживайтесь, нету здесь в трусах, тут все одетые, поищите может чуточку южнее. Может специально туда нашего бойца отправили, может и он надеялся туда в наряд попасть, да видно дембель раньше приспел. Не встретили мы там своего мопеда, но то, что хотели увидеть, то смогли. В жизни я боялся неизвестности и ошибки, любой ошибки, которая может произойти и моя судьба и сама дальнейшая жизнь могут измениться не в ту сторону, которую хотелось бы, нет, мне не всё равно было, кем я буду в жизни, я добился именно того, только чего хотел и только того к чему трезво оценив свои достоинства и возможности, стремился, боялся оказаться лишним, боялся не пригодиться, боялся не сгодиться там, где родился. За это платил собственным здоровьем, репутацией, терпел насмешки, издевательства, мне всё было фиолетово, меня совершенно не волновало, когда кто-то посмеивался, хихикал, я и сам над собой до сих пор откровенно и с удовольствием глумлюсь, и не переживаю из-за этого, я просто знаю твёрдо, что в данный момент это шутка, а в эту минуту я себя выставляю, но совершенно об этом не плачусь, я знаю, что этого на самом деле нет, истина всё равно одна, смеюсь я над собой, соглашаюсь по приколу, я всё равно чувствую, что меня люди любят и это делают с удовольствием, я могу быть слишком конкретным, ну и что, терпите, вы сами накакали и вот извольте это откушать, нос воротить не надо, раньше думать надо было, но, но есть мера за которую не захожу, это чувство унижения другого, жалко и гадко почему-то внутри меня становится, не могу добивать, не хочу. Я везучий по жизни, не из-за большого ума, а просто из-за простой вещи, я всё представляю и как-будто вижу, как это происходит в жизни, смотрю, какие это во мне вызывает чувства, что говорят, как бы другие, и принимаю решение, буду это делать или пережду и сделаю в другой момент, который тоже заранее спрогнозировал, так делают все, так делаю и я, мозг сам всё от беспокойства или волнения или паники проигрывает и интуитивно подсказывает решения, чаще всего они выходят со знаком плюс. Вы скажете, а как же залёты? Да и залёты просчитывались, только опыта жизненного поначалу не хватало, потом изменилось к лучшему. Знаю, что никто не хотел жить по уставу, больно надо было это делать, здесь более уместны выражения типа «нас погнали», «нас заставили» и другие, а уж меня это касалось меньше всего. Откуда во мне взялся ген свободолюбия и борьбы с ветряными мельницами я и не догадываюсь, думаю и вы мне даже маленьким намёком на это не укажете, взялся и всё, оттуда, откуда всё берётся на свете, с тем и живу. Живу хреново, меня всё не устраивает, мне не нравятся не красивые лица у многих солдат, мне не нравится, что у соседа по койке из одной ноздри всё время выползает вниз жёлтая сопля, которая никогда не отрывается и он ею шмыгает то вверх, то вниз, то ли он про неё не знает, толи ему её жалко на пол кинуть, одна она у него что ли? Говорить надо с человеком, но психика пухнет от показавшегося червячка, весь разговор ты туда и смотришь, о чём он говорит и что ты ему отвечаешь, чёрт его душу знает, зачем его только в армию индюк, он и есть индюк со своею соплёй, у меня сейчас их дачник разводит, ходят кулюкулюкают, да ещё на меня кидаются заразы, но мясо говорят у них вкусное, а у этого с жёлтой соплёй и мяса-то нет, так, одно название, куда только военком смотрел. Спи, а сам на его соплю смотри, как она сама покидает его нос и свисает жёлтой сосулькой. А ещё мне не нравится наша форма, как узнал, что погоны красные, так внутри всё перевернулось, хоть и скормили на первый завтрак по прибытию в столовую комендантской роты, почти по бачку каши, но купить не смогли ни чистотой, ни почётной службой при штабе дивизии, ни тем, что тебе всё таки счастливчику по жизни, выпала снова козырная карта, судьба твоя решена, тебе не чего бояться, но вот она натура человеческая, хуже той сопли, уже ей подавай не белую подушку, я про себя и соплю одновременно говорю, конечно, а кто же я, конечно сопля и есть, чего я стою в первый день службы в масштабах Генерального штаба, ты мне подавай теперь погоны не красные, ты мне теперь, когда уже всё поимел и уже опух от наглости, подавай с пушками на них и на шевронах, на водиловские я никогда не претендовал, нету прав, нету и колёс. Ещё в пути следования в армию из пересыльного пункта в Москве, что на Пролетарке, только об этом и мусолили языками, будто основное в будущей службе заключается, это какие у тебя будут погоны, а почему это было, да всем известно, ведь, что знает призывник об армии? Да ничего, зато он точно знает, что хочу попасть туда-то, но дембельнуться в чёрных погонах, обшитых по краю изоляцией от медного провода, да плюс ещё аксельбанты на грудь для баб, а про то, что служить, как тому медному проводу, пардон, как тому медному котелку, да откуда же ему знать, да и зачем знать, служить его забирают, служить он не хочет, дураков нет себя на два года загонять на каторгу. Послушаешь дембелей, так и не верится, что тому самому посчастливилось как-то вырваться оттуда, он вырвался, а все деды так там в армии и остались, и этот по ночам будет просыпаться от того, что снова с теми дедами там оказался, но не здесь с нами. Для меня лично всё так и представлялось, люди сами по себе, а деды сами по себе, никто не виноват, ни солдаты, ни командиры, деды они существа неосязаемые, существуют они вне силы влияния ни живых, ни мёртвых, они просто ЕСТЬ, они берутся ниоткуда, деды это такой страх с которым никто не может справиться и его не могут побороть. Вроде ходят люди по улице и ты их не боишься, другие, ты смотришь, ходят внутри казармы, ты их тоже не боишься, рядом с кем-то стоишь и даже разговариваешь, но ты всё время начеку, ты не веришь тому, что видишь, тебя бесполезно убеждать, ты точно знаешь, что домовой в доме есть и никто не сможет тебя убедить в обратном, это как Бог, что бы ни говорили, ты знаешь, всё равно говорят не правду и те кто верит, и те кто не верит в него, ты точно знаешь и про дедов, они здесь, они как истина всё время рядом, деды это такая форма опасности, она как пи…сец, появляется из ниоткуда, набрасывается на тебя, забивает фофманами, и исчезает так же неожиданно, как и появилась, деды, это НЛО в армии, никто не в силах «это» или «это нечто» обуздать, схватить расправиться так, чтобы о нём забыли, как об оборотне герои фильма про Улен Шпигеля, как забыли герои рассказов про Собаку Баскервилей. Меня пугало то, что днём про дедов и про дедовщину говорили вслух, но пугало то, что ближе к вечеру начинали говорить про «это» всё тише и тише, пока с оглядкой по сторонам, не замолкали и ретировались в безопасном направлении. Смелые пока светло, но с наступлением сумерек, людей на улицах гарнизона становится всё меньше и меньше и кроме страха встретить злого «духа Деда», начинает появляться второе смешанное чувство, чувство присутствия тебя на чужой территории, и хотя победили всё-таки «их», «мы», но зная, что это за люди тут служили до тебя в этой самой дивизии, а нам говорили офицеры, что здесь была дивизия люфтваффе, учебная часть, с подземным аэродромом, с выходом взлётных полос на автобан и автомагистрали, что потом тут были Американские войска, чёрт короче ногу сломит, что тут было и кого тут оставили, и кого тоже надо бояться, страх от SS остался и до сих пор, земля всё-таки чужая, вечно на ней не устоишь, когда, никогда, но придётся уйти. Дух и сырость «других» остались и в казармах и в подвалах, и в коллекторах, и в лесопарке «Совиный заповедник», и в ГДО и в его казематах, короче, опасность может исходить отовсюду, но тебе в твоём исцелении от страха, никто не сможет помочь, все оказались в равных условиях. Попав в такое положение, человеком начинало владеть чувство ирреальности, чувство, когда ты понимаешь, что это не сон, понимаешь совершенно чётко, но вместе с этим ты и понимаешь другое, всё что заставляют тебя делать или ты делаешь то же самое добровольно, не имеет никакого смысла, это если касается повседневной жизни, например что-то строить, ну например, как мы, строить сараи для боксов или забор вокруг роты и автопарка, так вот, ты точно знаешь, что это говно, что ты слепить успел за день, та кладка кривая из кирпича, привезённого с лопнувшего от бомбы дома, на фиг никому не нужна, понимаешь абсурдность и бесполезность своего труда, как те японцы, что трудятся над изобретением, а затем и выпуском, бесполезных товаров, да-да, именно есть такое направление в науке и технике, люди с ума сходят, чтобы изобретение поразило собой абсолютную непригодность и абсурдность вещи, чтобы такая вещь никем и никогда не могла быть использована. Так и мы, мы жили и не понимали, что мы делаем, зачем нас оторвали для выполнения этих глупейших дел, никак не укладывалось в голове, скакой целью была проведена такая аховая работа по призыву, по проведению медицинского освидетельствования, по транспортировке на другой конец Германии, для того лишь, чтобы ходили и собирали бычки и спички по газонам, чтобы у немчуры красили бордюры и кололи тут лёд, да разве ради этого стоило жить в этих сырых условиях и выращивать на себе грибки и чирьи, гнойники и фурункулы, сиять сучьим выменем. Жили, гадили, мстили за то, что оторвали, борзели, нас лупили, приводя в чувства, но не помогало. Не помогало до тех пор, пока не увидел трёхколёсных птиц, которые с рёвом пронеслись мимо нас вчера у роты, пока физически не ощутил истины, истины, которая реально катила по брусчатке, никакой фальши, всё по-честному, дым сизый из настоящей смеси бензин-масло, треск то, что доктор прописал, форма просто сказка, посадка ездовых и заправил шик и блеск, всё товарищи вокруг вас, есть ересь и суета. Все на мотоцикл! Всё, хватит паниковать, не надо никого убеждать, не надо политинформаций по поводу службы и долга, всех на свежий воздух из актового зала, ничего не надо в дорогу, ни листовок с пламенными речами, ни Кукрыниксов, дайте маленький ключик от счастья марки К-750 и сухой паёк на неделю, можете положить в коляску пару фляжек спирта, упаковку презервативов и запасную канистру, да нет не спирта, бензина, спирта столько не надо, нечего тратить на что попало то, что может пригодиться ещё тем, кто остался в казарме, двух фляжек достаточно чтобы доехать до Эйзенаха, а там можно халявным у летунов или гансов разжиться. Если хотите, чтобы было кому назад в роту вернуться, ну положите тогда, что ли несколько копий «крок», так и быть, на обратном пути заедем. Сколько времени потерял на этот трёп, примерно и столько времени тёрлись вокруг отпускника, верилось, да вдруг не сбудется, в армии миг решает исход события, подписали приказ, да могут не зачитать, помучить, мало ли что, да и зачитав не означает, что ты уже поехал. Знаем, забегая вперёд скажу, в первых числах февраля( вроде так) самому отпуск дали, да поехал только на День танкиста в конце августа, во как! Утром подняли ни свет, ни заря, напихали под завязку кашей, наговорили кучу комплиментов и поздравлений от самого высокого начальства и бросили. Как только НШ укатил на бобике, так наши все и умотали в кабинет к ротному с замполитом, а мы остались сиротами в своём доме. Что будет дальше и какие будут планы, вроде обрисовали, но сколь долго нам здесь киснуть в сизом дыму, никто определить не мог, потому, что каждый год 7 Ноября проходит по-разному. Сегодня так, а завтра по-другому, одни домыслы и предположения, ясно, что будет сегодня только четверым, они в наряде по роте, вон они втроём выперлись на крыльцо со штык ножами и повисли на перилах, один даже тумбочку бросил и тоже норовит след взять на кислород. Куда только начальство смотрит, сами ведь надысь говорили, бдительность и ещё раз бдительность, под праздник у немцев всё и случается, могут и наши штабные учебный сбор по азимуту 555 объявить, ну и что, что в парадках, в кино в них все не переодеваясь успешно воюют, я сам как-то видел в клубе. Сколько пробегал мимо дневального по тумбочке, так и не удосужился, как следует разглядеть, что за странный ящик электрический висит напротив дневального, какое он имеет хозяйственное назначение, что там всё какие-то лампочки неоновым светом мигают и кнопочки позаклеены, невиданным в Союзе прозрачным скотчем, что всё туда пялятся и дежурный и ротный, и ответственный дежурный из командиров взводов, чего они там для себя выискивают. Разглядеть больно хочется, да голову поднимать высоко не рекомендуется, спину выпрямлять самому боязно, были случаи, подумали, что сильно гордый, два дня горб болел, как ведьма на помеле, весь крючком согнувшийся, на скорости поддета ПТУРСа, бочком, бочком, иначе можно просмотреть летящей походкой в сторону третьей точки, кованый набойкой сапог дневального, вызванного невиданной наглостью духа, мало того, что ходит свободной походкой, но и ещё смеет заступать за белую ограничительную линию, нарисованную вдоль всей стены от входа в роту и до кинозала и оставлять там следы от вечно грязных сапог молодого неряхи. Сколько со стороны крыльца пробовал разглядеть присутственное место ротного начальства, тоже получался облом, секретность от самих нас этого объекта была очень высокой, до самого окончания карантина это место у выхода было просто «табу», задерживаться долго здесь не решался никто, даже из числа старослужащих, жить хотелось всем, участок же пути был опасен не по нарошку, или ротный прихватит, устанешь отматываться от него, или сержант перехватит, или ещё хуже, дневальный старшего возраста припашет, будешь с «Машкой» по коридору долго, долго гулять.
Аскар: Прослужив наверное годя я стал "черпаком" ,да зимой 1978 мне и еще несколько беслошадных экипажей (наши танки невыходили на учения) с каждой роты по два зкипажа и погрузив нас со скарбом батальона(палатки,буржуйки,Полевая кухня)заранее за сутки отправили на полигон Оранинбаум для того что бы подготовить место для обогрева и ночлега рот батальона.Мы сели в наш крутый тентом ЗИЛ,а спереди ехала наша походная кухня. Старшим нашей группы ехал замполит батальона капитан к сожалению фамилию непомню.Двигаясь по трассе замечу не по автобану,а по простой дороге водитель кухни толи заснул толи отвлекся (это было днем)несправился с управлением и опрокинул машину в кювет.Ну,а мы то все находились в отключке(давали храпака) от резкого торможения мы испугавшись проснулись и спрыгнули с кузова на дорогу непонимая причину остановки.То что мы увидили навело тоску и грусть на нас наша походная кухня на базе а/м Зил-131(Василий Суханов ты должен помнить ее)лежала на левом боку,а замполит бегал вокруг нее и громко вырожался ненормативной лексикой (наверное весь словарный запас матерных слов он как из пулемета выстрелил на водителя)Где повар все подбежали к машине и открыв двери кухни стали высматривать повара.Картинка была удручающаяся все в будке было разбросано(картофель,рожки и.т.д посмотрев и необнаружив повара все стали разбирать завалы из продуктов(Повар как и мы спал в своей будке и когда машина легла на бок его просто закидало мешками с продуктами )Найдя его в добром здравии но сильно перепуганного стали думать как поставить на ноги нашу машину и продолжить движение.Надо заметить движения можно сказать небыло.Пока нащ замполит чесал голову и думал как выбраться из создавшего положения прямо возле нас остановилась а/м Зил 131 ННА ГДР(вот молодцы ребята молча и быстро зацепили за свою лебедку нашу машину и совместными усилиями поставили кухню на ноги)Надо видеть как обрадовался замполит такому счастливому концу и выражал благодарность им на немецком (каверканом)языке.Немцы за собирались и хотели уехать но не тут то было(наше советское благодарность вступило в действие)крикнув что то повару, он выташил из сумки большушую бутылку (наверное это был Ром)и стал всучать в руки немцу эту бутылку,тут подоспел и повар с большушей банкой тушенки,таких банок я больше нигде невидел.Немец офицер стал отказываться от презента(Данке,данке спасибо спасибо но это уже лишнее перевел слова да и понятно было и без перевода)Но наш замполит и несобирался отступать всячески стараясь всунуть в руки подарок.Но немец не взял тогда замполит пошел на хитрость (Он открыл бутыль и налил два стакана)выпьем за нашу (Фройндшафт)Немцу ни чего неостовалось делать как выпить этот стакан(после чего пошел второй и наш немец сломался взяв из рук замполита предлагащую бутыль спиртного и банку тушенки и это нодо было видеть как будто от прокаженного убегал с подарком) с нашим Советским человеком пить сломаться можно.Откуда немцу было знать что у нас благодарность за помощь исчисляется литрами выпитого алкоголя Мы продолжили путь.
Владимир Мельников 3: Аскар Были и у нас подобные аварии, были и гибели, но пока не хочу раскрывать секреты, давал присягу, всё выложить в рассказах по ходу дела.
Аскар: Да смешных случаев выло много
Владимир Мельников 3: Аскар Аскар, ты заходи на сайт, я там пару тем веду, это если конечно тебе интересно
Аскар: Владимир! я с большим удовольствием читаю твои рассказы они ведь почти точь в точь повторяют,за исключением отдельных моментов и специфики службы мою службу.Спасибо!И как ты все это мог вспомнить чем немогу похвастаться я .Хочу написать что нибуть,а в голову ничего неидет.Вспоминаю только самые заметные события.Я тоже попытаюсь еще что нибуть написать и вспомнить.А ты (молоток)спасибо.
Владимир Мельников 3: Продолжение рассказа "Присяга" часть четвёртая. Не курил, плохо, пробовал закурить ещё хуже, потёрся у одной кучки, перешёл к другой, там послушал, там кивнул головой, кажется стал по именам кое-кого из числа уже служащих признавать, себя с удивлением узнал, узнал, что многие оказывается и не только про меня, но и про других приколистов прознали, думай, что хочешь по этому поводу, но понаблюдав хорошенько, как на тебя с хитрецой поглядывают, понимать начинаешь, что жить во взводах придётся весело, сам тому виной со своими похождениями, заново придётся службу начинать, за старое во взводах спросится, раскаиваться время будет, излечение гарантируется длительное, пожалуй, что аж до будующего призыва, смывать кровью грехи придётся тяжкие, учиться ходить будут учить заново. От такой перспективы, радости поубавилось, захотелось поесть, чтобы скорее успокоиться, мозг требовал отдыха и перезагрузки. Спасибо командиру роты, перезагрузку выполнил сам, командой на языке Ленина, стоящего на броневике в Петрограде с простреленной полой пальто. Команда была обычная, но от командира роты мы хотели её слышать каждодневно, только он так умел говорить, Владимир Ильич остался бы очень доволен своим пародистом, с такой приятной картавинкой можно отдавать любые приказы, их любой с удовольствием будет выполнять. Я не могу сразу сказать, за что мы любили нашего товарища старшего лейтенанта Лемешко Александра, до сих пор не нахожу ответа, хотя и знаю почему. Вы любите свою мать? Не надо говорить, да, люблю, не надо. Ответьте не на первый вопрос, а попробуйте ответить сразу на второй «а за что вы любите свою мать и в чём эта любовь выражается?» Неэт, не надо говорить, меня не слова интересуют из нашего словарного запаса, вы молча ответьте, что не получается? Конечно не получается, на этот немой вопрос нет и немого ответа, вы не можете мать свою любить, не подходят слова к «мать» и «любить», эти слова из разного лексикона, любить можно водку за то, что по шарам бьёт, точно и естественно, может даже доля научности присутствует, можно любить антоновские яблоки за неповторимый вкус, любить выпить пива с устатку, в летний зной, будет тому определение «за что любить», но мать любить нельзя, мать это ты сам, это тайна, её словами не откроешь, энигма тоже вряд ли поможет, мать и этим уже всё сказано, дальше четырёх букв говорить не следует. Лемешко, и всё! Ни погоны, ни имя, ни звание, ни должность, просто, ясно и коротко-Лемешко. Этого достаточно, чтобы каждый сложил внутри ответ, Лемешко, это всё, это никем не обсуждается, никем не произносится вслух, это затвор у Маяковского, встал на взвод, а дальше только выстрел. Вот обладал человек силой, силой владеть существом человеческой натуры и всё тут, не урод, а наоборот красавец и щёголь и мажор, не тварь, а сама Ленинская Искра, не фанфарон а деловой пацан, как в таком соплячьем возрасте с шустрыми звёздочками не по выслуге лет, с лёгкой босяцкой натурой, не заморачиваясь абсолютно ни на чём, с лёгкостью мог обладать даром управления большими массами гопоты, собранной под крышей комендантской роты. Откуда такой самородок, талантище на вихлявых ножках среди ротного плаца, кривляка и пересмешник, подвергающий своим поведением в сомнение всё, что существует помимо его воли, откуда он взял столько уверенности в том, что такая махина будет ему беспрекословно послушна и «на раз» сделает по его приказу любой отчаянный поступок, кто его этому так блестяще научил, кто его разглядел в войсках и принял правильное решение, назначив именно его сначала на должность командира самого боеспособного и отчаянного взвода мотоциклистов, этих львов автодорог, и хозяев перекрёстков, а затем назначив и на основную его должность, командира самой комендантской роты в дивизии. Какое удачное назначение произвели штабисты и какой стала комендантская рота при нём, она стала самым элитным подразделением во всей части, не обижайтесь, пожалуйста, товарищи однополчане, я не имел возможности послужить в пехоте или ЗРП, или в батальоне связи, или у артиллеристов, или у кого ещё, не я место выбирал потеплее, ротный взял за шкирман на стадионе, да и увёл от покупателей одного из мотострелковых полкой, который уже выписывал мою фамилию в свой паспорт, взял к себе на исправление, за дерзость сказанную на глазах всех моих земляков, удачное назначение заключалось в том, что находясь на службе в роте, и я и каждый из нас, так сильно чувствовали, что эта служба ответственна и настолько важна для штаба дивизии, что дополнительной агитации не требовалось, всё было очень просто, просто «наливай, да пей», так и у нас, сказал ротный копать, значит копать, и никто не посмеет усомниться в том, где лучше копать, чем копать, сколько копать. Копать, значит упал на колени и копай руками, принесли малую сапёрную, копай ею, унесли, снова копай руками, копай пока, ротный скажет не копать. Были ли у вас такие командиры? Скорее были, чем не были, вероятно, что должны были быть. Но лучше бы Лемешко не было на свете вообще. Лучше бы я его не видел и не встречался с ним в жизни, смысл сказанного заключается в том ребята, что подрочив нас полтора года, как морскую кавалерию и сорвавшись в пропасть измены жене, пройдя позор унижения партийной ячейки, он был вырван из нас буквально, вырван без обрезания материнской пуповины и оказались мы при новом отличном человеке «сиротами» бродячими в темноте ночи с кровоточащей раной. Рана не зажила и сейчас, без перекиси водорода за рабочий стол не сажусь. Болит, никогда не могу простить то, что недополучил, сорвалось всё и у нас и у него, полигон Рагун и наш дембель Не хочу видеть того чужого с полигона в полевой форме Лемешко, верните мне моего, нового с иголочки, штабного красавца и мужика, человека, который снится чаще, чем бутылка, хочу видеть живого и красивого, среди нас и чтобы я был в парадке перед ротой 7 ноября 1980 года, чтобы он сказал «Рота слушай мою команду! Рота строиться в колонну по шесть, равняйсь, смирно, с места с песней шагом марш!» и мы колонной по шесть, в новых парадных ПШ с места с песней шагнули в ногу и ударили по брусчатке с силой в 150 пар сапог и «не плачь девчонка» нас повела мимо казармы особого отдела, прошла мимо толстой раскидистой ветлы, что росла на углу у штаба со стороны проезжей части, от которой сейчас остался только толстый пень в полтора метра в охвате с ростками молодой поросли-лозы, далее повернули налево и забирая ближе к лицевой стороне штаба дивизии, пошли в сторону клуба какого-то мотострелкового полка. Какого полка? Дык мотострелкового, а какого именно, дык откуда мне знать на двадцать первом дне солдатской жизни, на двадцать первый день сидения в одном месте, цыплятки появляются, на двадцать первый день и я вылупился, насиженный на собственных яицах Вовой Бунгой и сержантом Ефимовым, да вот спасибо Кочету Лемешко, что удачно засадил в комендантскую роту на хорошие хлеба, да суровую жизнь в карантине. Кучно идём к своим краснопогонникам, сами краснюки, спасибо белых порубили, были бы нам красные погоны, но свои говорят не выдадут, там в клубе, говорят, целое столпотворение ожидается таких, как мы, дивизия мотострелковая, выходит нас больше должно быть, а сколько интересно нас всех если вместе взятых в гарнизоне? Наверное очень много, посмотришь сколь строем ходят туда, сюда и красных и чёрных, тыщ десять наберётся поди. Дорога не такая и не знакомая к ним, знамо дело, бегали галопом по кочкам булыжным, всю селезёнку оторвали ёкая в боку, сколько же в метрах от нас до них, метров триста, что ли, наверное так, не меньше, а где же они сами будут? А, вон куда попрятались, там у них гнездо наверное, гнездо свили приличное из каре на своём плацу, сколь там народу у них, ойёйёйёйёй. Я столько только немцев под вталинградом видел после разгрома, а тут все живые и со знамёнами, как же они не потеряются в такой массе, там и себя наверное люди по двое суток ищут, не могут найти, как же там с друзьями можно общаться, это же с утра вместо зарядки надо сразу начинать искать соседа по койке, чтобы спросить «а нет ли у тебя лезвия для бритвы», а найдя его после завтрака перед обедом, забрать и побриться, а чтобы вернуть ему использованную бритвочку, попросить помощи у командира полка, обратившись к нему с просьбой отложить свой дембель на двое суток, для возврата совсем недавно взятой, 729 назад из 730 возможных дней, бритвочки своему вчерашнему случайному товарищу, завтра улетающему в другую республику, отдать лезьвице, чтобы совесть не мучила набивая сейчас на клаве пальчиками свои посты. У меня при виде большого скопления народа возникает клаустрофобия, при виде «такого количества краснопогонников» я поднял руки выше роста адмирала Колчака и пошёл сдаваться им в плен, теперь понятно почему не удался Кронштадский мятеж, понятно почему Одесса снова свободна от Румын, такого количества людей в красных погонах не бывает на свете, кроме одного места, места на плацу между мотострелками и пушкарями с зенитчиками. Я не мог пережить этого зрелища, в ту сторону смотрели все, красные погоны светили глазом Соурона из трёх сорванных башен в Гоблинах, чтобы столько было здесь и столько ещё снаружи города, да тут сиди мутер в своём Хаусе и расти киндер в духе максимальной толерантности, люди в красных погонах долго думать не обучены, команды думать не предусмотрено их уставом, существует одна единственная команда «товсь», после которой следует команда «засыпай», поданная другому подразделению, именуемому похоронной командой. Слева парк БТРов за сетками, впереди аллея красных флагов, справа смерть в красных погонах, об этом знают все, все, кто сходился в рукопашной и оставался лежать там, где приказал ему штык, человека в красных погонах, тихонько, но навсегда. Не бойтесь товарищи, говорил Владимир Ильич, человека со штыком, не бойтесь когда он стоит в каре на плацу, обойдите стороной его и сложите свои винтовки в кучку, а сами, не задирая его, поезжайте курьерскими поездами по Урало-Сибирской магистрали на Ангару, строить целлюлозно-бумажный комбинат, так оно целее для вашего здоровья будет, да и будет кому в Хорватии на море, что рассказывать через много лет каторги. Рыбак рыбака, говорят, видит издалека, разошлись, как в море корабли. Торжественные мероприятия в краснопехотном полку начались немного позднее нашего, эвон сколь успели мы отмахать от своего насиженного гнезда, дай Бог не заблудиться, вот бы сюда вечерком заглянуть, пошарить так сказать, хотя нет, пошарить не получится, сказали, что нельзя отлучаться далеко, пошарят по морде, ищи тебя среди чужих через «жди меня», не убудет, в роте перебеситесь, так оно для всех спокойнее будет. Трудно мысли что-то сегодня складываются, быстрым шагом идём, в башке уже булыжник гуляет, бум, да бум ногами со всей силы по камням, то слева, то справа пыряют, в спину, ходить-то оказывается строем втакой массе, не приходилось, не так оно просто оказывается, чтобы и с песней, да шеренга в шеренгу, да перед соседями по оружию, вон их забор к штабу вплотную приставлен, знать не из простого любопытства их тут столько держат, силища будь здоров, может зря там, на стадионе, ротный выдернул из королевских войск, может там вон и мои друганы электрики из Москвы тусуются под красными знамёнами. Никакой разницы между нами при тщательном и скрупулёзном рассмотрении не оказалось, оказывается такие же, как мы люди, в такой же форме одежды, такие же молодые и красивые, но как пугали пехотой, так до сих пор боязно. Нет, реально, пугали такими выражениями, в таких красках, что верёвку в кармане и кусочек краденого мыла из бани, носил каждый боец комендантской роты, лучше в умывальнике сидя на кране с мылом, на шпагате удавиться, чем в пехоте, сгнить за непреднамеренный залёт. Никто в роте из командиров не пугал нас бабой Ягой, не пугал Кощеем, не пугал ЗРПполком, не пугал никем, кроме, как пугать пехотой и причём не нашей, а той, которая была расположена вне города Галле. Пугали? Да, увозили туда людей? Да, сажали в УАЗик, вещмешок в рожу, только и видели красавца щёголя в ушитых по проститутски воинских одеждах. Обратно не возвращались, как из Дахау, только водили весточки привозили, сначала говорили, что всё нормально у хлопца там, а под конец просили замполита и ротного, поехать и забрать доходягу, с единственной просьбой, разрешить за проживание в апартаментах роты, не много, пайку макарон по-флотски, тачку, ведро, верёвку, двух бойцов в помошники, для проведения им глубоководных работ по очистке «норки», без специального снаряжения, ежедневно кроме времени, отведённого на сон и приём пищу, исключая время справления нужды, за неимением таковой необходимости, в следствие близкого расположения очистного сооружения и сокращения выгребных работ по стахановским методам, пятилетку в 730 дней. Внушили, именно внушили бояться армии , но как всем, так и мне и послужить хотелось, как старшие братья, неважно какие, двоюродные или троюродные, как служили родители, как деды служили в Красной армии, как погибли за Советскую власть, дед по матери комиссаром ещё в годы коллективизации, дед по отцу под Харьковом в апреле 1943 года, во время страшного отступления, там все сгинули, кто мог, дед красноармейцем погиб, дважды пропадал без вести, выживал, да не смог повоевать побольше, жалко, могилу не смогли найти, могилы в котлах не роют, кому выпало спастись, спаслись, остальные остались прямо в полях, как под Воронежом, когда до сорок девятого года никто не убирал трупы из-за минированных полей и боязни подорваться, книжку читал про страх Божий, кости так отмылись и так прожарились на солнце, что можно было подумать, что это какой-то специальный ритуал люди придумали по лакировке останков, всё осталось именно так там, как кто упал, где свой, где чужой не разберёшь, бульдозер своим отвалом солдат всех армий там в одном рве соединил в одну единую армию погибших, каждый из которых считал, что дело его правое, что погиб он здесь вовсе не зря. Были свидетели гибели, видели что в овраге побило сапёров, но куда потом трупы делись, говорят, пришли хоронить, а деда Якова среди них нет, может раненым оказался, а может обознались, до сих пор на памятниках фамилию ищу, всё напрасно, с этим и в Германию хотел попасть служить, мечта была. Раз, думаю смогу в логово попасть зверя, то и деда отыщу, повезло уже и не слыханно, попал в самую точку в самый штаб служить, столько надежды на меня возложили родные, ты мол, Вовка там, пошукай трошкы, знамо дило диду пэрший з нас поклон пырыдать сможышь. Попасть попал в штаб служить, хорошего много, есть чему поучиться и есть кому себя и свои возможности показать, уже не зря родился, тут у всех на виду и заметят когда надо и оценку хорошую поставят, плохо другое, красные погоны, да зависть других солдат из дивизии, не похвалишься, что в комендачах служишь, не правильно поймут, зять лейтенант из Москвы так потом и сказал, а, знаю, комендачи губу охраняют, говно служба, и как я не пытался потом отмыться от этого, не смог переубедить, ведь он сам после Высшего военно-политического училища, что в Ленинграде, в Новомосковске зэков охранял в ВВ, от туда наверное и нахватался презрению к службе в комендантской роте, я потом больше с ним на тему службы не распространялся, всё больше про баб, ба про рыбалку, тут шансы равные у каждого, ври столько, лишь бы на руке размер можно было уместить, понятно о чём говорю, говорю о том, о чём девки мечтают, о рыбке, которую поймают. Идём к своим, цвет родов войск сближает, яснее ясного краснота выпирает, не спрячешь и не перевернёшь, как номер при совершении маршей. Идём куда-то вбок мимо флагов, так наверное короче, впервые ногами коснулись общего плаца, музыка оркестра ноги шире ставить стала, строй земляков по Союзу сломала и повела параллельно нашей колонне. Успеть бы места занять получше, гости не то, чай в партере положено гостям-то, это я про нас, про комендачей говорю, ну и что, что клуб их, мы-то ближе к штабу, зря что ли столько говорено старослужащими было в кубриках, да в курилке. Плац широкий оказывается и, по-моему, даже выход с него имеется в город, поди прямо на трамвайку выходит, вот шороху можно навести, если сейчас скопом вывалить под оркестр походным маршем, по городу, мимо чувих и гансов. Нельзя, наверное, не положено, хозяева, да не там, люди всё же сейчас здесь уже другие живут, навязали им мы свою волю, терпят, поскрипывая да помалкивая, но шомполы для втыкания в уши спящим наготове дкржат, водилы не раз ужастики рассказывали после выезда, спасибо слушатели благодарные, всему верят, слушают так, хоть челюсть бинтом подвязывай, чтобы так на всю жизнь не осталась, какой бабе такие дефективные мужья нужны будут, слушают и ждут с каждым выездом новых подробностей жестокого поведения поверженных. Сколько выездов совершалось и столько же ужасающих историй из других гарнизонов привозили, жалко ли было немцев, нет, ни капельки, стыдно не было за нашу оккупацию, скорее удовлетворение возмездием, нет меры, которая могла быть к ним применена, я бы всех убил. Не осуждайте, не поможет, у меня всех убили, второго деда, брата Якова, красноармейца Фёдора Мельникова, убили аж под Белой Церковью, убили, когда шли в атаку с одной витовкой на семерых, и такая была мера, не хватало оружия на всех в бою, да и не все добегали до соприкосновения с противником, пока бежали или шли цепью, сто раз убивать успевали на пути «от» и «до», винтовку жалко было даже в 1944 году потерять, оружие валяться бесхозным не должно быть, винтовку подхватывал первый попавшийся сосед, у которого её не имелось, я сам с такими людьми общался, не верилось, но было всякое. До сих пор не верил, что автоматы с 41 года выдавались в первую очередь командирам и комиссарам, выдавались с целью усмирения своих солдат, если тем вдруг вздумается поднять руку на командиров, а затем перейти на сторону немцев, много людей разорили и загубили перед войной, не все кричали ура, вперёд за Сталина, у каждого свой должок был, недовольных властью и в наше время немало, пример, да хотя бы «лужковщина», или «ельциноидность» нынешней власти по отношению к людям. Не жалко и сейчас, они живы и в Хорватии пузо греют, мои землю давно отогрели. Чтобы понять, съездите на Танковое поле под Прохоровку, деревенька там с прудом небольшая, гусей выращивают на птицеферме жирных да вкусных, всех поели танкисты в чёрной форме, все остались со своим железом на том поле. Кто был там, помнит, что где подбили, то там до сих пор в том порядке и осталось, танки с разорванными стволами в виде ромашки, стволы самоходок перебитые снарядами, десятки дыр в броне, оставшиеся от залетавших со всех сторон в них снарядов и мин, нет места для ног, встать некуда ногам, нет сантиметрика, хрустит под ногами от гильз и осколков, ноги вывихнуть можно, кругом остатки винтовок и касок. Человека побывавшего на том поле всего один единственный раз в жизни, бесполезно убеждать в таких придуманных не нами словах типа «толерантность» и примирение. После увиденного на поле, я своими глазами увидел, как убивали моих обоих дедов, убивали ни за что, ни про что, убивали на своей земле, металлом привезённым с собою в таких количествах, которые сохранились на поле Славы, нашей воинской славы. Об одном жалею, не смог увидеть подобного поля вне родной земли, жаль, жаль, что кусочки памяти у себя оставили, а у «них» не подумали оставить, Французы с нами солидарны, они у себя целый город оставили у границы с Бельгией, спасибо им. Не жалко, в живых никого бы не оставил, нет, наверное не смог бы, как они, русский человек беспощаден пока есть тому повод, теперь повода нет, но пусть не забывают о моём к ним отношении, для того и топчем эту брусчатку, топчем тем же маршрутом, что хаживали по ней «другие», в другой парадной форме, под другую музыку, слушая другие марши. Не жалко, не просите. Присяга в этом разговоре точку поставит, скорее бы, они тоже присягу давали, давали, наверное, здесь, на этом огромном с колоннами и портиками плацу, затопчите своими сапогами их следы, выцарапайте набойками на каблуках следы от лошадиных подков, гарцевавших под седлом зачумлённых офицеров.Не жалко, за примером ходить далеко не надо, 60 км и там снова «другие», те, что из-под Прохоровки улизнули, там за Мульхаузеном всё и решится, пока Бельгийская дивизия против меня поставлена, а за неделю «другую» успеют под ружьё поставить и чем оно для меня обернётся, скорее бы присяга, с оружием спится спокойнее и сны веселее идут в постель, а то плеваться приходится в ответ на шмайсер. Представляю, сколько можно раздать оружия вот этим «своим» на чужом плацу, представляю и удовлетворяюсь устным ответом. Там, где «другие» маршировали на плацу, побывали, где же они тут ещё и летали, ведь сказано было нам, что учебка люфтваффе, ну учебка ладно, это люди, а на чём летать учились, и где их полосы взлётные лежат, что в наших боксах размещалось, ворота-то ангарные, самолётные, да и тоннели под ними остались, взлетали здесь, где нам бежать пришлось, от ГДО до расположения пехоты или ещё, где, за городом что ли. Места для взлётов вполне достаточно, но это скорее воображение больной головы, фантазия слабоумных, это от незнания, от некомпетентности в чужих вопросах, летать тут негде, садиться тоже. Случайно конечно можно попробовать, Руст ведь на Красненькую сел когда-то, да и прятаться тут им, самолётам негде, казармы городка хорошо прорисованы на топографических картах, во всех архивах имеются, с первого захода ковровой бомбардировки без поправки на ветер бы обошлись, в другом месте искать надо, в полях с прилегающими лесами. Будет время поищем, на слово верить не станем, голова не для того дадена своя, не пальцем папашка делал чай Вовку, не смогу сам, друзья помогут, не такая большая часть, которую мы занимаем, разыщем. Булыжник с умом здесь положен и со смыслом, смысл виден каждому кто шагает тут второй или третий раз, форма рисунка больно интересная, давно и с умом положена, хорошая основа под ней, не одно поколение рабов поработало тут, так уложить наука особая нужна, у нас сколько на Утренней улице, асфальт не клали, больше семестра не удерживался, сходил вместе со снегом, тут квадратами положен с разделением их на какой-то рисунок, рисунок странный и недоступный для землян, наверное он клался не для нас, но для «других», тех которые могли его рассмотреть с высоты седла облачённые парадной формой в мышиного цвета «другой» армии, «зачумлённой» своим фюрером. Портики и колонны тоже для своего самоутверждения строили, как же, без римской мишуры, легионеров не вырастишь, забить ересью голову не сможешь, на Восток не отправишь жрать гусиный паштет из птицы, добытой под Прохоровкой. Ладно, проехали, кто скорее, мы или они, время не терпит, речи на бумаге изложены, трибуны в красное всегда одеты, вода в графинах обновлена, грамоты разложены, переходящие вымпелы развешаны, до переходящих знамён комсомола дело пока не дошло, они ещё шьются в Союзе, прожекты только пишутся. Потерялись мы в пути к краснопогонникам, сколько шагаем, а прийти ещё не смогли, из середины строя не очень-то наглядишься по сторонам, держать равнение никто не отменял, вон и те, которые на плацу речи слушали, тоже бойко шагать способны, расстояние от центра плаца и до клуба, за три минуты одолели, заполнили собой всё пространство, от красного цвета рябить в глазах стало, я не знал, что полк такой большой и красный, как можно таким количеством управлять, как они, ну, те их командиры, знают, хватит ли всем места при построении, откуда им известно, что вставать надо от сюда и до сюда, неужели та разметка в виде выступающей брусчатки помогает, а форма рисунка какую подсказку им даёт. Ага, наверное с воздуха не забыли посмотреть, на то место, куда дивизию после американцев поставить придётся, может и немецкие советники прижились в части, по части Коминтерна, может свои разведчики тут когда надо побывали, армия дело секретное, не всё нам скажут, не обо всём поведают. Площадь между казармами пехоты и артполка с ЗРПэшниками впечатляет, наверное здесь можно весь личный состав дивизии разместить в строю, скорее всего она для этого и предназначена, хорошо, а кто тогда это всё строил и сколько тогда в этой учебке люфтов значилось по списочному составу, казармы огого какие будут, размеры плаца тоже о чём-то говорят, построено скорее всего до войны, вопрос, для какой надобности, и тогда ещё вопрос, значит Галле мой родной не такой уж и безобидный городишко с 1200 сот летней историей, сколько же зачумлённых за гусями к нам отсюда дотопало, почему все казармы целые стоят, это, что, по особому молчаливому согласию с юзерами обошлось, политика «мы вам, вы нам», или как иначе, ведь даже стеклянные фонари целые остались на крышах, на брусчатке ни одной царапинки не видать, куда летали летающие крепости, почему безобидную учебку пожалели. Интересно, а за нами они сейчас наблюдают из окон трамваев, или им всё равно кто тут марши играет и в какую сторону идёт, что в клубе слушать будет вчера и сегодня, как они к нам относятся, наверное этого я так и не узнаю, а что если вот так нам самим в тех трамваях проехать, как оно на чужих солдат, на оккупантов смотрится, как аппетит потом, не портится ли, шмайсер ли не смазывается на «всякий» случай, наверняка припрятано вместе с фотокарточками и пластиковыми рогатыми касками со знаками SS, нашли мы одну такую у нашего особиста в Нойштадте на квартире во время ремонта, все перемеряли тогда, это я забегая вперёд, рассказываю вам страшную немецкую тайну, подписку, как никах после присяги давал и обещание стучать ему на своих товарищей, это когда он нас на «беседу» в ленинку заводил, был такой деятель с усами, как сейчас у меня, может я даже в его память усы-то и стал носить, чтобы помнить ту клятву, в смысле клятву отступничества, которую так и не довелось исполнить по-моему никому из нашего призыва, чудно это было слышать, тридцать седьмым душком от него повеяло тогда, ушло их время, а он об этом не знал, всё ходил и на лавочке в парке предлагал стрелочку забивать, да только сколько мы не подглядывали за той лавочкой из-за сетки автопарка, так встреча у него ни с кем не состоялась, жаль мужика, да и лавочку жаль, хотя нет, не жаль, оба деревянные были. Лавочек вокруг площади не обнаружили, хотя ступеньки имелись, наверное для гостей, подумалось тогда, наверное не последний разок здесь мне бывать, 7 ноября ещё разок случиться может, 9 мая, 23 февраля, строевые смотры какие-то тоже, говорили старослужащие в этом строю, тут проводиться будут с нашим непременным участием, запомним на будующее, может всё таки вечерочком прогуляемя сюда, земляков поищем, может сейчас удастся кого в зале клуба разглядеть, может даже наберясь смелости, удастся окликнуть, хотелось бы кого не то, хреново без земельки и сходить-то не к кому, поплакться на тяготы службы тоже ведь надо кому-то, письма из дома вон редко приходят, а приходят, так что толку, толк-то ещё у почтальона на пару в каптёрке оседает в кармане, валюта из дома родного так и ни разу не попала адресату своему, да и что домой напишешь, что деды задрочили или, что тело схимников подвергалось меньшим истязаниям чем наше тело физическими нагрузками, эх найти бы земляка, похвастался бы как нас кормят хорошо, у него бы про его шамовку разузнал, домой бы для примера про его хреновую слудбу написал бы, пусть и они там порадовались, нет не за товарища, за меня конечно же, зачем им за товарища радоваться, плохое у товарища, это для примера хорошего у меня, а вот бы чувиха письмо не забыла к празднику послать, да открытку со стихами про службу в армии, а я бы ей фотку свою первую, про то, как мы у клуба артполка строем сфоткались с дембелями, я тоже скоро таким через два года буду. Нет про два года буду пожалуй лишнее, бабам ни к чему про это писать, а то они в буквальном смысле это понимают, и станут два года этим заниматься, не дожидаясь меня и моего заветного превращения в дедушку, кори их потом за это, давай девочкам чужим потом свою фамилию, расти деток от чужих пап, оправдывайся, что не имел в виду, когда про дедушку говорил им в письмах, ясное дело, слово «дедушка» оно им в другом наклонении понятно, в наклонении не молодаек вниз головой, а бабушек, а зачем им в девичестве, скажите на милость, «дедушка», когда им медведушка больше подойдёт для того самого наклонения. Парад сегодня пропустил первый раз в жизни, сейчас бы по ящики дома со своими домочадцами смотрел, ел бы маринованные красные помидоры, селёдку иваси, картошку по-деревенски, столичный салат, забыл про квашеную капусту и бутерброды с красной икрой. Пить не пил бы, хрена бы дали, порядки за столом дедовские были, пьют только те, кто не падает под стол и деньгу в дом несёт, пьют, отливая столичную в графин, пьют только взрослые, пьют и много закусывают, остальное на растирку бабы прячут в комод, хрена с два от туда что достанешь, ключи на груди в сиськах прячут, полезешь туда по морде получишь за подозрение в изнасиловании. Так вот и ушёл в армию неподготовленным к питию, с этим недостатком служил, с ним и до сих пор маюсь, видно если с детства не пошло туда, то идёт обратно, не так, как у того Миколы, у которого не пишло обратно. А вот вкажите на милость товарищи старослужащие, а на 7 Ноября тут наливают, да нет, вы не так меня поняли, не надо в спину тумаком сейчас меня, я имел в виду, ну хотя бы вас например, я же совсем не приученный к спиртному, чего зря такой продукт на меня переводить, я имел ввиду в целом, по подразделению.
Владимир Мельников 3: Продолжение рассказа "Присяга" часть пятая. Что, дают и даже наливают, но где, ах в ГДО, ах после ужина, а нам значит туда, как и вам, дорога заказана, ага, значит сегодня ночью мордобоя можно не ждать, веселье не предвидится в отдельно взятой комендантской роте, как ошибаюсь, почему наивный, ах в стиральной машине в аккумуляторной циклотрон запустили час назад, ну молодцы, нигде не упустят, это надо же, стиральная машина по типу циклотрона, может оказывается производить ускорение созревания пузырьков барды, доводя их количество до критической массы, превращая последние в спиртосодержащие атомы, методом разгона до скорости эмжэаш в квадрате делённое на два захода, с последующим дозреванием вышеназванных спиртосодержащих пузырьков в дистиляторе имени Сергея Бодрова, до массы «аж сорок о» с последующей перегонкой и доведением до критической массы «аж шестьдесят о» градусов по ареометру, заменяющему спиртометр. Самогон я не пью, он не вкусный, вина здесь не гонят, раки нет тоже, пиво есть но только у немцев в соседней части, оно у них вместо компота идёт, у нас не пробовали заменить, мощности германии не позволяют, поэтому и дают до сих пор компот без сахара, сахар украли, а что не успели, то поднимает градусы в циклотроне имени Сергея Бодрова, это его была идея, готовить барду перед производством самогона в дистиляторе, получилось, забегая вперёд скажу, получил Серёга за это вместе со своим призывом поражение в правах вместо Нобелевской премии, не успел патент говорят на изобретение оформить, папенька раньше этого всех на дивизионную гауптвахту отправил, не довелось так сказать, да нет не попить, попили за год столько, сколько позволяли мощности дистилятора, воду в аккумуляторы ещё до него научились дождевую собирать и заливать, сначала в целях тотальной экономии немецкого электричества, а потом из-за загруженности аппарата и всё возрастающей потребности в производстве не только вредного, но и полезного самогона сырца. Страшно было служить идти, ну мне ладно, не за себя, а за брата разгельдяя и бабника, не зря он попёрся потом в бабский пединститут, знал где смак бегает в коротких юбках, страшно скорее было за других, за тех у которых на столе самогон всегда на столе стоял в большом чайнике, я не фантазирую и не состою на учёте у психиатра, такое видеть тоже в жизни довелось как-то. После службы с директором по фамилии Пучков Александр Васильевич, довелось к нему на родину на охоту поехать на его волге, дело было в Рязанской области в селе Большие Можары так оно вроде и сейчас называется, рядом с Сапожком это, так вот, по приезду в деревню нашей компании, потянулись к нему в дом всякие люди, приходят, садятся за стол и прямо из чайника емкостью с ведро, разливают жидкость, прикладываются, опрокидывают в рот и как ни в чём не бывало к нам обращаются, чего мол не встаём, ужо 4 утра, а мы значится в 11 вечера только туда приехали и ясный перец, когда успели в чужом доме уснуть, да хотя бы маленько покимарить, а те своё, вставайте говорят, завтракайте и собаки заждались бегаючи по двору. Вставать-то оно по любому придётся, за тем и приехали, утки ждать раззяв долго не станут, лягут на крыло и на поле, доедать пшеничку, просыпанную комбайнами СК-4, набивать свой кэндюх и готовиться к перелёту в более безопасные страны, чем великая Рязанская область. К чему прикладывались и что пили взрослые мужики понять с полмысли можно, да только здоровый мозг, правильно воспитанный, отказывается утвердить правильный ответ, созревший надысь в голове трезвенника. Ясно, что пьют не молоко, но почему «это» пьют как молоко, только другой Вовка смог бы ответить, да не стало его Вовки, Вовки Высоцкого, что так умно сочинил ответ на утренний вопрос. Завтрак был на столе и состоял он из одного блюда, даже не блюда, а чайника, одного на всех, как одного хлеба, которым Иисус всех накормил, на второе предлагалось для таких слабосильных, как я, блюдо под названием квас ржаной, но уже из жбана, но такого же белого цвета, наверное цвет жидкости тоже имел значение, наверное, чтобы то первое у меня дифективного, не пощло обратно. На охоту пошли кто с чем, кто только позавтракав первым блюдом из чайника, ну а я как сельский интеллигент, а именно после того случая так и стали меня там величать, а я и с первым и со вторым блюдом. Второе мне больше пришлось по вкусу, но после моему директору сказали, ты Василич таких к нам больше не привози, у нас тут все люди одинаковые и живут достаточно просто, живут по принципу «приходи, наливай, да пей», так и стал я для них сельским интеллигентиком, хотя уток побольше их принёс из мочаков болотных, стрелял я до армии хорошо, да и после не потерял сноровку, в ужин только и позавтракал по человечески, утятинкой, не знаю почему надо было завтракать спиртным, хотя кажется ответ родился сам собой, наверное чтобы человеческим духом от охотника не разило, уткам наверное и до сих пор не известен рецепт их надувательства, а что до людей, бывал там и сейчас, спросите, как там, пьют, но уток меньше не стало, приезжайте. Сколько можно сделать бесполезного пока шли из пункта «а» до пункта «б», вы успели сейчас вычитать, мы всё же до вас дошли, думаю вы об этом не пожалели, места в сельском клубе начала семидесятых, было достаточно для всех, знамо дело в наряд, либо в караул люди заступили, больные, водилы на выезде, всё это сказалось на численности присутствующих, но клуб был немал, нас разместили на нескольких рядах, конечно не так, как хотелось, но и про хозяев не след забывать, со своим уставом посетили хоть и своих, но всё же это был не наш монастырь. Сели по правой стороне, если сидеть лицом к трибуне, но место попалось не плохое, обзор позволял крутить головой во все стороны, первое, что мы и начали делать по прибытию в незнакомые места. Зал был уютным, хотя и не очень нов, к уродской форме кайзеровских казарм привыкли неожиданно для себя довольно быстро и считали всё это уже своим, причитающимся по праву победителей, люди размещались следом за нашей ротой, рот было меньше десяти, может и больше, считать поротно ещё не научились, знали только из личного опыта, что рота это 150 человек, так было у нас, а сколько у них, так какая нам разница, по размеру коробки перед клубом, не меньше нашего, а сколько ещё отсутствуют, может то военная тайна, не стоит тогда и напрягать мозги, крути Гаврила головой, ищи пока проходят вперёд, своих земляков, которых со стадиона сюда увели покупатели. Ага, попробуй тут найти кого-нибудь в такой массе, глаза повисли на белых ренях, красных погонах, мелькании и суете и среди них и среди наших, и те куда-то лезут, пересаживают кого-то, крутятся на месте, то встают, то садятся, тут свои за полу куртки дёрнули так, что чуть язык не откусил, рот-то закрыть забыл от удивления, спасибо падать низко было, по кумполу съездили, в спину с двух сторон двинули, сядь, шило в жопе застряло, что ли, дух е…учий. Впал в кресло, как впадают в кому, сзади пригрозили, сиди не дёргайся, шею повыше задерите сучары, не дай Бог уснёте, в роте поговорим, это кто-то из старослужащих пригрозил, ясное дело, бить никто не станет по прибытии в роту, так, скорее для очистки совести друг перед другом, пикни только, сразу на другую сторону партера пересадят, оттуда и дембель совершишь, из пехоты. Знамо дело, вперёд нас духов и черпаков пересадили, знамо дело, либо спать, завалятся как всегда на политзанятиях, либо тянуть одну на всех цигарку станут ради понтов, опять же не из потребности, но лишь из чувства превосходства над силой запрета. Ну и фиг с ними, сзади всё равно не углядят за поведением лица, всё равно обману и дрыхнуть, как лошадь, стоя буду, лишь бы не клюнуть пшенца, тогда больше вперёд не посадят в виде ширмы, из-за такой ширмы, как я можно загреметь под фанфары, с собой посадят после прокола и вздохнуть полной грудью не дадут, будут дрочить до изнеможения, приходилось уже в роте подобное наблюдать за товарищем, посмевшим, аж захрапеть на политзанятиях в ротном кинозале, сидя у огненной батареи сразу после завтрака. Тогда даже замолит одобрил такой поступок старослужащих, его ведь занятие до храпа довело несовершеннолетнего духа. Зал заполнялся очень грамотно, роты садились согласно купленным билетам, билеты не проверялись, билеты с названием на титульном листе «комсомольские» всегда находились при нас, и принадлежали точно тем, чья фамилия там была вписана, места занимали не одни мы, солдаты и сержанты, в клуб входили в парадной форме и прапорщики и офицеры и гражданские лица, наверное гости и приглашённые шефы, наверное и немцы попали в свой клуб, может даже ради такого случая кого и пригласили из «других», может быть, может быть. В клубе не топили, наверное печки зимой ставят вдоль стен и тем обходятся, но посидев в зале стало понятно отсутствие отопления, отопление было устроено по-японски, там тоже не тратятся на отопление, топят, как тут, «пердячим паром», надышали за несколько минут столько углекислого газа, что по неволе отсядешь за спину духа, чтобы спастись там в спячке, иначе можно и угореть, а спящему человеку многого не надо, температура тела у него снижается на несколько градусов, потребление кислорода уменьшается, частота дыхания какой снижается и человек, как подводник, успевает высидеть в усыплённом состоянии, как раз до завершающих торжественное заседание, бурных и продолжительных аплодисментов. А был ли праздник, чего больше ждали, того 7 ноября или сего 4 ноября? Так нету сегодня 4 ноября, нет и не будет, Минин с Пожарским были, да были, а колышет ли их победа кого, да пожалуй только самих историков и колышет, вымучено правда, через Указ президента, который повелел зимою птицам петь и подснежникам распускаться. Вот и распускаются на экране телевизоров и телефункенов подснежники, а народ простой, как отмечал раньше 7 Ноября, так и продолжает это самое 7 без Указу и без оглядки на ящик, с парадом ошибочка вышла, парады народ любит, парады о его чести и достоинстве говорят, да и не очень забугорный дядя Сэм жалует у себя авианосца под названием «одна шестая суши», даже и в таком состоянии, с небольшой течью в борту, что расположена по ватерлинии в районе Тбилиси. Течь и заделать можно, заделать с помощью самих «Дата Батоне», как заделали пробоину в другом месте, в районе незалежной ватерлинии, впереди зима, дай Бог чтобы не такая горючая, как нынешнее лето, течи в открытый океан из топливных баков больше нельзя допускать, топливо самим нужно, хватит травить его налево и направо. Ждали праздника люди, сидящие в зале, да, конечно ждали, но почему вели себя наплевательски по отношению к власти, я имею ввиду по отношению к тем и к тому, кто всё это организовывал, проводил, речи толкал, ораторствовал, вперёд агитировал идти к новым победам, а привыкли, скажу я вам, привыкли, как к своим папа и мама в доме, к тому, что суп всегда на столе, курочка на второе, компот на третье, а когда это всё есть, то человек и сам не знает чего он ещё хочет, язык не на привязи, болтается между нёбом и землёй, как у гончей собаки, говорить не заказывали, запреты сняли, мели Емеля, твоя неделя. Человек существо себе на уме, тело-то у него и правда одно, но на одном стуле в клубе умещается сидеть везде аж по двое, если кто и сидел по одному, тех в расчёт не берите, те в это время спали, их в теле «дома не было». По двое и на наших откидных стульях сидели, пока один речи слушает, второй успевает дать оценку этим речам, погрустить о доме, о маме, о тёте с большими сиськами, о нынешнем обеде, о том, как шляться забурится с друзьями, одному пока боязно, а первый всё слушает, всё лапшу на уши принимает, прикрывает второго, который дальше этого зала ушёл, ушёл и налил первачка по первому стакану, сидя дома в тёплой компании, тёплой от того, что с вечера начали праздник, как законопослушные люди отмечать, праздник-то большой в несколько дней, поди без должной подготовки продержись до выхода на работу, враз без подготовки можно и на работу не выйти, прогул схлопотать, так что тут с умом надо к этому великому делу подходить, День был по осени величайший в истории аж всего человечества, соответственно и пить должны в том же порядке, всем миром, всем значится, человечеством, чтобы, значит отказников не было. Загремели одни под фанфары в Советскую армию, зато возвернулись другие, более подготовленные к празднованию, тех соплей не жалко, пусть там пороху понюхают, а эти в самый раз, так изголодались, что одним бабка, кабанчиком не отделаешься, ставь бабка на печку вторую закваску, праздник отгуляем, за возвращение воинов примемся, урожай буряка хороший получился по этой осени, продукт в дело производить надобно пока мыши его там не поточили в труху. Праздник был, для меня уж точно этот праздник значил больше, чем празднование Нового года, праздник Новый год я считал детским и всё, что происходило во время его празднования, считал сказкой, эти дурацкие наигранные поздравления, ряженые Дед Мороз и Снегурочка, для меня Дед и Снегурка были существами сбежавшими из театра к людям мультяшками в человечьем обличии, не более того. Новогодними подарками душу не ублажить, конфеты с лампасетами фигня из сказки, человек живёт настоящим, настоящее было 7 и8 числа, парад на Красной площади самая вкусная конфетка, её вкуса хватает на целый год, сколько не вспоминай вкус, прогрохотавший по брусчатке, всё равно до следующего года не распробуешь, по всем каналам мира мусолить ту конфетку будут, все страницы газет дегустационными балами украсят, от зависти вкуса чужих межконтинентальных конфет лопаться будут не только крикливые газетчики, лопаться так же будут и во всех штабах НАТО и СЕАТО. Я праздника ждал, я его и дождался, здесь даже приятнее и понятнее отмечать, тут, когда на тебе красные погоны и не далече присяга, празднуется реалистичнее и адреснее, чем там, в Москве через стекло голубого экрана. Шум потихоньку стал сам собою угасать, как угасает свет в зале перед просмотром кинофильма, в президиум стали подниматься очень уважаемые и достойные люди, зал по привычке, оставшейся ещё с гражданки, недружно поддержал аплодисментами и отдельным фулюганским свистом. На свистуна цыкнули со стороны командиров взводов, набросились словами, но дальше этого дело не пошло, торжественная момента наступила, слово взял начальник политотдела дивизии, невысокий подполковник, широкого телосложения, вам бы он напомнил своей комплекцией товарища Лаврентия Палыча Берию, в таких же старорежимных очках, невысокий, сильно коренастый, даже, я бы сказал, слишком широкий в корне, с умным высоким лбом, человек внешне напоминающий скорее профессора из ленинского Совнаркома, времён самого Октября, чем современного комиссара и я подумал, что не хватало в зале пожалуй малого, только одного, появления самого товарища Ленина и его верного товарища, товарища Дзержинского, вот тогда бы кворум был полный, все были бы в сборе, собрание посвящённое Великому Октябрю, можно было начинать. Собрание начали, как положено в армейском коллективе, текст обращения к присутствующим и обращение партии к народу в красных погонах зачитывали тоном приказа, так оно короче и понятнее, чего воду в супе толочь, как говорят наши повара, всё должно быть кратко, как выстрел, понятно, как удар прикладом, доходчиво, как спящему фофман. Во время подобных речей отпадает охота закрывать глаза и вымучивать себя попытками уснуть, при таком слоге, как у выступающих, возникает только одно желание, внимательно присмотреться к окружающим и попытаться понять, один ты тут такой тупой или все, умные как ты, что там говорится и почему оно не зацепляется за редкие извилины мозга, это сеанс психотерапии или все здоровые, и говорят не для нас? Неужели я и правда такой отсталый и тупой, что ничего не могу усвоить из того, что говорят с трибуны, для кого это говорится, для тех кто в президиуме или для всех остальных, или это послание нашим потомкам, которые будут обладать мощными двухядерными процессорами, способными расшифровать данный вид речи. Я был поражён на повал, но сидел так же ровно, как посадили старослужащие часом раньше, сидел и пробовал на лице создать такое выражение, которое говорило бы за меня, то что я всё понимаю из того, что уже прозвучало здесь и сейчас, не ровняйте меня с собою, я ведь недаром студентом кличусь с вашей же самой лёгкой руки даденной. Какая стыдоба, как на коллоквиуме, ни хрена не знаю, а работу защитить надобно по любому, сиди и молчи, не наделай глупостей. Может старослужащие и не успеют спросить о чём оратор только, что сейчас сказал, что он имел в виду, произнося до того непонятные выражения и словосочетания, что даже мне самому не курящему и то захотелось поскорее выскочить на перекур, так было тошно не столько от того, что приходилось слушать, сколько от того, что предлагалось, полагаясь на прмерное содержание текста речи, сделать. От того, что предполагалось сделать, БАМ в узел мог завязаться, а реки, направляемые вспять могли в слезах своих захлебнуться. Для кого интересно всё это писалось, кому адресовалось, перед кем отчёт держалось? А никто того и сам не знает, так повелось когда-то, да так оно и сейчас делается. В зале оно конечно хорошо, но и хорошее когда-то надоесть может, а делегатам несть числа в зале, всё идут и идут, бумажка к бумажке, шпаргалка к шпаргалке. Интересная закономерность вырисовалась, только сейчас её заметил, речи, ладно, в голове не задерживаются, но странное дело, а слова-то наизусть из всех выступлений помню, когда успел выучить, да и была ли в том надобность, уж и сам не припомню, но точно знаю, кто с чего начнёт свой доклад, о чём говорить будет, чем своё выступление закончит, а о чём я сам себя спрашиваю, это говорит, а? Да всё о том же, урок-то все на изусть знают, только словами красивыми рассказать не могут, выходит я на подобие собаки типа Шарикова, стал ? Выходит, типа, да. Всё понимаю, но на фига то, о чём говорят выступающие делать в самом деле надо, ни фига сказать не могу. Скорее бы и правда на кислород, вонища донимать и расположение нашей роты стала, среди запахов армейских своих родных не меньше стало появляться, духан аж до президиума докатился, стали и там покашливать, из графинов попивать, в карманы чаще руки казать, из кармана в карман, что-то перекладывать. Всё, конец, запах перекрыл слова, бесполезно повышать голос стоящему на трибуне, звёздочки не того размера, голос не того калибра, сопли не успели высохнуть под носом, теперь в клубе всё по Владимиру Ильичу «низы не хотели слушать камсу, верхи опаздывали на банкет», наступил переломный момент в обществе и ведущий взял управление на себя. Резолюция, принятая на торжественном собрании представителей всех слоёв общества была зачитана и одобрена всеобщим голосованием, прозвучала команда «рота, оставаться на месте», а вокруг нас со всех сторон снова забурлила река краснопогонников, среди которых мы могли раствориться талым снегом и потеряться до самого дембеля, столько было в полку людей, что правильно сделали умные головы, дав команду нам «рота, оставаться на месте». Люди ушли, вонь осталась с нами в зале, её накопилось слишком много, чтобы так быстро покинуть помещение, она пошла следом за нами по команде «рота встать, рота выходи строиться на улицу». Собрание закончилось вовремя, лёгкие хватив чистого кислорода, вытеснили порцию топлива в мозг вместо углекислого газа, мозг, получив неслыханное количество окислителя повёл себя очень не дружелюбно по отношению к его обладателю, мозг вскружил человеку голову, человек потерял равновесие и чуть-чуть не оказался в горизонтальном положении. Длительное присутствие людей в спёрднутом помещении, привело организм к отравлению, а внезапный выход на кислород, к внезапному головокружению, чего естественно никто не предвидел, но слава Богу обошлось малой кровью, пара тройка праздничных подарков в бок и затылок, выправили положение туловища, оно приняло норму, строго прописанную в уставе, заняло место в своей шеренге и по команде «рота, с места с песней, шагом марш» покачиваясь с борта на борт, направилось в своё расположение. Мы вышли в открытое море, море парадок было от края и до края, всё пространство перед клубом было заполнено солдатами пехотного полка, вокруг нас, пока мы проводили построение, курилось в синем мареве, такого полкового перекура мне видеть ещё не приходилось, на нас смотрели со всех сторон, «чужие» среди «своих» изрядно потравив никотином, выравнивались в шеренги, послушно выполняли другие команды, вертели напоследок головами и ударив с места строевым показушным шагом, с места с песней грянули детскую ротную песню, сочинённую явно третьеклассником, который сидя в кружке пионеров со своей пионервожатой, сочинял «не складушки, не ладушки, прямо роте по макушке», сочинял и сочинил таки преглупейшую песню про то, как «как-то раз солдат, девчонку повстречал, девчоночку хорошую и ей понравилась шинель военная, фуражка красная и звёздочка на ней, и ей понравилась шинель военная, фуражка красная и звёздочка на ней….» и радости-то у того пионэра от того, что сочинить получилось таки, но ещё больше радости он получил, услыша однажды, как его детскую песню приняли официально за ротную песню и как солдаты комендантской роты ходят под неё в баню и столовую, да вот теперь сподобились от клуба земляков по оружию отвалить. Солдаты пехотинцы, как дядька говоривший мне про себя «пузотёрная, на два вершка землю стесавшая, гвардейская пехтура», в Венгрии он служил радистом, в крокодиле на фотке сидит с наушниками на ключе. Они стояли, они курили, они были у себя дома, мы уходили, они оставались, когда ещё свидимся, какой случай сведёт вместе. Мы уходили без страха, во всяком случае, у меня он кажется и правда пошёл на убыль, такие же пацаны, что и у нас, такие же мордастые, репа, как репа, у многих даже щёки из-за спины выглядывали, такие не у всех наших были, полным полно таких доходяг, как я, не качёк не репа, обычный пацан 48 размера, 42 обуви вес 63 кило, пара кирпичей для лучшего сцепления с булыжником, уж больно он скользкий был у нас в дивизии, едой не избалованный, ну поступивший в ВУЗ, ну на пару занятий успел сходить, но а больше и сказать-то нечего, ну тщеславный, ну не без этого, об отпуске мечтавший, а другие, что во сне не об этом разве мечтали, ну не определившийся, что есть, сколько есть, ну разгильдяй, в смысле не учёный, но ведь не пропащий же в конце-то концов, взяли в армию, так выколачивайте Стеньки Разина волюшку, приводите к общему с ротой знаменателю, учите, я ведь обучаемый, я ведь не как все, я с пятого раза лучше запоминаю, чем некоторые с третьего. Мы уходили, песня не гремела, мы её орали показушно, орали на публику, не для сэбэ трошкы, орали для тех, кто в спину нам глядел. Слушайте, а может я всё тут придумал, да, скорее всего, да на фиг мы им сдались со своим пением, курили хлопцы у себя дома, а эти, примазавшиеся к ним, мирно уходили, спасибо что мирно, и уходили на своих ногах, а то у нас в комендантской роте было перед этим походом говорено, что мы если того, ну сами понимаете чего, то мы мол, того, ну, тем из соседнего полка, ну типа накидаем угольев за шиворот, спасибо ума хватило не сцепиться, долго бы растаскивали горы трупов с двух сторон. И от чего в людях такое живёт, вот мы, это цивиль, а вон те, то не такие, как мы, а что из этого следует, а? А следует то, что побить бы их неплохо, так, на всякий случай, чтобы знали, что мы элита, а те так себе, с боку припёка. Видел, забегая вперёд, скажу в деле соседей, зимой это было на полигоне, снегу полные окопы, белое, белое поле и цепи от горизонта до горизонта, у меня матка, от виденного, опустилась до не куда, а люди тихо шли по полю на эти окопы, а в окопах такие же люди, спокойно на морозе стояли и ждали когда те, что на них шли, подойдут ближе. Что там должно было в итоге получиться могу догадываться, учения шли, но от увиденного моря снега и безысходности в открытом поле, мне до сих пор холодно, я очень был напуган тем кином, которое сам видел. Мороз был не так, чтобы себе, но подумать только, сколько надо в этом окопе простоять без движения, я за сколько солдат сюда привезли, и когда их покормят, когда их отсюда выведут, а ведь и ночные вылазки не бойсь предусмотрены, вот от чего уважение к людям в красных погонам появилось, я бы умер от холода и подчинения силе приказа, наверное ничто так не укрепляет силу воли и не воспитывает в салаге мужчину, как сидение в окопе, полном снега и не имея возможности, как либо повлиять на события, некуда бежать, этим всё и сказано. Нас командир взвода Гузенко наверное специально попугать возил с регулирования, надобности регулировать мотострелков скорее всего не было, у них своих регулей видели сколько раз на дорогах, точно пугануть мопедов вздумал, получилось скажу вам откровенно, как не получиться, с регулирования на трассах, не в роту на обогрев, а к чёрту в поля, засыпанные под завязку рыхлым снегом, тоже мне бармалей. Туда сюда, вот вам и обед подкрался, опять за стол, опять солёные бочковые помидоры, лучок по головке каждому, вот радость жёнам наших командиров, у которых была хорошая традиция, приходить к нам в роту к мужьям для совместного просмотра кинофильмов по выходным и по праздникам, вот духан стоять будет после солёных помидор с репчатым луком, а рагу-то какое сегодня на второе молодцы повара збацали, я за такой хавчик, готов даже с дембелем повременить, как это у них так получается, мясо сладко-сочное с рагу из свежей тушёной капустой и картошкой резаной по-деревенски, как это можно утушить не переговняв продукты в котле таких размеров, тут на сковородке дота-то передавишь всё, жрать тошно, а тут пацан в белых портках из Чувашии, белой куртке, рыжеватенький, такой простой, такой юморной, но как готовит паразит, где только там нахватался паршивец. Первое перловое не кайф конечно, но рассольник без керзы и дома не получается. Пробовал потом уже на гражданке грибной суп с перловкой, шрапнель, шрапнелью, но торкает конкретно. Да и в концентрате тоже за перловку слово скажу, повкуснее некоторых рисово-гороховых смесей будет, есть в ней смысл, в керзе-то, что ни говорите, очень полезный для пищеварительного процесса продукт, сейчас некоторые целители, я сам это слышал, используют перловку для выведения шлаков из зашлакованных организмов горожан, употребляющих регулярно в пищу, исключительно красную и чёрную икру, честное слово, не вру. Про третье и в пехоте знают, что оно без капусты, тут и у нас и у них единое мнение в этом вопросе, ни к чему компот портить сахаром, от сахара погибает витамин «С», погибают деды в каптёрках по ночам от его отсутствия в их чифире, погибает наряд по столовой, погибают водилы и писаря, если этот сахар попал на обед и не дошёл до них по системе «ты мне, я тебе». Но и без сахара компот имел свой кисловато-мыльный вкус и даже положенных полкружки было достаточно для того, чтобы подвести итог праздничного обеда. Поели, а как известно после этого надо поспать, а где можно духам и черпакам безболезненно поспать, да-да, именно там, конечно там, в милой, уютной ленинской комнате, куда сразу после обеда, вроде бы как для написания родным писем, и стекался разношерстный народ, разношерстный потому, как деды и кандидаты туда никогда не ходили, некогда им было письма писать им уже за год все написать успели, теперь на дембель ждали, а не важно сколько до него осталось, написал сынок маме, а та и правда ждать начала, всё село на уши подняла «мой-то сказал давеча, выписываться скоро из армии будет, будем с отцом пристройку к дому строить, придёт, на покров к Маринке сватов зашлём, двух кабанов по весне авансом взяла в колхозе, вон уж какие вымахали, будет что продать и купить к свадьбе Ивану, а то и гроши может какие на книжку положим к приходу обувку, одёжку какую-никакую справить придётся, чай марки-то по чайным, да на подарки Маринке спустил, а дождётся, чи не дождётся та Маринка, так то ещё вилами на воде писано, охохохохохо, жизнь наша деревянная, корыто моё дубовое» Поспали по прибытию в роту, потом снова поспали, даже самим удивительно стало, что это так вожжи отпустили наши, кинулись из ленинки на воздух, инстинкт всё-таки верх взял и вовремя, старшина роты пошёл шухер наводить, полетели клочки по закоулочкам, спалились мотористы в автопарке в цехах по ремонту двигателей, хлопца из отпуска на вокзале встретили из роты, к себе привезли сначала, а у того компот вишнёвый в чемодане стал закисать, это они потом так оправдывались, а хлопцы те, ну те что из мотылей, сердобольные оказались, да и плату к тому же попросили за услуги такси, так вот, ту баночку под названием «четверть» и откупорили. И, что, спросите вы, а что, отличный вишнёвый компот, этого года урожая, ушёл в лёт, пили прямо из банки, я сам так е раз делал, чего там старшина не положенного усмотрел, ну а как его пить, то компот в каптёрке, когда кружки находятся в столовке, машины разукомплектованы, стаканов в бардачках не имеется, что им оставалось делать, скажите нашему товарищу прапорщику Верховскому, ну маленько накапали на грудь и колени, так пили-то из полной банки, горлышко-то во какое широкое, он что сам на Украине компоты не заготавливал, не пил зимой через край, да там все так пьют, и воду через край из ведра пьют, подумаешь вишни на асфальт выбросили, ну убрали бы потом духи, ни куда бы не делись, вечером бы и замели перед сдачей наряда, сами в очередь стояли в наряд на праздник.
Владимир Мельников 3: Продолжение рассказа "Присяга" часть шестая. Как можно было жрать те вишни, когда они так перваком пропитались, что ими же отравиться можно бы было это вам не компот ведь. Попало ни за что, ни про что, отпуска на месяц отменили, на губу в тот же день, тех, которые вишни из компота на асфальт в парке кинули, увезли, за что увезли, так никто ничего и не понял. Всем велено было в роту возвращаться, нас, как самых быстрых, отправили по чайным в поисках зажравшихся чужими хлебами солдат, собрали построение, пять раз да полчаса пересчитали, довели счёт до восьми раз за час, из курилки каждый боялся отлучиться большее, чем до гальюна на втором этаже, каждый хотел, как можно ближе быть около ротного начальства, ел глазами командиров и требовал стратисфакции личности, требовал вернуть ему доверие, подорванное не любителями вишенок. Что будут давать на ужин, никого не колыхало, ибо угадывать это не имело никакого смысла, ужин у всех родов войск одинаков, по осени жидкая картошка пюре с жареной селёдкой из трески, зимою, весною и летом снова каша с рыбными бычками в томате. Ну максимум, в чём разнообразие, так это картошка, с пережаренным луком и рыбные бички в томате, но это скорее исключение из првил, чем норма. Настроение у всех подавилось так, как картошка в пюре, отпускники ходили мешком прибитые, называли суками только, что вернувшегося из отпуска, говорили, что они не такие, что компот бы и не вздумали бы вести через две границы, что после них всё хорошо пойдёт, не справедливо мол их лишать за тех, которые компотом облились, ходили, ходили, да в кинозал покричали заходить, Ольшанский цветную киношку у ГДОшных киномехаников затырил. Снарядить для этого мероприятия пришлось правда аж двух бойцов, зато один успевал там эту часть в ГДО посмотреть, а когда бежал к нам, то и у нас причащался по новой, и так до конца «дачной поездки сержанта Цыбули» Луком в зале не воняло, напрасно я строчки писал, все гости были в цветасных платьях пошитых у гврнизонных модисток, офицеры собак на нас не смели спускать при дамах, казали из себя вполне приличных мужей и отцов для солдата, мы тоже вели себя, как в сельском клубе, громко разговаривали на публику, старались каждый на себя обратить внимание, одичали поди даже мы без цивильного общества, Цыбуля фулюганил на экране, угонял немецкую бронированную технику, нам было весело вместе с ним, мы были на его стороне против немцев, мы были ближе к немцам сейчас в зале, чем он там на экране, нам некого было бояться, ибо Цыбуля их много лет назад всех победил, кино рокотало проектором, в окошке мелькали тени механиков, рота во время пуска очередной части кричала «Ольшанский рамку», старшина роты в шутку по доброму огрызался поворотом головы назад в сторону окошка киномеханика «Ольшанский, три наряда вне очереди, если порвёшь ленту», ибо папенька лично побеспокоился за киношку из первых рук, но и слово видать дал им немалое, раз так беспокоился, а может успокаивал себя недавним происшествием, и тем, как с горяча пришлось обойтись с любителями компота, что и говорить, праздник не удался, но как там хлопцы на дивизионной губе, покормили их чи не. Кино мелькало кадрами один к двадцати четырём, в глазах стояло другое кино, а как там дома, спать пожалуй уже легли, завалились после гулянки на боковую, ну и ладно, здесь тоже не плохо, завтра ещё один выходной, а после опять потечёт время учёбы, зубрёжки текста присяги, уставов, и всякой другой всячины. Праздник подходил к концу, через миг вечерняя прогулка на свежем воздухе, отбой и баиньки, спасибо Боженька за сегодняшний удачный денёк «день прошёл, хрен с ним, новый настаёт, у с…ка», вот наш сегодняшний девиз, с ним и жить дальше будем, день прошёл, не ближе к смерти, но ближе к нашему дембелю. Второй день начался с лёгкой пробежки, дежурный по роте оказался самым небоеспособным прапорщиком в ГСВГ, человек, который считал, что бег является заблуждением по определению, что во время бега из человека выпадают последние мозги, человек существо не приспособленное для этого, что существуют механические средства передвижения, то бишь машины, что даже кавалерия не смогла против них устоять, не то что пехота, что бегать в общем вредно и пора ставить точку, это был, как вы смогли догадаться, зампотех роты, человек временно безногий, то есть ноги-то у него имелись, но пользоваться он ими часто опасался, ноги были травмированы, а правая даже очень. Миниск лишил товарища прпорщика средства быстрого перемещения и если бы не крепкая палка, хрен бы он нас в автопарке, вообще бы догонял. Палка была из родной российской берёзы, выросшей в неволе. Кто-то сказал в войну про Русские берёзы росшие в Германии, а все так и подумали, что фашисты всё за собой подгребли, даже пленили наши исконно русские берёзы, правда я чего-то не догоняю до сих пор по этому поводу, в Англии тоже полно наших красавиц, но может они туда попали не в рукаве британских моряков, приходивших караванами в Мурманск, может они по ленд-лизу туда попали, не слышал никто об этом, уж больно жалко мне наших сироток, оставшихся стоять в нашем бывшем гарнизоне, стоят они перед крыльцом моей роты, как им там без меня живётся, не обламывают ли их студенты на веники для бани, хотя о чём я говорю, какая баня и какие веники, без русского духа, какая получиться у них русская баня. Зампотех наверное и со здоровыми ногами не очень ратовал за бег, это от человека зависит, командир роты с замполитом и командир взвода мопедов, наоборот решение всех вопросов решали бегом, пукнул во время просмотра кинофильма, бежим три круга вокруг роты, а потом досматриваем кино дальше, потребовал детского мыла, бежим в противогазах на стадионе тройку кругов, но зампотех был из другой породы, он эту теорию считал глупой и вредной затеей, у него была своя и более эффективная система воспитания, он людям привык доверять, но чтобы человек в эту теорию поверил и не сомневался сам в том, что когда-нибудь он по доброй воле и в трезвом здравии обманет зампотеха, тот убеждал таким приёмом, как личный пример. Зампотеху некогда было чикаться с ротными придурками, требовавшими индивидуального подхода, он к пустякам типа зарядки так и относился, как типа к пустякам и напрасной трате полезного времени, его бы воля, зампотех всё расписание в роте подогнал бы под ремонтно-восстановительно-обдирочно-покрасочно-грунтовочно-сварочно-электро-заправочно-помывочные работы. И эти работы начинал бы с пяти утра, как они начинаются в Рыльской колонии, а заканчивал бы в одиннадцать вечера, как они заканчиваются у меня на даче в июле месяце во время строительно-заборных работ под присмотром запотеха по имени мама. Зампотех был то, что надо, только палкой, как жезлом маршала махнул и сказал, чтобы пробежали честно по малому кругу, проверять не буду, а посмеете срезать, сяду в УАЗик и посмотрим, где вы по утрам пропадаете с замполитом, ибо мне дюже интересно стало посмотреть на маршбросок из-за ветрового стекла автомашины. Ну как после этого можно кого-то обманывать, даже дембеля пробежаться попробовали, попробовали, да деды засмеяли, потеряли нюх говорят, пора на покой, не срамите комендачей, сойдите с трассы, на обратном пути подхватим, не выдадим. Не бег, а занятие ананизмом, так даже мне неприятно бежать было, ну что это за бег, срам, но не бег, толпа на пожар мчится наверное красивее. Зарядки вообще не было, так, по привычке вломились в автопарк, а там никого, куда он делся наш дежурный по роте, аж непрятно стало от такого пофигизма, всё настроение насмарку. Да, я не любил бегать по утрам, но оказалось, что если не бегать совсем, то становилось непонятно присутствие меня здесь, как военнослужащего вообще, оно с одной стороны-то приятно за сегодня, да, но к чему тогда втягивать было в систему столько народу, поиграли твоими чувствами, втянули тебя в секту армейцев перворазрядников, не довели задуманное до конца, бросили сами первыми свою же придуманную идею фикс и в кусты. Хороши товарищи командиры, сегодня зампотех, а завтра ротный на прогиб бойца махнёт рукой, даст ему немного марок и скажет «а, ну её к такой матери эту службу, сходи в офицерское кафе, купи себе водки», а замполит вдруг ещё дальше глупой идеи ротного пойдёт и предложит за СОЧи съездить с ним в бордель к девкам из Венгрии у вокзала, про своего взводного уже не хочу и мечтать, от того можно в такой ситуации дождаться предложения отрегулировать транспорт с помощью ротных регулей, аж до Брестской таможни. Не, я без зарядки не хочу, пусть я сам боюсь говорить эту ересь вслух, но кажется вокруг немая стена поддержки из так называемых сознательных, как сказал бы замполит, костяка роты. Пропал день, еда не лезла в глотку, люди шлялись по роте и автопарку без дела, прогулки с приключениями не получились, вокруг соседей, у артполка и ЗРП было полно народу, в чайную к ним пробиться не получилось и с третьего разу, деньги не отнимали явно, но в решимости взглядов, окидывающих нас и слепому было понятно, что войти и покупать скорее всего не станут препятствовать, но вынести за пределы двора артполка не дадут. Стояли такие же дух плотно прижавшись к стенам, тупо уставясь в пол, но при приближении отклеивались и отжимали от улицы, оставляя открытой только дорогу в свою чайную. Увернуться с первого раза не получилось, дико уставясь на наши красные погоны долго думали, как мы из пехоты, оказались у них, ведь имеется чайная у каждого подразделения, что за духи, на что покусились, даже в отсутствие мани, всё равно чайная остаётся в нашем неприкосновении, да, стоим, ну и что, стоять не привыкать, дома у нас ещё сидят на корточках и что, день могу сидеть, два, на третий деньги дадут, очередь занимать не надо будет, двадцать девятый день стоим. Спасибо хоть посмотреть пинком под зад разрешили, как теперь выходить, надо будет думать. Хорошо прилавок товарами завален, чего только нет и в универмаге и в самой чайной, ой а это кто развалился на стульях и нам дружелюбно сигналы SOS подаёт, подгребайте, огребать будете. Кто, да что разрешил, почему ослушались, может кто из наших послал, ах сами пришли, ну да, конечно, понимаем, нас увидели и вдогонку побежали искупление от будущих грехов выкупать, есть такая опция в какой-то вере, там можно и от настоящих и от прошлых и от будущих грехов покаяние получить, не безвозмездно естественно, как бы на пожертвование в пользу бездомных в твёрдой валюте. Пропал день, из огня, да в полымя, что лучше, чужие на улице или свои в чайной, наверное свои, ну как на своих можно валить, своё говно не пахнет, за стол пригласили, даже места получше уступили. Господи, аж от сердца отлегло, ну чего Бога гневить, свои они и в Африке свои, не будут ведь напоказ прямо вот тут нас опускать, не с руки им, там в роте пусть что хотят с нами, ладно, стерпим не простим конечно, но сейчас мы это уже сами почувствовали, что дело пошло на лад, по глазам присутствующих дедов, было заметно, что они сами тут чувствуют себя не в своей тарелке, гоношатся перед нами, но сердце не обманешь, интуиция подсказывало, что наше присутствие прибавило им весу и укрепило волю и желание не уходить отсюда, а наоборот, задираться до конца, присутствие солдат с чёрными погонами, ничего не покупавшими и не известно, что тут вообще делавшими, солдаты были разных возрастов призыва, солдаты подпирали своими телами стены заведения, солдаты внаглую рассматривали чужаков, они мысленно отнимали нашу колу, ели печенье и кушали печенье, руки сами полезли в карманы, где лежали марки, а их было у нас, поверьте, марки легли крепко в руки сами, но этого делать не надо было, нет, солдаты столбы не покинули своих постов, как могли они на это пойти, стены ведь рухнуть могли, где тогда тусоваться за неимением дискотек, если не тут. По движению воздуха и шелесту купюр любимые дедушки правильно поняли наше состояние, меню, сказали они, меню здесь не подают, подсказали нам они, что если вы хотите, что-то купить, то мы здесь посидим, а вы пойдите и выберите себе по вкусу, то что вам больше глянется, можете даже здесь посидеть и спокойно поесть. Широте души наших дедушек не было предела, спасибо, что не ушли по-английски, сидят себе тихонько, на столе ни крошки, чего приходили, никто не может ответить, ни посуды, ни крошек. Сколько так вот тут наши сидят, наверное не меньше, чем те, которые у стеночек, как истуканы стоят, может тоже стояли раньше, но перед нашим приходом поморились, да попадали на стулья, смотрят нам в спины, а мы и не замечаем, рот варежкой раззявили и давай марки транжирить, куда их ещё девать, как не на прожрать сейчас, когда ещё 7 Ноября наступит, завтра опять мытарить начнут, знать спускать настало время для нашего капитала. Себе всякого говна накупили, а про дедушек и не подумали, мысли конечно мелькали, мол, надо бы угостить, сидят, нас от нечисти берегут, обберут и глазом не моргнут, тоже небось свои деды отправили, кого за спичкой, кого за сигареткой, а кого и за печеньем. Куда деваться им, где деньги и сигареты со спичками и печеньем, дык, кроме этого места, пожалуй, и нигде нет, вот стоят и делают вид, что просто так сюда заглянули, никому, мол, не мешаем, стоим, молчим. Накупили: банку мёда в бумажной коробке, три бутылки колы, три пачки печенья несколько штук жвачек и с улыбками до ушей, двинули к своему столику и уселись довольные собой. Как среагировали на наш усест за стол дедушки, да никак, как разговаривали тихонько о своём прожитом, так и продолжали говорить, о чём они говорили, да поди пойми, начала разговора мы не слышали, а сейчас и подавно, на столе еда из поднебесья, на кой нам знать их тайны, а дудушки нам «да вы кушайте, кушайте, на нас внимания не обращайте, мы ужо повечеряли, ешьте, вы молодые, вам жить», а сами даже немного носы отвернули в сторону, мол, да не смотрим мы на вас, не собираемся смущать своим присутствием. А кола не открывается почему-то и печенье лежит, так, как упало на стол, даже жвачки по карманам не разошлись, так горкой и прилипли одна к другой, а слюна уже горло драть стала. Ну чего вы не жрёте, жрите раз купили, а мы, сидим и смотрим на то, что должны жрать, но что-то нам подсказывает, что делать этого не надобно, чуем подвох, но пока не можем понять откуда. Спички есть, спрашивают? Ага, наверное после сытого хавчика «на покурить» потянуло, ну что, знакомое дело, конечно говорим есть спички, вот нате и коробок пошёл по рукам гулять. Чё смотрите, открывайте, пробу снимать будем и долой целлофан с печенья. Мы не можем в толк взять, что они делать собираются, а спичка уже зажжена и поднесена к вынутой из пачки печенюжке, печенюжка приприкосновении пламени сначала начала коптить, но потом вдруг вспыхнула ярким смолистым пламенем, да как загорится сантиметров на девять вверх, прямо под потолок. Те, которые стенки подпирали, в испуге отшатнулись, потеряли опору, стены качнулись, но удержались, пламя за минуту проглотило всю площадь съестного, и коснулось старческих ладоней. Послышалось «видели, из чего это сделано, из нефти конечно, и вы собирались это есть?», стоило задуматься, а огонь в умелых руках уже перекочевал на мёд в бумажной коробке, мёд и нам сразу показался подозрительно дешёвым, а после того, как, брызгая и треща, стал рассыпать зажигалки вокруг нас, стал и вовсе отвратителен. О происхождении жвачек, речи и без пробы быть не могло, жвачки точно делали не из того, из чего делали мёд, их делали из того же материала, из которого делали кондомы для сексуальных женщин Германии, об этом мы и без спичек знали. Мы сидели и смотрели на фокусы, еда из нефти лежала на столе, деды смотрели на нас, истуканы стали по своим местам, что делать дальше никто не знал. Еда представляла из себя опасность, это наконец-то стало очевидным и для нас и теперь становилось понятно что делали тут наши дедушки, почему на столе у них ничего не было, почему люди в чёрных погонах стояли и молчали там, где их с утра поставили. Дедушки были командированы из роты специально затем, чтобы предостеречь таких, как мы, олухов, которым ясно было сказано «до полгода ногой ни ни в чайную», ну вот, а мы не послушали, ещё одна момента и наши жизни пошли бы молотка у гробовщика, два удара и готово, там тебе не тут, тут тебе не там, как говорили вятские лесорубы в нашей роте. Дедушки сидели и молчали и я набравшись смелости не долго думая, а я никогда долго не умел думать, взял да и выпалил, а может вы нам поможете это умять, ведь, если рассуждать в свете молекулярной механики, то получается примерно, как у Архимеда «тело впёртое туды, равно выпертой воды», это же первый закон Архимеда, который в условиях тотального производства продуктов в условиях железного занавеса, путём механического расщепления молекул сахарозы, выращенной путём кристаллизации ионов сахара, при высокой степени сжатия в специальном автоклаве, с выходом сухого продукта кратностью 4а. На предложение «всё это умять», меня чуть из-за стола не выкинули, кто? Да все, и духи и дедушки тоже, никто ничего не понял, мои бараны поняли по своему, что я, мол, ишак меня нюхал, вздумал лизнуть кое у кого взаймы авторитету, а дряхлые дудули, те приняли предложение «всё это умять», никак не меньше, чем предложение «умереть за Царя», сожрать эти эрзац продукты, оказаться кверху ластами на берегу жизни, прогулять свой законный дембель и это за ради чего, за ради предложения одного единственного полупридурка духа, который вот тут, здесь и сейчас, уже посмел возомнить себя равным, возомнил себя не больше, не меньше, чем распорядителем кредитов, а кредиторов, понятно, бьют. Бьют не здесь, за столом грех бить дураков, их бьют ночью вызывая в подвал в каптёрку, чтобы умные не видели, как бью дураков. Здесь лишь спросили ласково «эт ты кому предлагаешь сожрать всё это, это не нам ли случайно, да как ты о нас мог так плохо подумать, наслушался там на гражданке гадостей о нас, о дедах, а мы может специально тут в армии застряли, чтобы тебя дождаться и доказать тебе, голова твоя порожняя, обратное, смотри и на ум мотай» и после этих слов взялись за трапезу, «они нам ещё угрожают едой, а мы их тут с самого утра дожидаемся, сидим, всё интересное в роте пропустили, ждём, чтобы кого из вас дурней от смерти спасти после обжорства сурагатом» и только мы видели мёд с печеньем. Кола не долго шипела, пара арахисовых орешков моментально её успокоила, орешки, сбивая силу, заложенную в энергии углекислого газа, поднимаясь, то вверх, то вниз, замедляли процесс кипения, то есть, процесс образования пузырьков воздуха и отрывания их от дна. Мы сидели и чувствовали за собой неосознанную вину, в чём она проявлялась, понять было трудно, но нам реально было стыдно за свою тупизну. Ляпнуть я успел вовремя, но почему всё пошло не так, как предполагали, никто из духов понять не мог, со стороны было видно, что либо мы лохи последние и нас крепко свои поимели, или мы идиоты от рождения и это наше дальнейшее кредо, или это одна из шуток закрепившихся за старослужащими комендантской роты, а что это именно комендачи, пожалуй никто уже и не сомневался. Теперь немного глаза наши раскрылись на предмет долгого стояния в проходах, подпирая своими телами стены чайной, да ради такого спектакля, как наш, можно с ночи за контрмаркой очередь занимать, главное, это бесплатно, «иди и смотри». День, так плохо начавшийся с утра, кажется удался, не только им, солдатам в чёрных погонах из артполка, но и нам самим удалось попасть на редкостный спектакль, где каждый зритель сам становился участником постановки. Режиссер правильно поймал истину момента, зритель остался доволен своим поступком, гора посуды с орешками на донышке и кучи мусора от обёрток, лучше любого конферансье возвестили всех окружающих о том, что «керосин хлопцы кончився, кина бильшэ нэ будэ, идить лучше хлопци до дому, до хаты». Марок больше не было, марки были запрятаны в укромном мне месте, сидеть и лупкать друг на друга не имело никакого смысла, отрыжка колой привела нас в чувства и на вопрос «ну, что пойдём вместе в роту или вы посидите и покушаете ещё немногоздесь? Смотрите сами, мы в принципе уже уходим, если что можем следующий раз опять вместе сюда прошвырнуться, смотрите сами, где нас найти вы сами хорошо уже ориентируетесь, заходите почаще к нам в каптёрку в подвале вечерком после отбоя, если что, у нас всегда есть свежая картошка фри и чай с сахаром, ну давайте мужики, варежкой здесь без нас особо не хлопайте, сами видите, сколько тут голодных глаз, обуют и глазом моргнуть не успеете, что тоже спешите в роту, а, ну так нам тогда вместе с нами по пути, у кого сигаретка посуше, угости дедушку, нет, если сыроватые, то у меня свои есть» Прямо сказки Пушкина, по усам текло, да в рот не попало, спасибо дедушкам, никто нас и пальцем не тронул, пару раз потом с ними сходили, так потом до самого дембеля нас там никто не трогал, чего спрашивается сначала испугались, люди, как люди, если есть своя полковая чайная, но нет полковых грошей, то как там в Белорусском кино сказано «иди и смотри», что люди и делали, шли и смотрели, как другие покупают и «это» кушают, а через полгода, пообвыкнув сами потихоньку начинали разговляться, чтобы начать такое есть, большая смелость нужна, это вам не на полигоне болванками из закрытых позиций по немецким хаусам стрелять по пьяни. Рассказать кому, не поверит, чтобы сами своими собственными руками отдали свою тётю чужому дяде, да не было на нас Миколы Цыбули, появился у нас такой персонаж в мотоциклетном взводе после просмотра кинофильма про удачную поездку по тылам противника неудачника сержанта Цыбули, лучшего моего другана, Колюна с под Сорочинской ярмарки, ото тот був ще кадр, «жох», сказалы бы мини на Полтавщини, вин казав колысь мини, що ото колы вин йисть галушкы и ото як удрух одна, чи дви у макитри остануться, то вин довго нэ думайе над Тим, що знымы йому робыть, вин оти уси пинадкусувайе, виписля того як зйисты нэ сможэ. Скажите, а как бы вы поступили в сходной ситуации? А никак, вас с нами не было, у вас были свои ситуации, очень близко похожие с нашей, я даже отвечу вам почему, а режиссер у нас был общий, дедовщина. Никто никого не обижал, не притеснял, не отнимал, всё произошло так, как в сериалах Дискавери, когда один зверь поменьше добыл косулю, а другой, тот, который с гривой на шее, взял, да и скушал, он даже не делал угрожающих рыков, просто пошёл в ту сторону, где было много еды, а другой, голодный, не зная силы того гривастого, поступил так, как подсказывал инстинкт самосохранения, оставил добычу, нарыл нычку и кружным путём рванули снова по горячим следам в чайную. Нычка маленькая оказалась для успокоения ущемлённого самолюбия, пошли по шерсть, да вернулись сами стриженными, с умом бы сейчас надо, как-то всё провернуть, правильно ведь поступают командиры, сначала рекогносцировку на незнакомой местности проводят, а потом зная броду, лезут в воду, лопухи комендантские, воткто мы после этого. В разведку пошли парами, приблудился к нам ещё один, очень большой любитель молочных продуктов и стало нас две пары, как мессеры заходят в атаку парами, такую тактику и мы применили на этот раз, заходить решили сразу, следуя одна пара за другой, держаться решили в пределах прямой видимости, так, чтобы как только на первую пару обратят полкачи внимание, вторая пара догоняет первую пару и начинает на виду у чёрнопогонников ломать комедию, на тему : стойте, деды послали нас, чтобы вы докупили сигарет поштучно, молоко и мёд, а ещё сказали, что если вы не дай Бог, что-либо затырите, то в роту можете больше не возвращаться. Таким образом мы считали, что сможем ввести противника в заблуждение, споря и толкаясь будем отвлекать внимание на себя, а вторая пара спокойно успеет прикупив всё «для злых дедов», смотать удочки, а мы ретировавшись, сможем пустые свободно рвать свои когти оттуда. До момента покупки всё так и произошло, выйти тоже дали, но на выходе попали на дежурного сержанта в чёрных погонах, который наводил в чайной подобие порядка, а по русски, просто давал сапогом под жопу своим духам, не разбирая кто из какого подразделения, дежурный офицер с мелкими звёздочками на погонах и повязкой на рукаве, делал примерно то же самое в универмаге, только более культурно, сапоги он свои не пачкал о грязные попы военнослужащих, он неожиданно резко поворачивался к группе бойцов, становился во фрунт и приложив руку к фуражке подавал выстрелы команды, на языке известному всем, кто хоть раз надевал на себя военную форму. Команды были настолько содержательны, что переводить на 104 языка, народов, населяющих СССР, надобности не было. Одна только ладонь, поднесённая к виску, означала для духов, наказание не ниже, чем три наряда вне очереди. Нашего ротного я таким никогда не видел, ни в начале ни в конце службы, наш Лемешко не умел так делать, руку к виску и смерть, Лемешко убивал словами, не прибегая к мимике жестов, здесь были командиры страшнее и против ладони приставленной к виску не очень-то и попрёшь. Валить надо отсюда и как можно скорее, пока не дошла очередь до нас, самоволка показалась мне детской забавой, там не известно, напорешься на кого или нет, а тут стоит, как регулировщик с жезлом на перекрёстке и все трабанты прекратили своё движение, дожидаючись разрешения от человека с жезлом. То, что красные погоны, нас напугало ещё больше, хоть и мечтали мы уехать на дембель в чёрных погонах, но переодеваться сейчас, как-то не хотелось, два злых слова и твоя мечта исполнится, тебя с радостью переоденут в другую форму и поставят на другой перекрёсток жизни. Валить мимо сержанта, пока лейтенант не освободился. Двое с покупками ноги смогли унести, нас же отсекли от основных сил, арьергард принял бой с неравным противником, у них на руках повязки, у нас по жопе мурашки, заберут, к себе отведут, полотёры танковые всучат и поставят на путь истинный, на дорогу жизни в казарме артполка длиною в одну комендантскую жизнь, будет тогда нам «широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек». Надраешься как следует, намоешь полов, по почкам за препирательство с нарядом артполка, получишь, а по возвращению в роту ещё добавят, а после могут посчитать за дезертиров и насовсем выгнать туда, откуда только, что пришёл на полусогнутых. Не знаю, как мои друганы, но я заочковал, что влип, колу с молоком, купленные на мои несколько последних марок, наверное уже кто-то допивает, но не я, моя рука вместе с рукавом зажата в объёмистом кулаке гориллы, плеть второй руки напарника находится в параллели с моей рукой. Товарищу по всему видать, ещё больнее, чем мне, но что нам делать дальше не знаем ни мы с товарищем, ни сержант. «Марки остались? В каком кармане? Купишь солнечных пачку, я сказал!» приговор трибунала прозвучал бы нежнее этих, сквозь зубы сказанных слов, чтобы лейтенант не смог догадаться о мародёрстве подчинённого, находящегося при исполнении. Сигареты никогда не покупал, всегда считал для себя, что если не курю, то и покупать для других не буду, но вот скажите на милость, пришлось, а выбирать и разбираться не научился, пришлось, чтобы угодить, купить первые попавшиеся, лишь бы поскорее отделаться, да вырваться на свободу. Какие на мои крошечные марки можно купить сигареты? Я вас умоляю, да только немецкие, не лучше наших северных или донских, дали первое, что подходило под стоимость, да и расчёт был, какой? А боится он своего командира, этому будет несказанно рад, ещё спасибо скажет, это он такой смелый, пока дежурный офицер занят своими бродягами, пачку в руки и бегом на выход. Сигареты-то в руки попали, да не так оказалось всё просто с нашим выходом, как держал нас сержант крепко, так и повёл из чайной на улицу. За угол отвёл и сказал нам по дружбе «В общем так, я буду ждать вас здесь каждую получку, лучше приходите вечером, меня здесь каждая собака знает, скажете, что вы пришли в чеченцу и вам меня позовут, будете покупать мне с каждой получки сигареты и жвачки, себе за это всё остальное, вас здесь больше никто не посмеет после этого трогать, ясно?» Ясно, хрена тебе лысого, но не сигарет с нашей получки, правильно старшина роты говорил о том, что до полгода запрещает нам посещать чайные и магазины, видно тоже данью облагали в прапорщицкой учебке, человек с головой наш старшина, дольше в артполк ни ногой. Второй раз за один день в одном и том же месте прокол, ну невезуха, так невезуха, спасибо из роты никто не видел, до дембеля попрекали бы, как пить дать. Летели без оглядки не глядя друг на друга, два мужика не справились с одним, чёртова субординация, дома штакетиной огрели бы, узнал бы почём пачка сигарет, зашли бы из-за угла, подкараулили, до пупка бы штакетиной развалили, а сигареты себе бы вернули, это же надо, так разозлил. Правильно говорили, не ходите по малу в чужие чепки, ходите толпой, так нет же, чёрт нас дёрнул с нашей рекогносцировкой, совсем забыли, что рекогносцировку офицеры проводят, а мы солдаты, чтобы качественно провести её надо звёздочки носить с собой, как тот, что руку к виску и «товарищ солдат, ко мне, бегом марш!»
Аскар: Владимир Мельников 3 пишет: каша с рыбными бычками в томате. Чесно сказать я даже незнаю что такое бычьки в томате,у нас их недовали но зато камбалы соленной было до отвала.Ее почти сутки вымачивали под проточной водой прежде чем она попадет на скавородку Ну,а картофельное пюре на вечер это как по традиции
Аскар: Аскар пишет: , дико уставясь на наши красные погоны долго думали, как мы из пехоты, оказались у них, Вот так же и на нас смотрели когда мы приходили в танковый полк в Чайхану Нам было ближе ходить туда чем в полк.В полку в Чайной я ни разу небыл и даже незнаю где она находилась и смотря фотографии я частенько удивляюсь смотря их(как много я незнаю)
Аскар: Владимир Мельников 3 пишет: , а спичка уже зажжена и поднесена к вынутой из пачки печенюжке, печенюжка приприкосновении пламени сначала начала коптить, но потом вдруг вспыхнула ярким смолистым пламенем, О!!!это коронный номер всех наверное дембелей и у меня почти так же было правда не в чайной ,а в роте. Наверное поподались многие под этот развод дедушек
Владимир Мельников 3: Аскар Точно, Аскар, горели и мёд в белой большой банке бумажной горел ещё как. А что до трески солёной и которую вымачивали, про это я писал в рассказах ранее про наряд на кухне, куда я попал первый раз. Бычки, черноморская рыба типа ерша или пискаря, только примитивно дешёвая и годится, разве, что для кормления кошек. Бычки в томате самая алкашеская закусь, это как в канаве наловить и законсервировать, это как кошатина тушёная. Но в армии и она и круглое печенье и масло, это всё роскошь. Ладно, буду мучить вас дальше. Продолжение рассказа "Присяга" часть седьмая. Топот сапог, несущихся из под арки придурков, привёл в весёлое состояние наших напарников, они сидя недалеко от пушки, что стояла на постаменте перед казармой артполка, в парке на скамеечке, устроили ржачь по нашему поводу, печенье у одного из них крошками посыпалось изо рта, кола пеной повалила у другого. Сволочи, они свободно и безнаказанно выпорхнули под нашим прикрытием, а сейчас плевались печеньем и транжирили колу на ерунду, на пену изо рта, пускали печенье на корм дроздам, а нас опущенных устно сержантом, колотило и клокотало, и из-за этих придурков и из-за нежданно нагрянувшей проверки в чайную. Всё, сказали мы с напарником, в следующий раз вы пойдёте вторые туда. Нееет, туда мы больше не пойдёёёёоом, молоко отобрали ещё не доходя до выхода, туда никто из нас больше не пойдёт, пойдём в свою чайную, туда, где казармы ДОС, где парикмахерская, у санбата или лучше в генеральский магазин, там пока данью никого не придумали облагать, да и тёлка там за прилавком кое кого дожидается и кажется мы знаем кого, и снова пузыри из колы, крошки печенья изо рта и ржать ржу согнувшись пополам. Ишаки вы, говорю я им, чего бы вы понимали в тёлках, у самих небойсь руки усохли от работы под одеялом, оторвались бы, отдохнули, волосами ведь ладони покроются, к дембелю совсем зарастут. Почему зарастут, а сами на ладони, зырь, зырь на мои. Идиоты, купились на голый крючок, как бычки, которые на любой «бульк» в воде, бросаются и насаживают прожорливые пасти на остриё во время нереста. Жрачку половину съели, половину просыпали на землю, бутылки закинули подальше и толкая кулаками под рёбра, понеслись от парка в роту. Недалеко смогли ноги унести, наряд по автопарку всё это видел через сетку забора типа «рабица», давно наблюдал в засаде. КПП не бросишь, духов к порядку не приведёшь, но дождались, когда рыбка сама в сети поплывёт, а рыбка-то глупая, откуда уму-то взяться, когда с момента призыва считай один месяц и прошёл-то, откуда ему взяться. Построили ещё раз перед КПП, велели по карманам пройтись, пусто? Догадывались. Так вы, что с..ки чужих вздумали кормить, сами жрёте в парке у всей дивизии на виду, а у нас тут сердце кровью обливается, а вы поганцы разбазариваете налево и направо дорогие каждому сознательному солдату продукты, ах вы ещё и в каждую получку приглашены кормить попрошаек, а кто тогда своих любимых дедушек станет содержать, если у вас уже составлен жёсткий график перемещений из пункта «А» в пункт «Б» и даже меню кем-то утверждено, какая неслыханная дерзость. Сейчас вы пойдёте в роту к товарищу Дементьеву, ротному каптёрщику и доложите о приключившемся с вами происшествии, а вечером мы к вам зайдём с ним в карантин для некоторой профилактики правонарушений в нашем городке, да помалкивайте о случившемся и о нашем с вами разговоре, пусть это будет наша первая большая тайна, адью мальчики, двадцать секунд и вы в подвале у Дементьева, десять секунд уже вы потеряли, газ пошёл! Ровно через пять секунд мы, стесав до колен ноги о мостовую, стояли перед дверью в каптёрку у товарища ротного хранителя имущества по фамилии Дементьев. До присяги оставалось больше месяца, но за это время мы умудрились столько нагадить, засветиться в роте так, что могло оказаться, сто нас могли вполне оставить на второй год в карантине, присягать нам могли не доверить Родине, так в школе всегда поступали с октябрятами и пионерами, если не то, то говорили «гуляйте Васечка по коридору обкома комсомола прямо на выход, вы нам не подходите, такие в комсомоле не нужны, зайдите вечерком в другой отдел, в подворотню номер шесть, в отдел гопстопа, это наши конкуренты, но так, как мы иногда сами пользуемся их услугами, то можете при поступлении на нас сослаться». До двери номер три, подвала номер один я ещё очень верил в то, что во мне кто-то истинно нуждается, что я попал по назначению, я истинно верил в справедливость и истинность того, что называется Советская армия, но после некоторого общения с теми, кто отдал долг Родине или дослужился до почётного звания «дед Советской армии», я стал двояко относится к тому, что говорили и к тому, как на это реагировали люди постарше, чем я. Для меня авторитет командира маленько пошатнулся, наивности поубавилось и открылось нечто новое, более совершенное, в которое верилось почему-то с лёту, приказы стали подвергаться осмыслению, стали обсуждаться оцениваться, огавариваться в кругу сослуживцев и даже не выполняться, да даже не выполняться, нет не от крутости, скорее от хитрости, просто стали саботировать, пробовать и знаете, стало получаться, страшновато было, но раз вышло, два вышло, всё упустили нас, стали серединка на половинку наши сердца и желания. Командир днём, он не может с тобой сделать то, что с тобой сделают деды ночью. На стук вылезла рожа, от которой хочется закричать вслух, да именно рожа, лицо такого выражения не может иметь, лицо превращается в рожу, которая выражает нечеловеческую степень возмущения проявленного неуважения к старости, наглости и хамства проявленного безпозвоночными существами прибывшими для выполнения самых чёрных видов работ, то есть нами. По тому выражению, с которым на нас смотрели, мы поняли, что попали никак не ниже, чем на суд сатаны, что в такой страшный момент, момент вынесения судьбоносного приговора, четыре придурка нашли потайную дверь Карабаса Барабаса и пролезли туда, куда Макар телят не гонял. Я вам главного не сказал, не успел, если бы вы знали это заранее, вы бы мне даже по прошествии лет, даже сейчас, когда больше ничто не угрожает, написали бы в посте, чтобы я не вздумал этого делать, но я и тогда никого не боялся, а сейчас и подавно не забоюсь. Вы думаете мне было страшно тогда, да вот не угадали, ни фига, я был в таком состоянии наивности и доверчивости, что если мне сказали, чтобы я лично передал «товарищу прапорщику Дементьеву» то-то и то-то, то я так и поступил. Я с порога, как только показалась чья-то симпатичная физиономия военнослужащего без фуражки с аккуратно зачесанным чубчиком налево, так и выпалил «нельзя ли видеть здесь товарища прапорщика Дементьева, ему привет от дежурного по парку, честного сержанта Пупкина» Вот в это-то самый момент я и потерял лицо человека, вместо лица оказалась рожа, я не знаю чья, но не Дементьева, ибо лицо симпатичного человека не может так просто, вот так из-за пустяка, из-за одного предложения, сказанного духом, превратиться в ужасную рожу, рожу застывшую на этом лице. По тому, что я облажался, я и сам уже успел понять, не надо меня сзади в спину мутузить кулаком, ступил и понял, что очень ступил, ещё до того, как произнёс «товарищ прапорщик», ибо никакого прапорщика в каптёрке не было, были очень чёткие парни, никому не мешавшие жить в этот день, да и вчера мы их мало наблюдали на солнечном небосводе, всё больше в подвалах, всё ночью, никому и ничего плохого, чисто сами с собой, чисто клуб по интересам. «Дверь закрыли с этой стороны, фамилия (это в мой адрес), размер сапог?(это тоже ко мне вопрос)», не понял последних слов, простите, что вы сказали, не идёт в голову, не совпадает выражение лица рожи и слова произнесённые ранее, я по выражению лица рожи понял вопрос по своему, мне кажется так будем сказать точнее «фамилия, размер гроба?», я не отступлю от своего толкования вопроса, я до сих пор стою за той дверью перед нетоварищем прапорщиком Дементьевым. Количество присутствующих открылось только что, человек не менее шести принимало участие в клубе по интересам, в клубе, где каждому нашлось своё занятие, каждый отдавался ему от души, армией здесь не пахло, это был подпольный дембельский обком партии. Устоять от моих слов умудрился только сам Дементьев, все остальные, как сидели, так и повалились набок, ржать не стали, ржать было нельзя, ржать, значит выказать неуважение хозяину каптёрки, человеку, авторитет которого в роте был непоколебим, Дементьев был единственным человеком, которого в равной степени уважали все командиры взводов, командир роты, замполит, старшина роты. Дементьевы не рождаются кучами, Дементьев был товаром штучным, такого человека любили абсолютно все, к нему было самое ровное отношение, Дементьев был самым честным, порядочным и справедливым человеком своего призыва, нет он не был единственным порядочным человеком, я не прав, он был индивидуумом своей штучности, таких исключительных личностей в роте было не счесть числа, но Дементьев был всё-таки такой один. Дементьев знал меру, он если, что делал или задумывал, он никогда не переходил грань оскорбления личности, всё было логично и последовательно, прожить столько времени и не попасть на губу, прожить много в роте, но не получить отставки от начальства, прожить среди сослуживцев и не потерять уважения, не нажить проклинателей среди младшеслужащих, вот это о чём-то говорит, говорит, но мы этого, стоя перед ним, пока не знали. Я прощался с жизью, передо мной стоял гробовщик из кинофильма «Бег» и трогал меня за щёку, проверяя, не требуется ли мне побриться перед процедурой. В стакане забулькал кипяток, провода с бритовками на конце прыгали у меня перед глазами, выключить, я так понимаю, некому, все ползали по полу и давились смехом, Дементьев на убегающий чифирь внимания тоже не собирался обращать, он смотрел на покойников и думал, как бы их получше упаковать и спокойно продолжить своё дело, от которого его только что оторвали. « Крючок накиньте на петельку», это моим товарищам, «стойте там, где стоите», это опять нам всем. Стоим, пока не падаем, живым в гроб не ляжешь, «кто-то, что-то сказал или мне послышалось?», это опять нам, мы ничего не говорили, это я посмел, что-то открыть. Только и успел, больше не получилось, красная молния метнулась в мою сторону, я грешным делом подумал, что это «фаза», она так всегда в моём представлении виделась, красная, размером больше моей головы. Нет, не фаза, каждому по две фазы досталось, только и успели поймать, как поняли, что о размере гроба я не преувеличивал, интуиция, что будут бить и сейчас не подвела, ошибся только в одном, что ногами бить не будут, перчаток для бокса ногами ещё не придумали. Пара красных перчаток за один секунд оказалась привязанной к каждой руке посмертного, две пары образовали круг, кто остаётся на ногах, тот уходит первым, потом уходит второй, потом третий, потом я. Не буду утомлять вас ещё этим, нет необходимости, перчатки надевать приходилось несколько раз, экспандером для рук на четырёх пружинах тоже приходилось качаться, дырка в штукатурке потолка пятиэтажки тому свидетельство, ручные пружинные ломал один за другим, резиновое кольцо до сих пор где-то валяется, занятия в спортзале, броски через пупок в секции самбо, всё не пощло на пользу, коснулось только поверхностно, вроде как для поддержания разговора со сверстниками, чтобы не посчитали за слабака. Никогда откровенно не готовил себя в костоломы, всё больше нравилось интеллектуальными видами спорта заниматься, попить пива в баре с голубыми сводами в Лефортово, порыбачить, поохотиться на водоплавающих дичей, книженцию про «фронт за линией фронта» или типа того почитать, позагорать на крыше, да покупаться в Кусковских прудах. Били недолго, драться вчетвером в тесной каптёрке, да не смешите меня и сейчас, кого там было бить, четыре одинаково заморенных чучела. Мотало не от удара, а от толчее на пятачке, ударять-то надо было знать кого, а когда ты только вздумал встать в подобие стойки, как со всего размаху по старорусски получал кувалдой сверху вниз по голове, валился в сторону, на тебя падал кто-то ещё, сапогами получал по морде от третьего падающего и по яицам снизу вверх ломил первого. Кто был первым, а кто битым по морде от четвёртого не один рефери в каптёрке не мог себе ответить, бокса не получилось, мордобой по Ступински получился, кто кого успел запрессовать, тот и был верхним в поединке, но разбитые яица сводили к нулю эту победу, победители ползали в парадках по полу имитируя поражение ибо каждый понимал вполне серьёзно, что мы свои и нам долго так ещё ползать, унижаясь, пока сами не начнём ставить других по стойке смирно. Да и драться не из-за чего нам было, причины не наблюдалось, дедов мы больше не уважали, чем себя, да и больно опять же, перчатки перчатками, но челюсти сводит не по-детски. Такой бокс не понравился присутствующим, за такой показ морду бить нам надо, перчатками с болтами, зажатыми в руках.«Перчатки!», это к нам, «кто из вас хоть раз их до службы надевал?», да никто, это мы вслух, хрен тебе я скажу, что баловаться приходилось, да ничего путного не вышло, может тебе только такие и нужны, товарищ непрапорщик Дементьев.«В общем так, кто не хочет, чтобы у вас деньги отжимали или типа того в чайханах, жду с восьми вечера до двадцати одного, по Галльскому времени, вопросы есть, вопросов нет!», подитожил рефери ротной каптёрки. «Рассказывайте, что случилось, почему вы здесь и как собираетесь жить здесь после нашего ухода из роты на дембель», это опять к нам. О том, что с нами произошло в чайной артполка по утру, знали несколько из присутствующих, о том, что было продолжение, знали не многие, знали мы и те, кто нас сюда отправил на исправление, к психологу, так сказали бы на современном сленге. Чифирь заварился и остывая, поглощался присутствующими. Запах Цейлонского чая поглотил кислятину портяночного загашника, слюна перестала выделяться и захотелось тоже попробовать чаю, но чаю не было, был чифирь, чифирь я не пробовал, чифирь готовили в тюрьме, в тюрьме я тоже не был, поэтому стоял и аккуратно осматривался вокруг себя. Осматриваться не возбранялось, за это не били. Все так делали, кто-то даже согласился ради разрядки обстановки, попробовать чуточку чифиря, много не предлагали, стакан не был литровым чайником, соображать надо, да и не требовалось много на пробу той коричневой гадости. По тому, как скривилась рожица пробовальщика, по тому, как глаза застыли в положении «щас обосрусь», по тому, как замотал головой боец в поисках «куда выплюнуть», мы поняли, что с первого раза это «не вкусно». Нет, что потом это может и будет доставлять людям удовольствие, но, скажем, положа руку на сердце-у нас ещё всё очень даже впереди. Осмотр произвёл на нас впечатление, выгонять и бить нас вроде не собирались, скажем больше, нам были даже рады, объяснили, что это шутят так в роте и шутят не знамо с каких времён по поводу «товарищ прапорщик», так называют всех, кто хоть раз за службу помыслил в шутку или без, заявить о том, что вот останусь на прапорщика, жаль уходить на гражданку, не для «обокрасть ротную каптёрку или продсклад», а для «жалко расставаться с тем, где столько прослужил», что и вы так же шутковать после нас станете, и что мы только приветствовать это станем, сидя у голубых экранов телевизоров, нам-то потом по барабану, что вы с духами делать будете, мы своё уже получили, квиты. Интерес в нашем присутствии действительно имел место, когда-то и мы будем так поступать, «добреть» в глазах молодых, так поступали с они, мы прибыли только что, они полтора года назад, всё, что было на гражданке тогда при них, давно изменилось к лучшему, осталась боязнь перед гражданкой, это здесь они хорохорятся, физически ещё тут, духовно уже каждый сам по себе. Каждый пробует примерить на себя свободу гражданки, да не выходит с которого раза, не получается без тренировки, а с этим что, а эта каптёрка кому, а старшина роты как без меня, ясно что и он через полтора года заменяется, а как же Галле, как Германия, сладко говорят в ней, вон сколько сверчками трещит по общагам, сколько прапорщицкие погоны надели, сколько в военные училища заявлений написали. Мы тоже пока не собирались уходить, да нас и не гнали, самим тоже хотелось о себе заявить, кто, откуда, что успел сделать в жизни, про залёты и вообще про жизнь в роте рассказать. Слушать не стали, знакомо, это я про ротные дела, просто сказал человек у стола «не пи…дите», всё не так, замполит не тот за кого себя выдаёт, ротный, батя и взводные люди, зампотех мужик, а замполит он и в армии замполит, думает и делает так до тех пор, пока с рук сходит, пока погоны в мелкую звёздочку, прорастут покрупнее, узнаете его как следует, должность у него чужая, собачья, сам человек, но должность ….как прикажут, так и напишет, помяните моё слово, в такое училище не каждый пойдёт, тут особый человек нужен, это тебе не высшее командное, это политическое, комиссарское, туда не всех берут. Замполит оказался до моего дембеля именно тем, кем себя выдавал, ни капельки звёзды его не попортили, Кузмичу всё пох было, скорее всего он из «пиджаков» происходил, ну типа того, что после педВУЗа остался по предложению служить в замполичих войсках, а чего в Германии не послужить, я бы сам после ВУЗа остался, всё знакомо, город родной, душой прирос, рота-дом родной, нет, я в самом деле говорю, тогда многие на заработки пытались в загранку смотаться, был бы энергетиком где-нибудь в Галле, обеспечивал бы энергией гарнизон, слыл бы местным королём воды, говна и пара, как нас ещё за глаза называют в других ВУЗах, за энергоснабжение, в которое входит не только электроснабжение, но и водо и калоканализация, вот так то. Студент, ты будешь с сего дня называться «студент», понял, это в мой адрес, а что тут такого обидного, конечно, с радостью такую кликуху готов носить, лучшей рекомендации и не надо. Дурак, еле избавился потом, чуть, что «какого (матерное слово) ты это сделал, а ещё студент, вумный, мать твою Бог любил, пошёл вон отсюда, «студееент», итить его через коромысло» Фаза, это потом прилипло, тут фазами всех электриков кличут с момента создания части. Чифирь пошёл по второму кругу, но мимо нас, сахар не предлагали, но он горкой на алюминиевой миске был выложен, сахар из наших ротных запасов, сахар рафинад, я его очень любил, он был очень вкусный, он много слюны во рту оставлял и долго не таял, писчинки его были меленькие и совсем не царапали нёбо, с ним и потом дома приятно было пить чай с блюдечка, попробуйте, как-нибудь, вам понравится. О себе рассказал вкратце, людей попавших сюда из Москвы служить не привечали, много чести, и так всё уже вам досталось, вот ты, да-да, именно ты, расскажи-ка о себе, это к Миколе, что из Сорочинцев, а тот, ну что он мог рассказать, ну разве, что про Гоголя, да про Диканьку, мял, мял Колюн, да кому оно надо, уши изнутри сломаешь, пока расшифруешь «мову». «Цыбуля!», это кто-то подал голос, точно, мля буду «Цыбуля» и есть «Цыбуля», точно мужики, помните «дачную поездку сержанта Цыбули», «угу, точно», «ты сам в том кино не снимался, а Микола?», «во блин совпадение, да такого в жизни не бывает, чтобы только посмотрели кино, а главный артист тут с тобой в одной каптёрке попался, надо же такому случаю случиться!» загоготали, довольные своим открытием, и всё, нету больше у человека батькиной фамилии, с коей пацан призывался, появился человек Цыбуля. Без имени, без фамилии, просто и коротко Цыбуля. До сих пор живу, но фамилию лучшего кореша не могу вспомнить, эта чёртова «Цыбуля» мне глаза ест. Прости Мокола, если живой, не я в том виноват. Пока щёлкали по сторонам, вопрос в воздухе повис «а шары из вас кто может гонять!», какие шары? Гоняем все, ясное дело, карманы пока не зашиты и песком не набиты, ну гоняем, а что такого, кто не хочет чесаться, пусть моется, а у нас всё по распорядку, и помыться есть время и шаря погонять успеваем. Дундуки, мы про другие шары говорим, шары можете загонять? Куда загонять? Ну туда сюда можем через карманы, а чтобы загонять, это, простите, куда же их можно загонять, они же в мошонке. Идиоты, это нам. Вы чё, с луны свалились, у вас чувихи остались на гражданке, пишут? Пишут, ну а вы, как вы к ним собираетесь после службы заявиться, вы чё и правда ни гу-гу не понимаете, да на фиг вы им сопляки нужны будете, там сейчас возле них такие волки крутятся, что появитесь перед ними, засмеют, шлите заранее тогда таким чувихам сапог в письме. Снимай штаны, кажи свою писю, да не ссы, ни хрена мы вам не сделаем. Да я вам тогда свою писю покажу, чтобы чего дурного не показалось, а нам и не показалось, мы тогда о дурном лет двадцать ещё слышать не будем, пока не появятся первые порнофильмы, когда это ещё будет, показывали мы свою писю раз сто за призывную комиссию, а далее ещё больше, кто на неё только не глядел, я её сам меньше в жизни видел, а сейчас вообще в руки не беру, когда в постельной сцене подводит, так вот, кажет он свою…. Мама не горюй, так называлась его пися. Чего из неё только не торчало, и рыболовная леска с узлами и шары из ручки зубной щётки и хрен его знает ещё что, не удивлюсь если в том болту были шарики или ролики, украденные из разбитого подшипника трёхколёсного мотоцикла, да-да, именно трёхколёсного, потому, что у трёхколёсных я все подшипники видел своими глазами и мог отвечать за точность размера, за другие, простите, не готов, увольте, боюсь наговора, а человеку с этими роликами-шариками детей делать. Вспомнил один эпизод из «курсанты», там про старшину с Украины с железными зубами, главный герой так сказал «его наверное трактор родил», так вот, эти деды тире дембеля (а часть именно дембелей присутствовала тут), готовились рожать с жёнами мопедов. Ну чтож, правильно, кому-то на надо на замену отцу в роту явиться. Болты под завязку были набиты экзотикой, от такого если в первый вечер с испугу не сбежишь, столько потом мопедов и тракторят нарожаешь, что всему селу хватит надолго. Головки стали и у других, как тюльпаны раскрываться, у нас у самих аж кровь к голове прилила, вот это служба, так вот чем они тут по ночам занимаются, вот почему немки через любой кордон прыгают, вон почему они готовы в тачке, накрытые одеялом сюда тащиться, а по утрам пойманные дежурными офицерами, драить полы в штабе. От такого сюда скоро целое Галле сюда переселится, что там ихняя поганая порнуха противу наших мопедосов. Нет, мы шары гонять не умели пока, но очень крепко об этом задумались, а вдруг да и правда бабы от такого попрут к тебе в койку так, как сёмга прёт на нерест. Только пообщавшись с часок, нам приоткрылось такое, за что чмарили старых и заслуженных людей в роте, то, как сюда пёрли все после отбоя, то во что превратилась служба в армии, слава Богу, что шарами дело в роте и закончилось, да немочками. Шары гонять надо было уметь, танкисты меня лучше других поймут. Танкисты, выйдя на исходный рубеж, очень беспокоятся о том, есть ли что такое на поле боя, чего они преодолеть не смогли бы, больше всего их напрягает в этом смысле такие вещи, как надолбы и ежи, пирамиды и «банки», «банки», это такие выступы, на которые могут сесть днищем танки, ну или типа того, так вот, именно пирамиды присутствовали в своей основной массе на поле брани, их готовили специалисты кустарного труда, готовили тут же в каптёрке с помощью примитивных надфилей и наждачной бумаги, обработанные спиртом и забитые в щели с силой двух больших пальцев. Операция по забивке шаров выполнялась всего в два этапа, на одном из которых с помощью двух крючьев вскрывалась поверхность головки, издавая при этом звук, который примерно издаёт треск разрываемого парашютного шёлка, зацепившегося за киль кукурузника вместе с десантником, кровь брызгала, куда только можно было попасть в каптёрке, шар из костяшки зубной щётки, выточенный подобие гречишного зерна, обмакнутый в одеколон, силой запихивался в образовавшееся пространство, крючья высвобождались, скрежет челюстей показывал те наихудшие чувства, которые испытывал сейчас несчастный секс мачо, но напрасно вы обольщаетесь, ничего подобного, шаров было не меньше дюжины, никто пациенту не обещал райского наслаждения, это будет впереди, должно быть впереди, так сказали те, которые всё знают. Откуда те знают? Ну, так те всегда всё знают, они об этом так всем и говорят, «я знаю это точно», ну а что против этого можно добавить, можно добавить только то, что «я вам верю» и полезли шары под кожу головки. Зарастало поле долго правда, говорят и после демобилизации пирсинг напоминал о себе, говорят, что это нормально, такое происходит и с имплантантами, которые станут через двадцать лет в России ставить себе женщины в то место, где у них должна быть грудь. «Иван пысав в свойей пысульке, шо на ныдили прийшла мини з його дому, щё його Лера ныпочуйяла ны надолбыв, ны ыскарпыв, щоб його пидняло, тай пидкынуло, щоб його так гетнуло, шой ны встало, гальмуйэ туда сюда, а ниякого экстазу нымайе, тилькы морока с цими насадками, ото як до того фэну, що голову сушуть описля мытья», это строки из письма, что зачитывал сосед по койке, тоже почти гражданский человек, Юра Августов. Паталогоанатом от сохи, заканчивал в пытошном отделе свою часть работы, хирург от пивного станка принимал на руки изделие, снимал боль одеколоном, анестезируя самую хрупкую часть эрогенной зоны, удалял сгустки крови и сукровицы, записывая в карту пациента примерный текст мыслей про себя «ху…ло, просто ху…ло, идиотиус, дебилиус, шизофрениниус, это какой же извращенец придумал эту чушь, да ведь бабе, что шары, что надолбы до одного места, баба не шарами едиными живёт в своей тарелочке, баба живёт инстинктом продолжения рода, выполнением своей детородной функции, созданием упаковки к семье, размножением себе подобных, живёт тем, что ей в уши положат, что ей наобещают, живёт образом царевича, тащится от интеллекта мужчины, кончает от формы его орлиного профиля, казнит себя тем, что её не замечает тот, в кого она влюблена, да какие шары и «усы» из лески, вы что трубочист, который суёт свой ёжистый шар в печную трубу, полную сажи, вы недебилоиды, вы почти люди, ещё неделя и над твоими «шарами» всем колгоспом люди ржать ржу будут, до самой смерти носить тебе кликуху «Микола-трубочист», о Мама возьми меня взад». Слева трещали разрываемые пополам головки писюнов, впереди по голой спине гуляла игла кольщика, гуляла на манер гульбы иглы швейной машинки по кожаному реглану пилота, слева резали ножницами зеркало под давлением воды, недалече от них пара аборигенов натирала шёлковой ниткой бутылку из под шампанского ровно посередине, где один держал эту самую бутылку за горлышко и донышко, а второй собственно выполнял нагрев срединной её части и меня ни с того, ни с сего попросили помочь полить водой в то самое, натираемое место, и как на моих глазах и глазах изумлённой публики, в руках дикарей из каменного века вдруг оказались неправдоподобно ровные половинки посуды, пригодной для дальнейшего использования и как потом оказалось именно в качестве пивного бокала для жигулёвского или нашей марки. Обстановка в каптёрке нас устраивала, но пора было и честь знать, о чём мы недвусмысленно давно пытались напомнить и упаси Бог оставить нас здесь хотя бы на минуту дольше запланированного нами. На кислород захотелось неожиданно скоро, упаси и сохрани от такого знакомства и таких знакомых, так о предстоящей присяге можно забыть, какая может быть присяга, когда в голове будет только одно, как покрепче изменить родине с немкой из Нойштадта, разве шары в головке дадут возможность здраво мыслить головой с роликами и шариками в оригинальной пропорции. Нет и не может быть речи о том, чтобы изменить родине, нет саботажникам присяги, это, по моему, тем в подвале необходимо и в очень срочном порядке сменить пару шариков или роликов в опухшей от безделья голове, правильно недалече высказывался по этому поводу старшина роты, заявив о том, что если руки солдата не занять черенком лопаты, то он заменит черенок чем-нибудь аналогичным и вредным для своего здоровья. Другая армия открылась нежданно для четверых духов, другая сторона жизни военнослужащих, другое, я бы сказал, альтернативное видение полового вопроса представилось нам, другое, скажем, не традиционное решение женского счастья, альтернативное параллельное течение в советском сексе, который, оказывается существует в каптёрках и расходится по стране в дембельских ботинках и брюках клёш. Когда появились спа салоны и отделы пирсинга, я только этому улыбнулся, отстали от нас ровно на двадцать лет, отстали от передовиков производства, шуровавших иголками и крючьями в головках солдатских болтов, отстали и морально устарели, вас бы да к нам в подвалы комендантской роты периода 1980-1982 годов, почерпнули бы вы оттуда столько старого, сколько уместилось в экспозициях музея секса в Праге у Карлова моста аж на четырёх этажах. Есть там и частичка нашего труда, четыреста крон не деньги, зайдите в домик у моста, отдохните душой, возьмите с собой непременно свою подругу, ей тоже будет там не безынтересно, я вас уверяю, сходите.
Владимир Мельников 3: Продолжение рассказа "Присяга" часть восьмая. Визит к вновь обретённым друзьям не прибавил нам весу в роте, интерес к нам оказался случайным, дембель у некоторых был уже прописан в военном билете, а хрен ещё не до конца был подготовлен к встрече с желанной, не до конца конец был утыкан надолбами, не всю леску извели на «усы» с узелками, не все шары были забиты в лузы, время утекало безвозвратно, а специалистов хватало не на всех. У нас ведь, как, а так, как присралось что одному, то и другому подавай, но уже с загогулиной, им гондонов с усами уже не достаточно, им давай шрапнель и фугасы, девки на гражданке пошли модные, их лаком да помадой уже не заманишь в койку на сеновал, им подавай что там в Германии немкам нравится, вынь, так сказать, да, положь на блюдечко с голубой каёмочкой, что-нибудь из оружия массового поражения, что-нибудь от своего ротного мопеда, али бензовоза, вот так вот. Попросили нас новые знакомые далеко не разбредаться после обеда, сказали что-то про то, что какое-то сердце, у кого-то из них кровью обливается, что оченно они истосковались по народной русской песне в авторском исполнении, что вроде, как тот Митька ухи просил, так мол и они чего-то в нашем исполнении просят исполнить, даже сказали «не примите, мол за наглость, а токмо за ради исцеления души, истосковавшейся долгой разлукой с Родиной», исполните что-нибудь такое, чтобы душа сначала развернулась от радости, а потом свернулась от печали исполнения. Сделаем, сказали мы, ждите, щас только шаровары подтянем. Вот не было печали, черти накачали лето. Если бы мне тогда прознать какого дыма будет это лето в Подмосковье, я бы лучше согласился сейчас на даче в противогазе ещё один срок отмотать в сорок дней удивительного затмения, чем принять предложение Миколы Цыбули и его товарищей, который сказал, что мол сбацаем, чого тому вбываця зря, Ванька Гусак так спивайе, шо той Микола Сличенко на майдане в Сорочинцах колы ярмарок наступэ, а то ще як Вовка Тюрин на гитари струны рвэ, так то щей краще нэ може буты, тай кажуть другы, сам бачив, щё и гопака вдарыть як слид зможемо, ны ссыть хлопци у кампот, там повар ногы мыйе, дэ вона наша лядаща нэ пропадала, хай вона йим кистка в глотку влизэ, шоб йим пусто описля концерту того було, ходим до витру, там все и обмозгуйемо у холодку, дуже мини отут у каптёрци макушку напыкло, шось горыть унутри нэ пийму зразу, трэба трохы охолонуця. И пошкандыбали до витру, оправились упругой струёй в писсуары, посмотрели на наприглядный вид своих неухоженных писюнов, запущенных по дремучести и малой продвинутости, сравнили друг с другом, ничего особенного, в нашу сторону и правда девки после дембеля и глядеть не станут, всех похватают наши ушлые дембеля из каптёрки, постояли, потрясли, да и спрятали с глаз подальше, девок в роте не было, интерес к нашим товарищам из ширинки прошёл с последней каплей в писсуар, пора было мыть ручки и готовиться к праздничному обеду, второму за два дня. День был испорчен, мозги заражены триппером из каптёрки, все взоры после этого были в то место, откуда не растут мозги, все мысли при встрече во время движения строе только о том, что сейчас испытывают те, которые позаботились об этом заранее, как они реагируют на голые коленки прекрасного пола, что они чувствуют, когда встречаются с девушками глаза в глаза, какое действие на их органы оказывает небезызвестный товарищ Бром, знает ли старшина роты о минных полях уместившихся в ширинке военнослужащих и что он думает сам по этому поводу, догадывается ли он о том, что этой болезнью поражена вся его дембельская половина роты, какие шансы имеют военнослужащие на проход через границу с таким нарушением устава. Не придётся ли им ушивать свои писи там на шмоне в Фалькенберге, как ушивают со слезами на глазах свои брюки клёш, как несут в урну половинки двухэтажных каблуков, мастерски подбитых и ювелирно обточенных на наждаке в автопарке роты. Не заставят ли по прибытии в райвоенкомат проходить медкомиссию на предмет испорченности здоровья по системе «до и после». Много было вопросов, мало было ответов, обед был ни так, ни сяк, ничего нового, зажрались одним словом. Ну, какая может быть обнова? Ну, дали котлеты из свежей свинины, ну и что, что, зря, что ли помои баками от себя, от своего желудка отрывали милым хрюнделям, зря что ли таскали за хвост и выпихивали в попу на простреливаемое пространство тогда на неделе, чего нового может быть в борще, смачно заправленном чесноком и сваренном на крутом говяжьем бульоне, мы что, некоторые, дома у мамки это не едали, эка невидаль, квашенная капуста, заправленная постным маслом, да я может сам не раз такую помогал по осени рубить, ну и что с того, что Микола Цыбуля её на свой лад по хохляцки называет, будто то не капуста, а какая-то пылюстка, подумаешь, умник, больше-то ничего из еды назвать и не может, ну разве, что доставшие уже всех на слуху, пампушки и галушки, да тюря в придачу. Скоро талоны в метро купить не сможешь, пока тут описывать его речь будешь, так и на работу опоздаешь, придётся раньше мая в Киев на заробитки отправляться працюваты. И масло у него на свой лад, заладил «олия, олия», сам, как «олия», тощий под метр девяносто, как моя тётка сказала бы про такого, большая палка говно мешать, да не могу вот, друг на всю жизнь, журавль колодезный, посмотрим на сколько ты выше ветрового стекла высовываться на мотоцикле будешь, вот тогда будет тебе и пылюстка и олия, ветер в харю, я на регулирование быстро еду. Ох, скорее бы присяга, да по мопедам и на автострады, вот где настоящая служба, а то одна морока, вот тебе ещё конкурс авторской песни, мать его Бог любил, и надо же так в один день попасть, у замполита и то репертуар короче получается, мужик с головой, о людях иногда усевает подумать, ладно, что-нибудь придумаем, чем сделаем хуже, тем будет потом для нас самих лучше. Время проведения внепланового ротного мероприятия было выбрано очень удачно, главное, что оно не шло в разрез с плановыми, утверждёнными замполитом роты. Времени на его организацию, конечно, не было, всё случилось неожиданно, как для нас, артистов погорелого театра, так и для самих зрителей, нам то что, только что ремнём подпоясаться, а им то, попробуй найди дураков, которые вместо послеобеденного сна в каптёрках и загашниках, попёрлись бы смотреть на детский сад на выезде, а как нас можно было назвать, конечно, старшая группа детского сада, ну какой идиот там ещё что придумал, ну что, другого времени нельзя было для этого выбрать, обязательно надо теперь думать, принимать решение, уступать, но разве это может быть полезным для старческих мозгов наших дедушек, конечно же нет, нет, ну не надо, давайте после отбоя, пусть приходят в подвал в каптёрку и там показывают публике, что умеют, там можно и обсудить и острые углы в каптёрке сгладить одним из молодых бойцов. Нет сказали те, кто затеял концерт в ленинке, всем, значит всем, люди мол, готовились аж целых двадцать минут к ряду, спать сегодня не получится, говорят, сам замполит обещал подойти и поддержать дебют молодых народников. Народники, это мы значит, насчёт замполита, неплохо бы, пусть поприсутствует, может кто глянется, может за счёт заведения продвинется наверх к вершинам настоящего искусства и такое бывает, есть же в ГСВГ вокально-инструментальный ансамбль из ГСВГшников. Я по поводу присутствия замполита сначала подумал, что это шутка, но какой же был фурор, когда замполит вышел из кабинета ротного в свободной форме одежды, где галстук болтался на заколке на груди, верхняя пуговица рубашки была не по уставу в открытом состоянии, без фуражки и без кителя, он вышел и прошёл в ленинскую комнату, прошёл и дверь закрыл за собой. Что делать остальным и можно ли при нём начинать мероприятие, вот в чём возник вопрос, но дедули как ни в чём не бывало, подталкивая нас под белые ручки, стали протискиваться следом за замполитом и занимать места за столами, чинно снимая фуражки и приглаживая лысины ладошками сверху вниз. Что делать нам дуракам, пока не сказали, а раз не сказали, то, не долго думая, а я думать долго никогда не мог удержаться, ибо мой мозг не мог долго контролировать мыслительный процесс, мысли разваливались, не успев созреть до конца, так вот, я не стал щёлкать клювом, ни петь, ни скакать гопака мне не суждено было природой, медведь на оба уха ещё до рождения наступил, поэтому в критический момент другого решения я принять не мог, не мог и всё тут. Нет, от участия в концерте я не отказывался и других не отговаривал, хотя, по совести сказать, ну кто мог отказаться, когда по-хорошему попросили, откажешь, потом по-плохому могут объяснить, но зачем до этого доводить заслуженных и уважаемых людей в роте. «Итак, концерт, посвящённый такой-то годовщине Великой Октябрьской революции в исполнении солистов из молодого пополнения считаю открытым!», языком молоть не сваи забивать, этому учить меня не надо было, инициатива сама упала в руки, замполит ладоши начал выколачивать перед собой, а глядя на него с шуткой юмора, стали то же делать все остальные. Никогда на сцене не был, как себя вести не имел малейшего понятия. Ничего не надо делать, делай, что пришло первым в голову, в такие минуты зрители обязательно подыграют, им это уже нравится, они уже довольны, они не покажут вам, что им не нравится, они не станут себе портить настроение, они потом по ходу действа вас напрявят в интересное русло спектакля, подыгрывайте друг другу и спектакль состоится. Думать в этом случае не рекомендуется, пока будете оценивать своё нынешнее состояние, срубите сотню отжиманий после запоротого мероприятия, гоните прочь стыд и смущение, выбора у вас нет и нечего целку изображать на сцене, платочки в правую руку и по кругу хороводом вокруг слеги, застрявшего в центре сцены, платочки переложили и в обратную сторону. Уже аплодисменты, «во дают духи!», спасибо хлопцы, что поняли правильно, среди дураков, изображай и себя дураком, валяй Ваньку, пока ладони хлопают громко, гитару и цыганочку с выходом, цыганочку найти не удалось, но цыган выскочило и дубасить ногами по паркету, столько, что концерт вести стало не кому, ну посудите сами, много ли ума надо, чтобы не промчать кренделем по кругу перед зрителями и не вдарить каблуками о пол в нескольких местах под акомпанимент, рвущихся из рук струн гитариста, цыгане на то они ведь и цыгане, чтобы порядку никакого не было, там где они тусуются, а потом меня понесло, ага, именно, я вспомнил «Ручеёчек». Цыгане сошедшие с ума от отсутствия чавел, под «ой ручеёчек, ручеёк, ой брал я воду на чаёк, ой брал я воду на чаёк, ой ричка получилася, я з милым разлучилася…!», во понесло, даже сам стал себе нравиться, а то ещё подумают, что пальцем деланный, а цыгане на гопака перешли, цыгане ведь почти все с Украины были, цыгане, если они с Украины, они долго не могут быть не украинцами, они обязательно с «чавел» переходят на гопак, цыгане они такие с Украины. Гопак гэпнули делать ногами не только мы, народ быстро прознал про капустник организованный, как мы сначала решили, дедами из каптёрки, капустник, оказывается, был задуман накануне праздника и участниками его должны были быть вовсе не мы, конечно, то была провокация Дементьева, то они нас вместо себя подставили, то замполит купился на их прикол, купился, но виду не подал и не оскорбился за то, что его переиграли и высмеяли напоказ перед собравшимися. Спасибо, что мы тоже этого не знали, не смогли бы так вот, как сейчас выставлять себя полными идиотами и скакать кобылку, спасибо замполиту, не сорвал начало концерта, не смял инициативу и выстоял, концерт пошёл как надо, как будто его готовили неделю, нет, месяц, бойцы видя открытые рты и слюну, которая потекла из уголков их губ у зрителей, стали расходиться и разошлись, осмелев до такого, что стали петь не только народные, сколько блатные хороводные, в смысле, дворово-подворотние песни народного сочинения, Вова Высоцкий остался бы доволен нашим, так удачно выбранным репертуаром, были песни чуть позже и из его репертуара и ему от такого ещё лучше было бы, а когда Вили Токарева вспомнили, да кое-что из «Иисус супер-звезда», из Стаса Намина, из другой подворотни, ой какие аплодисменты стали срывать, аж с улицы, где за распахнутыми от жары окнами успело скопиться столько мопедов и шоферюг, люди не могли быть равнодушны ни к нам, ни к песням, люди такого, по-моему, никогда здесь ещё не было. Позор превратился в случайную удачу, удачу, случившуюся с обычного прикола, с шутки, с глупой выходки, сейчас бы сказали из-за «подставы», пусть подставы, хрен с ним, получилось, получилось. Жрать в столовке не лезло в глотку, думалось об одном, днём накостыляют в каптёрке или дождутся ночи? Ан нет, ночи ждать не треба, получилось, все поняли правильно свою задачу, спасибо мне, принимаю даже сейчас с радостью, спасибо не растерялся, вернее, растерялся от обилия народа, присутствия замполита, битья, как следствия молодости, но, но куда деваться, это как плавать учили, кинул меня Вова Шевченко в пруд у «Владивостока», и сам следом, плыви а то топить будет. А я ох, как боялся с головой под воду уходить, думал, что если погрузиться туда, то волосы намокнут, тяжёлыми станут и я утону обязательно, ведь не зря за волосы хватают, думал я у речки, знать они от тяжести на дно мокрые человека уводят, вот их и хватают первыми, как лом, чтобы не перевешивали, от того думал на лысо и стригут всех пацанов в детстве, чтобы значит, когда без родителев на речку кинутся, не потопли из-за тяжести волос, но к чему солдат на лысо стригут я тогда примерно такого же мнения был, но недолго, потом объяснили знающие пацаны, что тех бреют под ноль, чтобы у Чингачгуков ноль шансов был во время Великой отечественной войны, чтобы скальп при солдате на голове оставался всегда. Позор покрыл славой наши скальпы, позор не выпал на макушку замполиту пеплом, дедушки сидели пристыженные и опущенные случайной оказией, хотели, как всегда, да вышло по другому, считали, да что, типа того, вы без нас делать будете, вот, мол, уйдём мы, с кем вы тут останетесь, одни недокормыши, нехватчики веса, слабаки и неудачники, но сами себе видимо оказали медвежью услугу, а теперь сиди и обтекай позади кресла замполита. Но замполита мы до конца тоже видимо не просчитали, тот оказался не пальцем деланный, а скорее железным шкворнем от танкового трака, он после валькириевой ночи и свистоплясок ведьмоплясова, вышел на середину импровизированной сцены, маненько потеснив при этом народных любимцев и толкнул короткую речь.«Неплохо, организованно неплохо, но и не хорошо, будем работать, поручаю это дело товарищу ротному каптенармусу, то бишь, вам ефрейтор Дементьев, да-да, именно вам, других кандидатур я здесь не вижу, да, и над репертуаром неплохо бы поработать, некоторые вещи морально, скажем мягко говоря, устарели, побольше лирики, стихи неплохо бы добавить, поищите может кто среди молодых солдат этим занимается, неплохо бы мордовские песни выучить к следующему празднику, а это к стати Новый год и день 23 февраля, времени у вас уйма, места в каптёрке достаточно, да и к стати, хватит головки патефонные портить, а то банщик из артполка на нас жаловался, а если ещё раз от него услышу, что и вы со своею тачкой к их забору пожаловали, сдам в немецкий бордель вас вместо дембеля, стоит лишь продаттестат у ротного выправить, смотрите вобщем у меня, я сказал, вы услышали, всем спасибо!». «А что на счёт вещевого аттестата, вы ничего не сказали?», это шутку юмора решили дедушки поддержать замполита и смягчить обстановку в зале, ведь мало кто понял, что из диалога между замполитом и дедушками, «А вещевой там не положен аттестат», сказал замполит «там 14 часов голыми придётся вкалывать, а потом лёгкий шнапс и глубокий сон, а зачем пьяному солдату одежда?». ГА-га-га-га-га, потолки задрожали от множества гоготавших глоток, вот это замполит, отбрил и бритва не нужна на неделю, сам выкрутился и своих солдат не сдал, авторитет он долго приобретается, его даже замполит ценить обязан. Всем продолжать заниматься согласно распорядка дня, Дементьев с товарищами ко мне в кабинет, это товарищ лейтенант уже давал новую вводную, все оказались целыми и пока не битыми, пока, верна ли эта аксиома по отношению к товарищу Дементьеву и тем, кому было поручено организовать концерт из самодеятельных артистов комендантской роты, хотя чего переживать, поставленная задача оказалась случайно выполненной, за это не наказывают, но вот если бы она случайно, оказалась не выполненной, тогда другое дело, нет, а в самом деле, куда это Дементьева сотоварищи замполит под ручки повёл, не в офицерскую же чайную за фаустами, хотя дело к идёт к вечеру, а что по праздникам творится в роте, мы ещё не имели представления, хотя, ну их к чёрту этих комендачей, тут, что ни день, то комедия. Комедия продолжалась с нами ещё почти целый месяц, аж до 14 декабря, сдохнуть можно, только после присяги мы поняли, почему сегодня и вчера отпустило поясницу, обрыдло всем всё до такой степени, что только праздник и спас людей старше полутора лет службы. Именно так и не иначе, один за другим шли прощания перед ротой, то один начинал носиться по этажам собирая шмотки, альбомы, гостинцы, возвращая свои долги и отдавая чужие, срывались погоны и кокарда с Х/Б формы и человек неожиданно оказывался в руках духов без знаков различия, его выпихивали из строя, ему говорили, фу, ты гражданский, его не пускали в столовую и на построениях кричали по поводу отсутствия того в строю «пьяный отдыхает у тёлки», а человек стоял на крыльце и был самым несчастным в эти минуты, его нутро было против того, что ему больше не стоять в строю, его колотило и в нём всё кипело от того, что он больше здесь никому уже не нужен, он лишний и чужой, его даже самый сопливый дух не считает за страх, на него больше не обращают того внимания, которое пару дней назад было нормой, его больше не считают членом семьи ни ротный, ни замполит, никто. Всё, точка, ты лишний, ты только создаёшь проблему своим присутствием, ты больше не наш, как ни заводи с тобой разговор, тебя не понимают, ты по ту сторону роты, ты как покойник, который видит себя среди живых целым и невредимым, но тебя никто к твоему удивлению не слышит, это ужасно, скорее бы действительно за борт, чтобы последнюю память о себе не растерять, скорее туда, на гражданку и письмами оттуда, письмами, так оно целее будет. Кто это пережил, тот меня понимает. День за днём одно и то же, подъём, зарядка, завтрак, учёба, зубрёжка уставов и текста присяги, снова муштра и снова турник, уставы и текст присяги, арбайтен в автопарке, прощание славянки из ротного репродуктора, «рота строиться, рота для прощания с демобилизованными, в две шеренги становись, рота вторая шеренга на месте, первая шаг вперёд, шагом марш, первая шеренга кругом, раз два» Чемодан в наклейках с голыми бабами, фуражка чёрная и погоны на плечах чёрные, проститутки на Ленинградке эхом зависти отозвалися по поводу степени приталености кителя, матросы от злобы на сапоги, в знак протеста, сиганули на дно Балтийского моря, чтоб не видеть конкурентов по ширине брюки-клёшь, Слава Зайцев первый раз икнул по поводу размеров каблуков у ботинок и сделал свой первый набросок в карандаше. Верхний край зависти родился у нас молодых, слёзы жалости одинаково быстро потекли по мере приближения дембеля к тебе, всё, конец, больше я Юру Августова никогда здесь не увижу, кто остаётся в роте, чмари из кандидатов, волки алеутские, сожрут и шкуру не выплюнут, травкой закусят, чтобы лучше шерсть из желудка выходила, кто же шутку юмора в массы нести станет, кто всё в роте поставит на поток в смысле расширения кустарного производства изделий многоразового использования полученных с помощью рашпилей из зубных щёток, кто засеет поле, камнями, и колючей проволокой из лавсана, кто сможет передать нам способ приготовления самого вкусного чифиря на свете, кто научит обращаться с братьями по оружию противоположного пола, не имея навыков к немецким языкам, кто будет после юры следующим по обгладыванию мослов в столовой. «Не плачь салага, всё будет путём, ты нормальный пацан, я тебе отвечаю, ты только маленько язык свой попридержи, а остальное у тебя само собой наладится, давай обнимемся по традиции покрепче, помни дембеля Юру Августова, я вроде с вами по человечески себя вёл, не обижайся пацан, давай живи!», это мне, а слёзы аж до колен достали, не могу успокоится и всё тут, и так все, и рядом и те с кем уже попрощались, ничего не могу сделать, текут и всё, все плачут, а от чего не пойму, и ротный и старшина роты и сам дембель, а на лице у него и улыбка пытающаяся справиться с волнением и грусть, честью, оказанной тебе не мог ты гордиться и восхищаться, тебя так здесь оказывается любили, что слёзы, это мера благодарности тебе, за твою порядочность и человечность от тех с кем ты пробыл здесь в этом уютном домике под названием комендантская рота, спасибо тебе, что ты был таким, ты самый чёткий Юра на свете, не забывай и не зазнавайся, черкони разок письмишко, пришли глоток свободы в своём конверте, ладно, иди, ужо пора, сейчас ты, а когда-нибудь и мы вот так будем твоими словами с духами прощаться, надо только их покрепче запомнить, будет и на нашей улице дембель, иди, уже дембеля от вербы от штаба двинулись к автомашинам, пора в Фалькенберг, самолёт долго ждать не будет, там всегда есть кого в Союз забирать, давай, последнее прощай. Ушли и всё, как отца похоронили, стало меньше народу на 36 человек, гомону поубавилось, настроение подраскисло, в голове остался гул созданный повышенным черепным давлением от прощания, нервы они даром не даются, голова до обеда гудела, слёзы не раз наворачивались, мимо роты не одну партию к штабу с чемоданами провели за день, подчистили всё, что смогли в дивизии, остались мы один на один со своими проблемами, впереди присяга, работы невпроворот, ты станешь скоро тоже боевой единицей, зубри текст присяги, тяни выше ножку, держи грудь колесом, а хвост пистолетом, теперь и ты солдатом станешь, вот стрельбы пройдут, а там и до присяги, день, два. Все ушли, один остался, настоящий дед, старый сморщенный, лицо как печёное яблоко, кто такого мог призвать, никто не мог ответить, человеку было лет двадцать восемь, это был настоящий дед, настолько поношенный, что у меня, увидевшего такого человека я подумал, что это один из партизан, который аж с самого 1944 года, с момента операции Багратион, скрывался у деда в схроне, но был таки обнаружен отрядами самообороны и водворён на законную службу и ни куда бы то ни было, а в саму Германию, откуда уйти в новый схрон не получится по двум причинам. Во-первых, человек печёное яблоко, самолично на примере поверженного монстра воочию сможет убедиться в том, что бояться не кого и не зачем, во-вторых, там у его дедушки развился склероз мозга и он стал часто забывать не только о том, что онук нэ кормлэный, но и то, что сам сутки-другие ничегошеньки не шамавший, а тут товарищ ротный старшина и нагодуе и наколдуе на пищеблоке, всё у него у распорядку и бульба тоби сварена и турдосыкы у наряди по кухни у смытани валяюця. Я не придумываю про этого хлопца, так сложились обстоятельства, что военник его духи спрятали или порвали и отправить его смогли только перед 31 января 1980 года, по-моему с партией отпускников. За что его так, я не мог допытаться, парень был настолько стар, нет, я честное слово говорю, так стар, что я сейчас в 49 выгляжу моложе его, не знаю, что было у него с лицом, но оно было состарившимся лет на 65, с такими глубокими бороздами-складками, что пластические хирурги отказали бы ему в операции и не согласились бы ни на какие деньги, жалко, но я не состаривал его, это было от природы, разные люди в армии встречались, мы часто потом вспоминали, как он вообще попал в роту, а в армию в частности, жаль парня, но видно было за что проучивать. Кстати, в роте это не первый был случай, было и при нас подобное, потом опишу. Пишу о парне так, не от того, что себя красавчиком выпячиваю, нет надобности, были пострашнее из моего призыва, как вообще можно таких людей призывать тем более за границу, так тогда считали мы, мы были полны воодушивизма, всё мерили на свой манер, мы были переполнены гордости от того, что выпала честь служить при штабе аж целой дивизии, такая фишка выпадает не часто людям, мы попадание считали законным, а своё пребывание своеобразной необходимостью и незаменимостью себя любимых, нам было противно смотреть, как в роту приводили кривых и косых, горбатых и щербатых, мы в открытую выражали своё возмущение, явной дефектацией ротного коллектива, но, но на наши слова просто клали, клали большой и красный. И так случилось, что от призыва гвардейцев-тяжеловесов, в роту поползло явно диффективное воинство, мы ещё успели увидеть то, что должно быть в роте по определению, чай лицо, но вовсе не попа штаба дивизии. Чёрти кто появился в роте, коротышки, заморыши, недокормыши, сброд, одним словом, на кого не глянешь, кожа да кости или штепсели с тарапуньками, один идёт, его за версту видно, другого под мышкой несёт, просто срам. На нас, карантин, без тёмных очков, лучше и не смотреть, Бухенвальд, одно слово, так и прозвали нас кандидаты в деды, Бухенвальдовцы, прибывшие из Либерозы для выполнения самых грязных видов работ. Не опускаю своих товарищей из роты этими писульками, зрелище после ухода 36 дембелей, стало таким жалким, новые деды такими мелочными, мелкими и недостойными своих предшественников, что даже нам было видно, не потянуть им роль дедов, а черпакам, роли кандидатов, мелковаты, трусоваты, задиристы и как сказала моя тётя про меня в детстве «ты Вова, спереди костистый, а сзади говнистый», так примерно и у меня ассоциировалось новая ротная элита. Гопота и мелкота, таких даже бояться не интересно, никакого смаку от страха, так, одна суета, даже хофман, красиво вдарить не могут, всё с силой, всё в спешке, на ходу, впопыхах, ни какого тебе шику и лоску, хофман должен биться не ради боли, но ради удовольствия, солдат должен несколько минут умирать от страха, дрожь должна вызвать воспитательный момент, наказуемый должен прочувствовать, что даже, если и не совершал вины во имя человечества, то в назидание должен принять этот хофман от дедушки, как высочайшую степень внимания к твоей жалкой персоне, что нету времени у дедушки на то, чтобы отвлекаться на твой хофман, у него работы полон рот, ему бы надо подумать о многом, а тут ты, получи и не говори спасибо, не утомляй его по пустякам, ведь сердце не будет зря обливаться кровью, он переполнен думами о том, как лучше Родину от недругов защитить, покой для любимой чувихи сохранить, пока ты не способен сделать «это» вместе с ним, пока ты даже не держал в руках оружия, пока ты не стоял в карауле и не побывал в наряде, тебе пока даже отказывают в принятии присяги, пока ты никто и место твоё в карантине, подальше от людей, подальше от службы. Службу могут нести только люди, правильно научившиеся ставить хофманы. Не бей в лоб сотню раз, вложи всю душу и умения, сделай установку на чувственность, вдарь раз, чтоб фонарями радуги в глазах, со щекотанием и со вкусом соли в носу, задержи дыхание, растяни пальцы резинкой от трусов, гакни вслух и хрустни костяшками с вывертом в области переносицы, заряди энергией почитания на неделю по типу энерджайзера, не заставляй простаивать только к тебе одному очередь, не сипетись, поделись с товарищем, такое разделение только укрепит твоё положение среди своего сословия, учитесь, короче, ставить хофманы по комендантски, не снижайте планку мастерства, раз вдарил, второго не потребуется, пошёл кругом дух от стенки к стенке, сам попробовал, другим расскажет со смакованием, и тебе хорошо и им не плохо, тут тебе и дисциплина и боеготовность повысилась. Тихо стало в роте, ушла целая эпоха, вернулись гулёны с гарнизонной губы, вернулись ни кожи, ни рожи, сплошь серые лица каторжан с урановых рудников. Гемоглобин минус ноль, шинели висят, как на колу, вместо лиц пустота. Когда пугали губой на граджанке и по прибытии в роту, не сильно отчаивался наказульками, удаль и ухарство и пофигизм не позволяли серьёзно к этому относиться, всё делалось на публику, перед друзьями, о себе пока не думалось, ну как у того зайчика, который перед носом у охотника носился и задирался, показушничая перед своими менее робкими зайчатами, о дырках в шкурке не заботился, опыта маловато имел на момент выстрела из ружья. Так и мы, идиоты и есть идиоты и только зэки, прибывшие из губы с дырочками в шкурке, размером с кулачище, не открыли глаза, а скорее вытащили их из глазниц и ими сунули вплотную к телам солдатским, туда, за их шкурку, дали понюхать какой «какой» они пахнут, позволили заглянуть в пропасть души, дали прикоснуться к обледенелому телу и высушенной от хлорки кожи. Вся рота пришла смотреть, как они возвращались из Майданека, переходом через Либерозу и Дору Миттельверкен, как они входили, чужие в чужую роту, люди, которые совсем недавно входили в высший состав гордости и доблести роты, люди, которые не раз побывали в отпусках, люди, чьи фотографии пока висели на ротной доске почёта, лучшие спортсмены и отличники боевой и политической подготовки, люди, которые утопили в стакане самогонки свою репутацию и навеки приобрели кличку «преступников», именно преступников, было у нас такое, в преступники легко можно было попасть, но отмыться шансов не предусмотрено было и по прибытии в роту, об этом всем чётко и ясно давали понять и никаких поблажек не бывало. Ничто больше не могло вернуть доверие, ты навечно был виноват заранее, сволочь этакая, его взяли в королевские войска, где каждый день то плов, то котлеты из чистой говядины, где ты видишь управление штаба и командный состав дивизии, подлец, негодяй, нет тебе больше уважения и нет тебе больше почитания, гнить тебе вместе с фурункулами заживо, пока приказ не освободит тебя от этого. Это ужасно, этого не пережить, дедовщина солдатская, против опускания залётчика, ни в какие ворота не лезла.
Владимир Мельников 3: Продолжение рассказа "Присяга" часть девятая. На улице ещё розы дарили нам свои бутоны, правда вызревали они на самых верхних кривульках колючек, но было тепло и удивительно хорошо от этого, а на скамейках в курилке перед крыльцом роты сидели военнопленные в страшного потрёпанного вида шинелях, без хлястиков, с пятнами машинного масла по полю, без знаков отличия, с дырками на полах, сидели чумазые, кашляли и «бухали» бронхами, дымно курили самокрутки и никак не могли прийти в себя, прийти в себя, разогнуться, не сутулиться и не держать своё тело в обхват чумазыми руками, выдохнуть весь накопившийся дым из лёгких, но не пыхать огнём газетным, успокоить безумно горящие глаза и выйти из состояния гибели. Синие губы, белая пена на губах, крошки самосада, щетина в полпальца, пустые голенища от сапог с болтающимися в них культями лагерников, одни выдохи без вздохов, страх, страх, страх….собраться невозможно, тело на скамейке перед ротой, душа носится между парашей на губе и нарами камеры, шум воды из бачка на протяжении суток и раздирающая лёгкие газовая смесь из засыпанного хлоркой отходного места и смеси холодной воды, МИГ 21 от нар до толчка и обратно, голые доски нар и команда не садиться в течение с 5 00 утра и до 23 00 ночи, красные погоны часового из пехоты и неизвестная речь из его уст. Газовые камеры Дахау переносились легче нашей гарнизонной губы. Попасть туда было очень трудно, не всем удавалось, не вседа у старшины роты поднималась рука отвалить начальнику губы бочку краски или несколько мешков цемента или мела, но, но для своих любимчиков, старшина роты ничего порой не жалел, он оставлял ротный чулан пустым, но ради такого случая, да если ещё этот любимчик задирал старшину на протяжении нескольких недель или одного прокола во время командно-штабных учений, то вся рота была тому свидетелем, какой неслыханной щедростью начинал вдруг обладать папенька, что полдня целое отделение проводило раскопки всех нычек старшины, выполняя самораскулачивание куркуля, известного в узких кругах, под кличкой «жмот» и вытаскивая на свет божий то, что было украдено его предшественниками из школы воздушных связистов. Сначала «повезло» самогонщикам, ну губа, ну заключение, ну, что теперь, ложиться на нары и помирать? Ничего подобного, на губе не они первые из роты побывали, были и те, которые на червонец шли, было, что оттуда вынести полезного и естественно, что люди шли туда уже подготовленные, пусть на словах, но польза была, на работу враз попали, крепкие, откормленные, осень, уголь под дождём дуба врезал, маленький морозец и уголь киркой придётся отбивать, пласт за пласом поднимать перед погрузкой, всё равно, что в шахте заново рубить. Уголь почувтствовал ещё на рассвете присутствие углекопов-самогонщиков, факел перегара помогал согревать руки копателей счастья, помогал согревать и разлеплять пласты, согревать и подсушивать отдельные брикетины. Через пару часов от углекопов остались только имена, да статья приговора, остальное слилось с цветом угольной кучи, пыль попала и в рот и в нос и в уши, попала и в подмышки и во все складки которые зарылись на теле, уголь не попал в глаза, дудки, туда он даже у шахтёров не попадает, белки всегда блестят, как у кота яица. Всё бы ничего, грузи его да грузи, да случай подвёл, угостили сигареткой водилы грузовиков, заначка у людей на вечер, после отбоя, появилась, бо не в моготу уже сейчас стало от курева, не еда ни питьё не шло, не было курева, не было у человека жизни, спичка и кусочек тёрки упали туда, куда упала сигаретка, упала и лежи тихонько до вечера, мы тебя сами найдём. То ли уголь на нары упал, то ли человек-самогонщик, даже караульные не сразу скумекали, три дня после шахтёров нары отмывали уайтспиртом, а пока что и к ужину не прикоснулись, только смогли доползти и враз вырубились, будто в дымину пьяные. Караул сменился, строгости прибавилось, а дымом потянуло, так пришлось подъём заключённым делать и устраивать пожарную тревогу, по всем нормативам и со всеми отсюда вытекающими последствиями. Примчался офицер, приложил ладонь к виску и получили по рогам молодые синяки прибавку к жалованью, хочь жалуйся, хочь не жалуйся, к прежнему сроку прибавился новый срок, а затем, и снова затем и только когда надежда покинула узников, свобода смогла грянуть у входа в камеру. Работами больше не жаловали, статья стала уголовной, на работу таких не водют, отсидка в камере с пристёгнутыми к стене нарами и ежеминутными командами часового в красных погонах, а ещё братья по оружию называется, и этот шум неумолкающей воды из бачка в сортире, и эта хлорка. Отобрали всё до исподнего и на ночь деревянные нары вместо кровати и больше ничего и окошко открыто на ночь, чтобы не задохнулись от хлорки, но вонять от этого меньше не перестало и согреться в рубашке по-чапаевски не получилось, единственное, что могло привести к состоянии сна, было откинуться на спину и угревшись на досках, под утро, маленько забыться. После такого курорта бойцы не могли самостоятельно двигаться даже в камере, от холода задубело всё тело, от стояния на ногах в течение дня, ноги гудели и тряслись, глаза слипались и гноились, как у заразных конъюктивитом, человек находился постоянно в переходном от сна к яви состоянии, где был сон, а где находилась явь, человек перестал различать. Понятие времени перестало существовать, человек перестал понимать команды часовых, те перестали сдерживать себя и постоянно, что-то требовали, человек не понимал команд и получал новую установку, а получив установку, не понимал, что он должен был делать и проваливается снова в сон на ногах, и так часами от подъёма до отбоя. Юные «синяки» перестали считать себя людьми, как таковыми и простились с жизнью, не умерев окончательно, сколько здесь они находятся и сколько ещё просидят стоя, мог знать ни ротный, ни старшина роты, ни сам комендант гаупвахты, всё зависело от самих бродяг, зевнул разок и получай новый срок, а про тебя в роте считай забыли, готовь себя после освобождения к службе в одном из пехотных подразделений или полигонов. Кто за, что здесь сидит и кто из какой части, к концу срока не волновало никого, буравило мозг другое, господи спаси, вытащи мя грешного, на какой хрен я с ними связался, какая на хрен дружба и вообще, где я и где остальные, что я здесь забыл и почему не дождался полгода и фляга первача в саду под антоновской яблоней закопанная стоит, пузырь шампусика сам припрятал, когда уходил, для того, чтобы вернувшись, достать и разговеться с друзьями, сначала шампусиком, а потом на всю глубину сорока литрового бачка по антоновкой в саду. Засовы загремели сначала во сне раз тридцать и только на тридцать первый раз грымкнули в сам деле. На пороге снова ладонью к виску стоял комендант гаубвахты, снова «товарищ солдат, смирно! Слушай приказ, тра-та-та-та-та-та-та…вольно, к месту службы шагом марш!» Бац, бац, бац, старшина роты потерял очень много, не увидав, как грамотно научились бацать строевым шагом, по стойке смирно, его солдаты, ротный увидев бы это, с понедельника бы снял старшину с довольствия и пока тот не научил бы своих солдат хождению по мукам, не поставил бы того обратно на котловое удовольствие. В роте так не ходили и не бегали, так могли выполнять команды только солдаты из той части, у которых вроде погоны были нашего, красного цвета, да командиры были пофронтовее, такие, у которых спичка горит не 45 секунд, а в два раза быстрее. Столько суток отсидеть умудрялись не иначе, как только комендачи, борзость не позволяла идти по мелкому, у нас даже не стали бы разговаривать с тем, кто, получив трое суток гаупвахты, вернулся бы именно на через такое время. Попробуй вернись, куры засмеют, но вот когда ты, получив трое суток, а вернулся ползком на десятые, вот тогда тебе почёт и уважуха от всего личного состава роты, правда скажем честно, уважуха на один вечер, ужин и одну ночь, вторую побудку тебе прокричит боец из караула твоей гаупвахты в расположении его роты, его батальона, его мотострелкового полка, погоны можно не менять, всё давно предусмотрено и выверено и песни не надо новые разучивать, песни общие поём и о ложке заботиться не надо, её тебе на булавке левофланговый принесёт вместе со всеми ложками роты. Засовы и раньше гремели не хуже, хуже был настрой офицера с ладошкой у виска, за первый выдох никотиновым дымом перед лицом с ладошкой у виска, сутки отсидки, за бестактный ответ в борзовом стиле, снова сутки отсидки, за отсутствие подчинения караульному, снова ладошку к виску, ещё новая ночь в камере, тут и про столб по неволе вспомнишь. Это, когда разгневанный начальник караула, наказавший всех разгильдяев, приложив руку к виску и стоя по стойке «смирно» пристал к опоре освещения в гарнизоне «как стоишь передо мной, скотина! Свет не включать, с посторонними не вступать в переговоры, смирно, ещё смирнее!» и стоять тебе в темноте до утра по самую не балуй в асфальте, стоять и гудеть от страху проводами, стой и гадай, привяжется снова кто к тебе в темноте пьяный или нет, стоять тебе в обнимку с ним и выслушивать его жалобы на жизнь и того, кто тебя тоже поставил по стойке смирно, быть тебе к утру обоссаным человеком или бродячей собакой, постоишь вот так, да и подумаешь на будующее, слушаться тебе старших или чокаться стаканами с товарищем, притаранившим самогонку в банке из под компота, щедро заправленную вишнями, для отвода глаз таможенной службы. Хорошо шёл самогон из горла четверти, компотом отдавала, да то ничего, зато приятнее на губе тот вкус ощущать, закрыв глаза и перевесив часть туловища на не упавшую ногу. Засовы прогремели не хуже, не лучше, чем гремели засовы у дверей Петропавловской крепости, железо оно в тюрьме двойственный звук имеет, звук спасения от заточения, этот звук запоминается до сегодняшнего дня, но тот первый засовный звук, поднимает из сна человека после дембеля из домашней койки в холодном опохмелочном поту, не иначе как. Старшина роты сдал, старшина роты принял, да нет, не на грудь принял от счастья за тех, которые имели место споткнуться и удачно пройти курс исправления и излечения от самогонной зависимости, старшина роты принял к сведению, что такие-то, такие-то, сего дня могут отбыть в расположение той части, где с дисциплиной дела обстоят крайне плохо, о чём уже оповещены соответствующие органы и приняты должностные меры и даны некоторым людям поручения, но не более того, нет, вру, чуть более того. Своих не бросают даже в комендантской роте, своих приезжают на УАЗике, получают на руки бумаги, ставят подпись, ставят солдат в строй, дают верный азимут и, назначив старшего, убывают в роту, за тем, чтобы уж там, как следует подготовиться к встрече столь желанных и дорогих гостей. Дорогих, это в прямом смысле, пара бочек краски в 40 литров каждая, да несколько мешков мела и цемента, это вам разве не дорогой подарочек сделал от себя папенька роты, ради уважения кучки хануриков, которым перед таким замечательным праздником, ну что ты будешь делать, захотелось побывать не вместе со всеми, а вот, пойди ж ты, в санатории, да не в каком-нибудь там ротном, ну, в смысле в лифте в подвале комендантской роты, а в самом насиженном, в гарнизонном, да чтобы с тремя звёздочками, да именно, что б у самого товарища начальника дивизионной гаубвахты, что б поближе к лесу, что б у «совиного заповедника», надо же тебе, но что не сделаешь, коль просют. Старшина укатил, да другие успеть прикатить осмелились, своих даже комендачи не бросают, шинели, что валялись в мазуте в отсеках других УАЗиков, выпали на руки узникам гарнизонных лагерей смерти, шинели в мазуте, без хлястиков не удерживались без помощи посторонних на плечах, руки не владели пальцами, тело не владело руками, руки не попадали в рукава, солдаты превратились в кули соломы, тряска в теле стояла такая, что мумии кажется и правда поверили, что они умерли, холод в теле остался от камеры такого градуса, что тепла исходившего от остывшего и оголодавшегося организма, не хватало на то, чтобы согреться и начать движение. Быть свидетелем такого позора никто бы не согласился, но пили-то вместе, пили-то все, да попали за решётку избранные, остальные поховались кто куда, теперь вот глаза в глаза встретились, суд совести пострашнее пыток хлоркой поди будет, такое не забывается, от такого не спрячешься, укутывай в шинели и молчи от стыда подальше, сопровождай военнопленных через полчасти до роты, там ужо ротное начальство оповещено о выдвижении «самых достойных», там вам встреча потеплее этой приготовлена, вся рота высыпала в курилку, думайте, как хочется, то ли вас «челюскинцев» встречать, то ли на ужин собрались. Дорога в двенадцать минут стала «дорогой жизни», стольким успели попасться на глаза, столькие гарнизончики успели угадать в «героях» «челюскинцев», сто повеситься было бы честнее, чем топать к роте, не попадая от тряски холода по камням брусчатки. Зрелище достойное кисти Мастера, «доходяги на мостовой», картина я бы сказал «маслом», подальше из партера, на галёрке оно как-то будет и спокойнее и незаметнее, не ровён час память зафиксирует мой образ навеки и быть мне зачмарённым до самой весны, пока не улетит последний самолёт из Фалькенберга, а что для «челюскинцев» именно он заказан, так и гадать нет необходимости, пойду-ка я в сторонку, оттуда и понаблюдаю. Вовремя понаблюдать собрался, «х…ли вы вылупились, с…ки, пошли на х… отсюда, уроды, салаги, салабоны, уууу мы вас ещё поулыбаемся, на х… сказали отсюда марш!», вот так вот, это тем, кто в партер места искал для себя и своих товарищей, это чтобы поближе на страдальцев поглядеть, чтобы страдания прямо из первых рук, от авторов, так сказать, чтобы с кровушкой на губах, потрескавшихся от обезвоживания и высушивания парами хлорки. Десятки озабоченных взглядов, дюжины зажжённых и поднесённых одновременно спичек, изъятых у подло лыбящихся салаг, пачки с торчящими сигаретами и уже прикуренными папиросками, ноги ходуном под скамейкой у присевших комом инвалидов, горящие глаза с воспалённым воображением фюрера 30 апреля 1945 года, не иначе, как но не глаза здоровых и цветущих красавцев комендантской роты, загнанные фюрерята в бункер 45 года, апреля месяца, всё, это уже не люди, это трупы, ткни и они упадут, вот что сделали они сами с собою. Видеть это не надо было никому, но видеть пришлось всем и смотреть на ужине пришлось тоже всем, только не в глаза друг другу, а себе в миску, сидели и помалкивали, говорить не решался никто. Накормили губой сразу всех, всю комендантскую роту, я блин боялся после этого поссать мимо толчка в сортире, мне всё мерещилось, что в подвале гремят бочки с краской, по мою душу, что у старшины уже есть сведения на меня и что вон те самые шаги по коридору, это за мной. Ушли дембеля, ушла радость и тишина из роты, пришли уголовники из гарнизонного дома отдыха, жди беды, жить в роте станет наверняка жоще и тяжелее, спуску ни от командиров, ни от получивших повышение в звании сержантов не будет, впереди подготовка техники к командно-штабным учениям, впереди встреча «целинников», впереди принятие присяги и баста, пора братцы службу и вам знать, хватит жрать казённый харч, да переводить в пустую туалетную бумагу. Уголовников не выгнали из роты, не знаю, почему это произошло, может потому, что загул был массовым и исправлять говнюков, как выразился командир роты, решили на месте совершения преступления, но других подобных исключений больше в роте не наблюдалось. Через день на ремень, это самое малое, что мог удружить по блату старшина роты, сам проглядел четверть самогону, сам хлебай дерьмо столовой ложкой. А что до тех отпускников, которым руку жали на 7 Ноября, так ничего, всё нормально, всё путём, съездили они в свой отпуск, правда с задержкой в три месяца, но для отпускников нашего гарнизона то срок совсем копеешный, мне объявили в конце февраля, а съездил в конце августа, в аккурат на День танкиста, как раз самого поспел, да и антоновка уродила в тот год, самогон, правда, не сохранился под яблоней в саду, я ж тогда в непьющих ещё страдал. Неделя за неделей, день за днём, народу стало меньше на четверть, 36 убыли, один остался до Нового года, ему так было даже лучше, чего торопиться домой, кому ты там нужен? Ну, если не считать родителей и друзей, самогон быстро закончится, сарай дров сгорит в русской бане, шашлыки по снегу уже не катят, работы нет, подруга вторым ребёнком беременна, мужик хороший, да и с колокольни глядя, понятно, что не твоя она, толстовата стала, обабилась в губах расплылась, пятнами пошла лицом, сисястая, а тут ещё беременность и утиная походка, гадость, одним словом, с будуна, без опохмелки, с фуражкой на макушке в рубашке-батнике, на фига козе баян, катай Петя её третьим колобком, пусть её многодетность красит, видно не разглядел ты её в девичестве, а, хватит об этом. Да, тему-то закончить надо, так вот, по поводу трудоустройства, из военкомата пригласят на учёт встать, в милицию приглашение по поводу работы поступит, в КГБ или ещё куда, образования никакого, только права в кармане, да опыт вождения за плечами, больше идти, кроме гаража тебе и некуда, не гоношись перед друзьями, они тремя годами это уже проходили, 130-146 рублей, вот твой потолок, допей её горькую и вспомни о том, что обещал ещё три недели назад отписать в часть о себе, да видно одно дело дружба по приказу, другое дело, ты снова свободен и на фига тебе те армейские друзья, одно тянет, но потом и это пройдёт, тянет пока не отболевшее, тянет то, что согревало в одной палатке, тянет то, что незримо вошло в тебя помимо твоего «говна». Дружить никто теперь тебя не принуждает, ты свободен, тогда было тяжко и ты по неволе пригнулся к своему плетню, подрос, стал тоже дедом, нашёл новых друзей, потом суета перед отправкой по домам и ты понял, что ты свободен и всё хорошее и всё плохое к сожалению уже позади. Как с этим смириться, но, увы, послужил бы ещё, оставайся, но твои уйдут и новые твои снова уйдут и твоя судьба больше никого волновать не будет, ну будешь ты в роту по старой памяти заходить, да чужим ты станешь поневоле, гусь свинье не товарищ, ты дома станешь ночевать, а я в кубрике ротном, ну и какой у нас союз, меча и орала. Ходит мужик в автопарке, ни солдат, ни дембель, нонсенс в фуражке, ждёт писем от сослуживцев, наивная душа, да кому ты нужен, это по призыву ты был с ними дружен, на гражданку попав, ценности резко изменились, на фига мне тебе писать и какой смысл в этом, и сколько нужно потом ещё писать, а зачем это мне надо, служили и слава Богу, я ведь от тебя не отказываюсь, под тем под чем подписался, всё остаётся в силе, ну, приезжай после дембеля, койка всегда имеется, мамка застелет и ужин организует, друзья мои придут, посидим, вспомним, провожу до станции, к тёлкам вместе сходим, приезжай когда ещё надобность появится, но писать не буду, матери последние сто дней не писал, написал «ждите» за сто дней и «ждут». Дембель наполовину стал нам, как бельмо на глазу, всё ходит и ходит, ни работой его не занимают, ни сам просится чего не то поделать, как к нему обращаться никто толком не знает, надо ли его бояться или уже «не положено», другим череда пришла пугать. Уголовники-самогонщики чего-то затихли, наверное сами не верят, что не расстреляют, стрельнули разок по ним холостыми, да видно и этого хватило, катают тачки свои в автопарке, метут асфальт, чистят «норку», только успеваем мимо них прошмыгнуть, помочь и они боятся попросить и мы не решаемся, не знаем, как другие поймут эту помощь, как бы медвежью услугу не подложить, вроде мужики отошли маленько от камеры, козлистость по ту сторону приказа об аресте осталась, каждый сделал сам свои выводы, каждый теперь сам за себя, из лёгких тридцать лет подряд хлоркой тянуть будет, как тянет ацетоном от диабетиков. Плакаты, не события, губа, прощание славянки, пирсинг, чайная, первые комиссованные, «норка», мослы, «не человек и не дембель в военной форме», ну разве это не плакаты для молодого бойца? Столько событий за месяц службы, а что же дальше будет-то? Дошло, теперь дошло, теперь ясно, почему присягу не принимают в первый день призыва, понятно почему, столько комиссованных и иных дезертиров, столько новых пацанов прибыло в карантин из других частей, а сколько увели от нас, куда, зачем тогда сюда надо было определять, хорошо хоть костяк остался из 36 человек. Народу стало меньше, нам внимания стало столько, что замполит с ротным от нас не отходили ни на шаг, прогулки вдали от роты закончились, экзамены приходилось теперь сдавать в парке, на глазах отцов командиров, кажи Вова Бунга чему успел задрочить свой карантин, тяни ножку вместе с нами, огребай за всех убогих и контуженных. Попробуй теперь пошлангуй, время поджимает, вся рота на нас смотрит и приценивается к каждому человеку, не час, не два шагаем, полдня до и полдня после обеда, шагай и не куксись, посмотри чем сегодня занимаются деды и кандидаты, метут и ещё как метут, так слонами не мели когда-то, ждут тебя, метла руки натрудила, не смотрите в их сторону, ибо не посмотрят ни на старшину, ни на Вову, накостыляют прямо на плацу, вы что, не понимаете, что от вас требуют, салабоны, узнаете, что вам предстоит чуток позже, побегаете по заснеженным лесам, поторчите на морозе на перекрёстках, поваляетесь под мармонами на шинельке на трассе, потаскаете ледяные штабные палатки на полигонах, узнаете почём фунт лиха, салаги. Оборвалось, совсем нежданно оборвалось, только с завтрака и сразу после развода всё пошло не так.«Карантин, слушай мою команду, получить оружие, противогазы и вещевые мешки». Вот так зарядили, вот оно и до нас дошло, пора взрослеть и браться за оружие. Никогда замуж не доводилось выходить, но в это утро каждый себя увидел именно в этой роли, роли невесты, всё внимание только тебе, и так на тебя посмотрят, и эдак, и под юбку заглянуть не преминут, кто ты боец? Какая тебе цена, что ж ты как палку ухватил автомат, что ж рожки порастерял по полу, а штык-нож кому оставил в пирамиде, чего тянешь противогаз, как щенка на прогулке, противогаз тоже оружие, если как следует на врага натянуть, да трубку перегнуть, то и убить таким образом его возможно, а уж если супостата поставить на кросс в 6 км в противогазе, да нашего ротного следом в УАЗике послать, то и газовые камеры можно упразднять. Хватай всё по списку и тащи, куда тебе указали, в каптёрку к мотоциклистам, туточки, направо от ружкомнаты, первая дверь направо. Рулон туалетной бумаги на компанию, масло машинное в жестяной баклажке, литр бензину и вперёд на танки. До сих пор удивляюсь себе, автомат выдали, но учить сборке-разборке никто и не собирался учить, неужели понадеялись на НВП, такой демократичный подход к защите Отечества, а если вдруг у меня «бананы» росли в журнале по этой дисциплине, а если я не так чего соберу, вдруг мой автомат станет, как в том кино про «Свадьбу в Малиновке», у Попандопуло, стрелять по своим, что тогда мне делать, оставаться со своими в окопе или к чужим перебираться, чтобы их победить правильно. Притащили моё счастье наконец-то из подвала, мой любимый и драгоценный сейф с валютой, мой вещь-мешок, а то, что этот мешок действительно стал вещью, так это было одному мне и известно, сам не предполагал, какая удобная это вещь, вещь-мешок, оказывается туда можно не только новые портянки засунуть с набором первой неоходимости бойца, на случай проведения строевого смотра, но использовать эту тряпицу в качестве несгораемого сейфа фирмы «Октябрьская революция», сейфа в котором деньги и правда не сгорают валяясь под ногами старослужащих, не сгорают и неплохо сохраняют свои валютные качества. Три червонца, выданные мамкой из шефонера, спрятанные на случай катаклизьма в семье с деньгами, при первом шмоне в кадрированной дивизии в Калинине, были экстренно замоноличены в складках ремешков, прихваченных суровыми нитками к низу хранилища-мешка, в 16 раз сложенные десятирублёвого достоинства и ужатые до состояния подушечки жвачки «орбит». Поместились там и заморозились в стоимости аж до морковкиного заговенья, то есть до сегодняшнего дня. Чуток ослабил дверцу сейфа, чуток ремешок дал слабину и вот они родимые мои червончики, вот она моя расстрельная статья, валютно-червоные махинации за рубежом Советской Родины, вот он воротила, куркуль и богатей доморощенный, конечно доморощенный, дома успели, как следует вдуть в уши, что червонцы «там» в большом ходу, сам замполит домашний на кухне за рюмкой объяснял, инструктаж-беседу проводил, цены называл, расценки, вещи, какие привезти сестре, его жене Татьяне привезти из-за бугра, не себе говорит, сестре ведь везти будешь, а я мол, её за это ещё крепче тискать по ночам буду, на второй заход на неё зайду, к твоему дембелю в Академию сподоблюсь и племяша ещё одного тебе подгоню, посмотришь как у меня это получается, тебя научу, а сам не сможешь, пиши рапорт на моё имя, так и быть, по родственному, настрогаю в лучшем виде, девочки, мальчики у тебя пойдут, только об именах заранее позаботься, я что не предложу своей, то всё Ванюшки получаются, зять у меня замполитом успел стать, в Туле послужить, в отличниках в Питере ходил, двух пацанов на «ять» выстрогал, сами теперь служат. Правильный мужик и советы правильные, вот они красненькие валютой-то и стали с его лёгкой руки, молчи, говорит, не болтни кому по простоте душевной, больно ты добр и болтлив не в меру, прямо не нравишься ты мне Володька. Вот и ошибочка, товарищь старший лейтенант внутренних войск, города Новомосковска, лови своих зеков, убивших часового заточенной миской, выпущенной с близкого расстояния, год тебе Академии не видать, хоть ты и с отличием окончил своё Ленпитерское военно-политическое училище и право выбора за тобой в месте службы, ищи потерянный автомат в повале дома, год у тебя в запасе ещё имеется, а я пока никому, я даже про деньги эти во сне, стал по немецки говорить, чтобы меньше поверили, это если на тот случай, когда кто-то в кубрике из ребят немецкий в пределах начальной школы знает и скумекает о том, что речь во сне моём о червонцах идёт, а я раз и снова на русский, ясно дело, не поверят и по утру особо интересоваться не станут, глядишь, до дембеля и не расшифруют, а я потом им раз из гузыря своего вещь-мешка и три червонца, вот облом-то будет, у кого-то матка без натуги враз лопнет от расстройства. Посмотрел, провёл ревизию, да и сейф на замочек, хватит на сегодня, а то может прямо этой ночью и присниться, а я и сам пока словарный запас немецких слов про червонцы не успел обновить, вот занятие нашли по вкусу, перебивать номера пользователей на амуниции. Хлоп подсумком в морду «чего уснул, салабон», бери наждачку и вперёд за всеми, вон, как люди отдраили фанерку, ни тебе имени, ни тебе фамилии, делов-то, я тоже так умею, в школе скворечники не один раз делали, все руки в занозах от неправильного обращения с фанерой. Был Серёжка Тропынин, да весь и вышел, не было такого и вспоминать нечего, хороший был хлопец, да перед Серёгой, сколько Иванов перебывало, владея его амуницией, вот и я сподобился, теперь тушью Коля Умрихин пропишет каллиграфическим почерком, а я у него в должниках пока похожу, обещаю один раз печку истопить на учениях, очень я люблю это делать, устройство «буржуйки» я в совершенстве изучил, как-никак злостный дачник-неудачник, что не посадишь, всё растёт, ткнул лопату в землю, забыл на ночь в сараюшку убрать, утром бац, кабачки на лопате уже выросли, и вроде ночь-то в июне короткая, когда успели? А ты Серёга Тропынин, кати в свой Омск, готовь мешки, кедровый орех пошёл, или ты его или медведи тебя, орех, его все любят. Мажь погуще, служить Вовке долго, фамилию, не жидись, клади погуще краской, чтоб в темноте не спутать мне с чужим, бензин откупоривать, зачем нам бензин, вроде никуда не собирались ехать, а, бензин разводить пенопластом, зачем пенопластом, я же его обычно для мопеда «Рига 2» маслом разбавлял, ишак меня нюха? Какой ишак, почему именно меня тот ишак нюхал, а, понял, так бы и сказали, тоже мне, с ближнего востока, лак будем делать кустарно-самопальным методом, ясно, я вообще говорю очень понятливый, обычно с третьего раза уже понимаю, чего от меня хотят, смеются, муха им в рот. Вова, говорят мне товарищи, тебя как часто в детстве роняли, не роняли, ну так хоть били, били, говоришь, мало видно били, но деды это быстро поправят, вот незадача, это я о дедовских поправках говорю сам с собой, да не надо меня рихтовать, я сам исправлюсь, не успею, почему? Дембель раньше поспеет, говорите, ну тогда догоняю птурсом вас и за чистку автомата берусь. Ободрали, зачистили, обезжирили, написали имя, фамилию, отлакировали таблички и стало оно «его», «моим», всего за один литр бензина «норма». Поваляли запчасти от автомата по полу, огребли подсумком от сержанта по горбешнику, поржали над собой, порадовались, что бьют только подсумками, что автоматы в ход не пускают, ясно дело берегут оружие, похвально, уважаем, прониклись, мотаем на ус, оружие оно для другого слажено, по почкам можно и другим, что полегче, да поухватистее врезать, маслицем его и насухо ветошью, хороший витарь, да малого калибра и набалдашник странный на конце ствола появился, с таким раньше встречаться не доводилось в школе и на десятидневных сборах после 9 класса, говорят оружие-то секретное, но что в нём секретного, калаш, он и в Африке калаш, вон его даже одна Африканская страна у себя аж сподобилась на гербе страны разместить, вот на счёт противогазов, так то похоже, что посекретнее калаша этого будет, выдали говно прошлого века, а там, в ящиках под пломбами, настоящие, боевые, на случай атомной войны, говорят, говорят прямо по дну реки можно двигаться в таких, дёрни за верёвочку, реакция и начнётся, дыши себе чистым кислородом из пробирки, строй рожицы карпам и мынькам, пудри мозги ядерным грибам.
Владимир Мельников 3: Рассказ "Присяга" часть десятая. Автомат в школе хорошо все знали, у нас ещё ППШ и дегтярь с карабином живы были, потёртые, тяжеленные, кто их поднять на уровень выстрела мог только, так наверное, как и мы, в землю стреляли, ведь мы так и не смогли на уровень груди их вытащить, так и таскали по полу. Карабин нравился, все его украсть мечтали, затвор огромный, сам тупо-короткий, то, что надо, с таким и на секача не страшно пойти, Калашников никогда мною понят не был. Бегали, бегали с ним на сборах, упали в балке, стрельнули в пустоту мишеней, землю подняли боеприпасом, да и вся недолга, никто толком не попал из 9 патронов, три одиночных в молоко, шесть тремя очередями через «тридцать три», не успел вспомнить до скольких надо считать, палец уже сам справился, нажал до упора на собачку и повёл в сторону ствол грохочя. Мелкашки и простые и с оптическим прицелом тоже в руках держали и постреляли вволюшку, мелкашки не в счёт, и на сборы поездили и на соревнования по стрельбе, удивляло немножко другое, доверчивость с которой подошли к запасу знаний, накопленных на гражданке, какая то легкомысленность в вопросах веры. Автоматы таскали не по теме, так с оружием не обращаются, не иначе, как детский сад в игровой комнате. Я смотрю на людей, вот сидит осёл и пытается сладить автомат по-своему, часть пружин и ещё чего-то валяется на соседнем столе, чего он хочет, а он огрести кое от кого хочет, правильно, после такой сборки автомат точно станет по своим стрелять. Масла навозюкали и по полу и по столам на полвершка и штаны накормили до первой бани, втыкая шомполы, все руки поизодрали, пеналы некуда втыкать, из этих мест пальцы-сосиски торчат, сунули любопытствуя в дырку, да там фаланги и пооставались, вот дубьё, это я уже про себя, а штык-нож-то мой куда подевался, все тесаки на одно лицо, пора выгребать, пока не огрёб за нерадивость. Оружие привели в порядок, присвоение произошло чужой собственности на полном основании, хозяева далеко, оружие безхозное и теперь им можно распоряжаться пожалуй, как совершенно своим, правда косовато посматривают на теперешних хозяев сотоварищи дембелей, есть, осталась ревность и переживание за прежних товарищей по службе, но понимают и старослужащие, что делать-то нечего теперь, после драки кулаками не машут, как ты теперь горю поможешь, ты что пожалуешься, что дух хреново с оружием обращается, а дембель-то только посмеётся, глянет на свет через стопочку с первачком, утренней гонки, мамка только-только баиньки улеглась, дурак ты Петя, так ты в жизни ничего и не понял, зря строгали тебя родители, зря, смотришь ты с той стороны света и делаешь мне больно, зачем ты мне об этом писать собираешься, не настучался в своё время, зачем мне теперь об этом знать, да чёрт с ним с тем автоматом и тем противогазом, он мне до смерти ещё сниться будет, а ты специальное дополнение к той услуге предлагаешь, окстись, живи спокойно, тяжело тебе там понимать пока истину, пол года и дойдёт до твоего сознания смысл гражданской жизни, вечной и правильной, а не навоевался, так оставайся прапорщиком или ещё дальше себя двигай, в военное училище, может таким, как ты и нечего сюда на гражданку двигать, полгода у тебя ещё есть, а что до автомата, да пусть его, я его под колёса кухни походной надысь ронял, в Эльбе с ним купался, железо, чего ему будет, не гоношись, лучше подсоби , салабоны ведь, истинные салабоны и салажата. А с оружием стало лучше, понравилось, исчезли из духов, перешли черту, стрельнуть бы и под присягу. Стрельнуть оказалось проще простого, не зря калашниковы дали подержать, фамилию каждому дали, уголок выделили в пирамиде, можно не бояться за Родину, можно после чистки и спать крепче, автомат смазан, штык-нож нашёлся, пальцы прошли, раны стали гнить дальше, а мы стали дышать реже, реже одного раза в секунду, что-то произошло, людей стали куда-то выдёргивать, мне это не понравилось, я почувствовал на уровне матки некоторое волнение и нервозность, я ничего не боялся, многое в жизни повидал, но тут мне стало гаденько и трусоватенько, я всё понял. Я понял это тогда, когда вышел первый и тихонько, глаза в пол, выдавил «к особисту, следущий по алфавиту», ну-ка, ну-ка, какой там у нас на сегодня алфавит в карантине, сколько там до меня осталось страху натерпеть, тридцать седьмой вернулся, недалеко же он от нас был, сколько шагов от роты там у нас наберётся, десять шагов, говорите, ну-ну. Выходит Вова, слова одно, но дело это совсем другое, жили, не тужили, особисты свои на втором этаже целым отделением кантовались, хлопцы, как хлопцы, половину из этого карантина туда пойдут служить, а чегой-то в ноги у меня вступило, это почему же мой организм почуял такого «я чего стою у стенки, почему дрожат коленки?» Глазами перестали смотреть, люди стали превращаться в кабанов, причём сразу и непременно в диких, видел таких в лесу с кабанятами, хряпы длинные, уродливые, тяжёлые на столько, что они ими еле-еле поворачивают, от тяжести их, хряпы всё к земле клонит, заносит оставшееся туловище в стороны из-за них при беге, глазки меленькие, реснички пушистые, а смерть от них за версту прёт, никогда голову не могут поднять и на людей честно посмотреть, всё по своему, по поросячьи, зырь, зырь и снова чмок, чмок, что попало на зубы, чавк, чавк, хрюк, хрюк, папироску чмок, чмок, харк, харк под ноги, зырь, зырь по сторонам, но ни слова, никому. И так все. Все, кто побывал в Ленинской комнате. Что там ещё придумали, кто посмел, где ротный, там, да нет, не может быть, тогда где и почему туда обязательно надо идти персонально и по одному, а если я такую услугу не заказывал, как не волнует, почему не волнует ни кого, как Мельников, я же, но, куда, эээ, я не пойду, я последний, а можно завтра, нельзя, чего толкаетесь в зад, держась за шиворот руками, отцепитесь говорю, пошил я, так шутить тут по неволе научился, ну ладно, бывайте, арёлики, через час увидимся, что там было всё расскажу. Смелость показная помогает первые ступеньки крыльца одолеть без повторов, подошвы пока удачно попадают на ступеньки, а коленки, хоть и подгибаются, но продолжают гнуться и делать похожие на прямолинейные шаги, что там дальше в коридоре будет, пятнадцать метров дороги жизни бы одолеть, а как обратно, а если ноги откажут ещё в ленинке. Кто только придумал в комнате с таким поэтичным названием допрос учинять, а что это именно допрос, так это стало понятно, когда увидели «усы» в кабинете у ротного, окошки-то в курилку не зря выходят, всё видно, сразу старлея приметили в фуражке с чёрным околышем с сумочкой у бедра, гладенькая такая, полненькая, наверное с донесениями на каждого бойца в дивизии. Тихо мы жили на свете, странно, как-то, то сажали, сажали, пикнуть боялись, теперь с ног на голову переставили, о том, что было, пикнуть нельзя, и говорить запрещается, как страшная немецкая тайна, пикнешь, да вдруг не проснёшься, все всё вроде знают про репрессии, да все друг перед другом дружно отрицают, вроде и было, а что конкретно, факты-то и подтёрли, а кто точно знает, как поверить с первого раза, да и что точно надо народу знать, что врагов народа посажали и постреляли, так народ вместе с тобой вроде вокруг живой и здоровый и даже Советскую власть не боится костерить, напившись до смерти. Зайти или постучать для приличия, постучать, значит признать себя поражённым заранее, не буду стучать, валенком пролезу, сначала до половины просунусь, а потом скажу, что Ванькой кличусь, под простачка заделаюсь, не первый раз в жизни комедь ломать. «А, это, ну, это, я сюда попал?», это моя дурка включилась в работу, «да-да, проходите, присаживайтесь, будьте любезны», ух ты, как Ленин, только усатый и званием пониже, тот кажется Вождь был, это примерно армейский комиссар, этому ещё далеко до Ленина, а сидит тоже голову бочком к тетрадочке склонив, тоже ручку расписывает «учиться, учиться, учиться», только ручка другая, поновее. «Я вас пригласил вот по какому делу, вы скоро примете присягу, станете солдатом Советской армии, вам предстоит защищать нашу Родину…….пропущу семь или восемь страниц, не убудет от романа о жизни и невероятных приключениях солдата комендантской роты, семь примерно страниц о долге, чести, достоинстве, и продолжу: …….так, вот мы находимся на самом острие мирового империализма в окружении стран НАТО…..ещё семь страниц из его тетрадки, плагиатом не балуюсь, и закончу:….если вдруг вы или ваши товарищи обнаружат, что-то противозаконное в поведении тех или иных лиц, если вдруг вы заподозрите…..(О понеслась, в тридцать седьмой год комендантская рота, только этого не хватало, не служить значит, а стучать кувалдой ему в тетрадку, выправлять ему карьерный рост и продвижение по службе, ну ты и хлыщ усатый, в каком тебя положении твоя мать девять месяцев погань носила)….» Замкнулся я, ничего не могу с собой поделать, сидит перед тобой нормальный усатый мужик, почти, как я теперь, только сволота со звёздочками, я даже не знал, что они ещё существуют в армии, мне казалось, что ходят и хитренько улыбаются себе в усы, а сами про всех всё знают, ходят так. Про меж нас, всё подмечают, ничего не пропускают, как ренгены живые, ничего от них не скроется, всё они обнаружат и тихонько так, никого не беспокоя, ликвидируют шпионов или диверсантов, я ведь знал точно, что они это умеют, в кино же показывали, сам ведь свидетелем был, так вот, вычистят нечисть, мы и знать не будем, хотя какие могут быть среди нас шпиёны, коммунизм вот-вот наступит, всё советские и непорочные, лишняя эта служба, так, осталась по инерции от войны, жрут хлеб зря, да ерундой страдают. Никому и в голову не приходит, взять и упразднить особые отделы, пора их в историю назад отправить, всё должно соответствовать моменту времени, ну может и не прав я, всё же в Германии живём, так они сами-то в социализме подальше нашего преуспели, да и Карлы и Марксы их личные, теперь-то всё правильно пойдёт, теперь зигзагов больше не повториться, от Маркса к фюреру и снова к Марксу. Что, что он про мою прежнюю фамилию сказал? Ооо, это он зря сделал, этого я не потерплю, это моё табу, туда свои поганые лапы не суй, отхвачу по самые яица, чтобы подобные больше не плодились, автомат сегодня подержал в руках, хорошее оружие, смотри не смей так больше шутить, я очень в этом смысле злопамятный, не думай, что я перед тобой без погон сижу, пуля она не станет разбираться, не ходи туда больше, заблудимся вместе, возвращаемся засветло, чего ты там про продажу радиаторов и бензина немцам говорил? А, ну конечно стукну, ты только скажи, за сколько, и я стукну, а, и место уже определено, на скамеечке напротив пушки артполка, там в парке, знаю, знаю, как же не далее, как на Октябрьскую жрали печенье и обливались колой, хорошее место дубина выбрал, в аккурат там нас наряд по парку и спалил, место лучше не придумать, и прятаться никому не придётся, заходи в будку дежурного и через окошко для выдачи путёвок, веди за голубками из особого отдела наблюдение, вот идиот, неужели он не просёк, что его там палят со всеми, кто вздумает дятлом стать. Жаль СВТ в ружейке не было, безшумку бы, хотя бы одну и пункт по выдаче лицензий для отстрела старлеев из особого отдела и их не менее тупоголовых стукачей. Сколько же успели сегодня согласиться и что подумают теперь обо мне и те, которые ещё раньше тут побывали и те, которым предстоит сюда заглянуть, вот засранцы, это я к старослужащим, хоть бы одним словом выдали тайну ленинской комнаты. Как дошёл до сведений о родителях и их предках, так перестал быть для меня человеком, сволочь, почему я должен жить и из за таких, как ты всю жизнь жить с оглядкой и думать только о том, что о тридцать седьмом забыть сказали по приказу, понарошку. Да, да, конечно, обязательно, да, как договорились, как только так сразу в парк на скамеечку, я уже свободен? Ауфвидерзеен. Еле сдержался, хватило ума дотерпеть, в курилке все уже всё поняли, и ты тоже обещал? Тоже, мы тоже, когда надумаешь пойдём всем скопом, замётано, ну и с..ки, когда успели это обделать, 36 человек и всех на одной скамейке уместить, на виду перед чайной, прямо на глазах всего автопарка, прямо перед штабом дивизии, их там в училище КГБ по фильмам учили явки в парке на скамейке назначать, тогда бы скамеек 36 поставили, что ли, или кустов погуще насадили, что ли, а ещё по три звезды на каждом погоне, ну конь с яицами, ну старлей, так топорно работать, да тут не то, что шпиона, тут аккумуляторщика простого не поймать, на скамеечке в парке! Ну, что хлопцы, побалакалы с особым бистом, это ротный вышел на крыльцо и с подковырочками к нам, ну шо Мэлник, колы зобрався у скамейци у парку зтричаца, га? Кажи хлопцям? А про открытую фрамугу-то и не подумал я, выдавая в лицах пересказ нашего тайного разговора, гогот и хлопки по спине, шо, спалывся, хватэ у ступи воду толочь, збирайтэ свойю гвардыю и пора працюваты, бо сонце вже далэчэ. Засранцы, купился на голый крючёк, оказывается все зная, что я завожусь с пол оборота, решили подшутить и получилось таки, вот жопа с ручкой, да они тут без меня уже всё про меж собойо бделали, ждали пока я заведусь, купился как пионер на старуху. Они оказывается уже все тут просвящённые задним умом, один я подзадержался у особиста, им уже мозги кто надо вправил из старого призыва, провёл исповедование хором и принял покаяние списочным составом, дольше особист не принимал сегодня, стрельнули с автобана по вышкам автобата, нашлось для старлея настоящая работа, пацанов на завтра решил оставить. Ну, что меля, тоже про аккумуляторы с радиаторами спрашивал тебя, про немок, да? Ага и про немок тоже, а ещё про что? Про скамейку сказал, про то, что если кто, ну, то есть, этого, в общем, к ним на второй этаж особого отдела через дорогу сразу бежать и потом от него не останавливаясь в парк на дежурную скамейку, если скамейка будет занята, попросить, чтобы, если можно, то освободили, встреча тут у нас с особистом по поводу предательства отдельных несознательных заправщиков или аккумуляторщиков, промышляющих торговлей с немецким элементом, пожалуйста, отойдите и не подглядывайте, делайте вид, что ни о чём не догадываетесь, а закончим, я переложу газету в левую руку, угу? Угу, ну молодцы. Те, которые, ещё не успели попасть в предатели к старлею с облегчением вздохнули, слава Богу, это так оказывается в роте шутить принято, за что только марки платят таким особистам, Старлей все два года вокруг нас на полигонах и в роте крутился, но за это время больше и намёка на скамейку не было, присаживался, разговор заводил, но без провокаций, за что его и правда в особый отдел взяли, может из-за того и взяли, что он точно особый был человек, нормальным оказался, не пошла в него зараза, а вот скамейку я всё же видел, в театре Дорониной, так и называлась пьеса «Скамейка» и два действующих лица, он и она, ну всю душу мне вымотали, как я до конца вытерпел лабуду, только ради жены и остался, вот дрянь-то, нет не жена, «Скамейка». А на нашу скамейку в парке никто больше не садился, тогда и дошёл смысл первой разборки после чайной, деды в наряде небось так и подумали, мол, старлея ждём, стрелка у нас тут с ним, знать бы раньше про скамейку, мы бы её солидолом намазали, чтоб и не париться, кто к кому ходил, пришёл и жопа грязная, значит враг, по жопе тебя за это, а можно и дальше солидолом и перьями из подушки, а потом на улицу. Ну а пока, что я злой был и не в себе от предложений особиста, вот пакостник, в военкомате все жилы про прошлое вымотали и тут вспомнили. Что-то быстро всё стало вдруг в роте происходить, машины, мопеды стали пачками ремонтировать, крутить гонять, спорить, поручения взаимопротиворечащие выдавать и всё, всё кончилось, наступил декабрь, уставы вызубрили, текст присяги подогнали, ноги отбили торжественными маршами, оружие успели разлюбить, ну сколько можно таскать в пустую имитируя то принятие присяги, то всякие другие приёмы обращения с оружием, сроднились, притёрлись, дайте хоть малость из него-то пульнуть или стрельнуть, что ли, школяром и то больше успел сделать, а тут здоровенным дядям, а доверия ноль. Приставьте ещё трёх свободных от отдыха особистов и на полигон, оружие пусть пока у них в руках побудет, ну что теперь делать, раз по Германии поедем до Рагуна или, как оно там называется, пусть покараулят, оружие всё таки, с ним солдату никак нельзя, оно же боевое, говорят даже стреляли как-то из него весной, давно правда это было, да и цинки пусть под одно место положат пока ехать будем, мало что и с ними может произойти, вдруг произойдёт случайная расконсервация, как тогда ими пользоваться. Шутки шутками, но стрелять пока не довелось, не пора ли причаститься. Наверное мы вслух последние мысли думали, забегали сразу после развода, мигом бушлаты всучили в каптёрке, в ружейку с таким топотом влетели, будто войну объявили. Вот оно счастье, ты никого больше не боишься, у тебя появилась реальная работа, тебе никто не может помешать её сделать, хоть ты сто раз дед-пердед, стой и со стороны в тряпочку помалкивай, тебя это не касается, каждый стал востребованным, последнее чмо успело отмыться, отпариться, отслоить шелуху гражданки, нахвататься солдатских словечек, стало выражать свои глупости умно, строго по тому, как принято говорить и думать в роте, определились лидеры и наблюдатели, лодыри получили свои уроки сполна, курс молодого бойца можно считать завершённым, пора парой стрельб подвести баланс карантину и под присягу, раз, два. Машины удачно подходили к роте на погрузку боеприпасов и личного состава, там на современных фотках, где я стою на крыльце комендантской роты, есть аппендикс у крылечка и воротца в заборе, они то и распахивались, к ним то и подгоняли задом транспортные автомобили с откинутым задним бортом, туда сигали мы, туда по тревоге кидали матрацы, ящики и цинки. Туда и в этот раз десантировались, две машины, как с куста осенний лист упали, ГАЗ-66 и обе «зебры» регулировочные, вот это мечта, а не поездка. Старшина роты, сам ротный и прапорщик мотоциклетного взвода, все в сборе, они то наверное и поедут на стрельбы, хорошо бы ещё и замполита прихватить, да в кузов, вот потеха была бы, и ему с нами и нам с ним, вот кто желанный для солдата в дороге человек, тут тебе и гид, тут тебе и человек хороший, этому есть и самому, что рассказать и умеет других завести и послушать, от такого любая гадость в радость, любой прикол бел палева, никто и ухом не поведёт, чтобы обиду состроить, любой готов себя развести и подбросить провокацию, лишь бы разговор получился, лишь бы байка удачная родилась. Но замполиты ездят в кабинах старшими, а денег только на водку, как говорил отец дочурке, гуляя с рублём в кармане в парке с аттракционами. Места давно забиты, да и не его это дело, стреляные гильзы считать на морозе, без него, как-нибудь, а морозец и правда подогнали, градусов чуть, но в кузове-то под тентом, не май месяц, скамейки без подогрева, бушлат до лопаток съехать успел, пока заползали в кузов, а как оно на счёт печки, что не предусмотрено, так мы тут раньше дуба врежем, чем до Рагуна того дотелепаем на скорости в тридцать километров. Первым ящик с цинками всучили, первым и очутился в кузове, а что с тем ящиком дальше делать и не сказали, можно ли его уже на пол опускать или он взорваться может, хоть бы чуток глазом моргнули, мол, кидай его, да за борт цепляйся крепче, такая тряска поднимется, как тронемся, да вилять начнём пока выедем на автостраду, да и потом не сахар, а ящик-то так и застрял на коленях, прижали правда вместе с ним к самому передку на крайней лавочке, так тут ненароком задохнуться можно, столько набилось в кузов народу, отсюда ни хрена и не видать толком, можно на обратном пути поближе к заднему борту пересесть, ладно, тронулись, там видно будет. Тент шестьдесят шестого, регулировочной зебры, упал и закрыл от наших взоров всё, что мы собирались видеть через окно в Европу, окно захлопнулось, пара старослужащих из мотоциклистов запрыгнула на выезде у КПП автопарка, они оказывается уже дожидались нас, тент хлопнул вдогонку упавшие на задний борт, переваливались через него уже на ходу, тент хлопал их по спине, а машины уже выходили на правый поворот и по дуге выруливали на выезд из дивизии, машины пошли ровнее, мы шли мимо сквера, который оставался слева по курсу, справа оставляли сквер из высаженных роз, мелькал забор автопарка из сетки типа «рабица», впереди должны быть ГДО со столовой и стела по праву руку, мы в это время хватали руками кандидатов мопедов и затаскивали их в кузов, ротный был в нашей машине, мы шли первыми в колонне, за нами шла вторая машина, старички с наших рук стали переползать на скамейки, выпихивая неугодных, умостившихся на самых выгодных местах у кабины и не имевших права дальше на них сидеть по их определению, старость нужно уважать. Стариков нас уже научили уважать, да мы и сами ухватили их первыми, но что с ними делать дальше, как с ними обращаться мы не знали, положить их было некуда, на полу всё было занято сапогами, на скамейках сидели наши попы, сверху кузова был холодный тент, куда мы могли их деть, естественно, что они и полезли куда не то, откуда мы знали, где их места в кузове, какое место и на какой скамейке закреплено за ними, то ли дело мы, сказали «занять места в кузове», ну и заняли. Витя Стога, парень из Одессы и ещё один его товарищ, были очень большими приколистами и весельчаками, обижать оказывается никто нас не собирался, истина открылась раньше, чем я это сам понял, ибо понять происходящее можно было только сидя у заднего борта, там, где тент, застёгнутый на железную пряжку, хлопал на ветру, а в образовавшуюся щель тянуло морозом с улицы так, как тянет из неприкрытых ворот промышленного холодильника Галльского мясокомбината, места отступления внутрь кузова им не оставили, люди, умостившиеся и поначалу счастливые именно от этого положения, тулились к нам, помочь мы им не могли, дураков поменяться местами не находилось, каждый был сам за себя, каждый понимал значимость своего места на скамейке, дружбы мы ещё не имели между собой, дружба пока оставалась на словах, на уровне ноты дипломатической миссии, я тебя знаю, ты парень из нашей роты, из моего карантина, я за тобой дотягиваю общий чинарик, если, что, можешь меня иметь в виду, иметь, но только не меняться местами здесь и сейчас, я типа того «не в теме» сегодня, пара моих корешей устроилась, как и я удачно, будем знать на будущее, где садиться и откуда сгонют старички салагу, где тепло, а где из-под тента сифонит, где сидеть приемлемо, а где летаешь как мешок с дерьмом, спасибо меня не тронули, вот аксиома жизни в карантине, но тех, которые у края кузова, всё же жалко, но как говорят наши гиды из подсаженных мопедов, что ехать до Рагуна всего ничего, меньше часу, поверим им на слово и попробуем тайно от всех закрыть глаза и пробовать сосредоточиться на доме, попробовать вспомнить лицо мамы, отца, братана, вспомнить чувиху, свою и соседа по парте, вспомнить дом, восстановить в памяти проводы, отправку сюда, помечтать уже о том, как отслужишь и как тебя будут встречать на гражданке, как в парадке заявлюсь в деканат МЭИ. Как обрадуются одногрупники, как позавидуют салабоны из дефективнонеслуживших, какая уважуха откинется мне со стороны пацанов, которые успели тоже отслужить, как будем хвастаться службой, каждый своею, как будем специально эти темы развивать и подогревать и на публику работать, а что похвастаться уже есть чем, даже хотя бы тем, что вот так запросто ездили по ГДР на полигоны, стреляли, регулирования проводили, жизнь солдатскую узнали и не мало скажем уже поняли и вынесли полезного. Глаза за бархатными ресничками вжик и дыхание под завязку, чтобы тихонечко, не выдавая себя ничем окружающим, топить массу, теперь так называется хорошее русское слово «спать», спать, есть и сачковать, пардон, топить массу, хавать, и шланговать, в кузове чай находимся, в Рагун катим, не тридцать и не тридцать пять, как обещали, ротный из недавних регулей, ездить по армейски не приучен был. На тридцатнике на регулирование не успеешь выдвинуться и рассредоточить бойцов с жезлами по перекрёсткам, им ещё вводную надо успеть дать, минута решает дело, вернуться назад, собрать регулировщиков, обогнать колонны, находящиеся в постоянном движении и тоже пытающиеся восстановить целостность подразделения на марше, не так-то просто, ротный не умел и не хотел ездить по правилам, он относил себя к расе господ, обслуживающих штаб дивизии и прикрывавшихся этим вседозволием в надежде, что об этом не узнают, а узнают, то простят, зарывался скажем по-русски, до поры, между прочим, как жизнь покажет. Зарывался и не первую тысячу раз, но по скольку начальника штаба, товарища Юдина, не было в нашей жидкой автоколонне, его непосредственного начальника, то до Рагуна мы выбрали самый короткий и неармейский маршрут, дорога была накатана и свободна от немецких машин, так нам казалось сидя в металлическом кузове, ибо до нас доносился только гул, исходящий от четырёх больших колёс с крупными протекторами шестьдесят шестого и его всесильного движка, да свист ветра в оперении кузова. Сзади маячила вторая машина, отставшая на приличное расстояние и тщетно пытавшаяся нас догнать, преследование не имело смысла, как потом выяснится из-за банальной причины, вторая «зебра», хоть и была тоже полосатая, как и наша, да бегала последние километры, устала она от беготни, движок выработал свой ресурс и скоро её отвезут в капиталку, куда-то в Лейпциг, на ремзавод, туда, где делают «Прогрессы», а может в другую металлоломку, но так нам сказали те, кто подсел из состава старослужащих на КПП в роте. Ящик мой с цинками в нём, потихоньку перекочевал мне под ноги, попинался там ногами духов втихаря, да и застрял у более слабого салабона, мне его всучили без регистрации автора, на кой он мне сдался, да и чего бояться, тот, кто мне его всучил, остался дежурным по роте и об истории унижения ящика вряд ли узнает, кому это нужно, выделили тебе место, ляг на пол и умри. Место мне досталось очень хорошее, да одно оказалось плохо, а у меня никогда хорошего не бывает в жизни, я как тот блокадник, эвакуированный под обстрелом из холодного Ленинграда, это историческая правда, так вот, как тот, которого вывозили вместе с оставшимися научными работниками, задействованными на оборонке и вывозившихся из Питера по первой возможности, как самые ценные кадры страны в глубокий тыл, в лечебницы и дальше снова в оборонку, так вот, везли профессорский состав в кузове полуторок с установленными там буржуйками солдаты, которым был выдан на три дня сухой паёк на отделение, паёк так себе, пшик с маслом, несколько банок консервов, галеты, сахар и одна буханка чёрного фронтового хлеба, глыковатого, как сырая глина, сырого и пластилинчатого при поедании, так вот, наглядевшись на голодных людей и холод в городе, боец, у которого в вещмешке лежал паёк, нарушая все запреты, тайно развязал узел и вытащив из него единственную буханку фронтового пайка, а отделению три дня жрать тоже надо и машины гонять туда-сюда, вытащил и стал угощать пассажиров-учёных, люди не хотели объедать бойцов, знали, что могут и не выжить, даже если пять буханок подряд съедят, необратимые процессы смерти уже пошли гулять по пищеварительному тракту, пища уже не принималась, моторика кишечника атрофировалась и угасли жизнетворные процессы, но поддаваясь, наверное, чувству голода, который врос в сознание мозговых клеток, люди стали отщипнутые кусочки пластилина-хлеба, просовывать в щели между зубов и ощущая присутствие самого дорогого и магического слова «хлеб», рассасывать содержимое ладошек, но смотрите сюда, люди, уже увидевшие присутствие чёрного хлеба, не думая о том, что произошло с ними за годы блокады, сами, не отдавая отчёта, где они сейчас находятся и что один миг, и они могут тут и остаться в этом кузове, только на дне Ладоги, люди, уверенные, что они уже спасены и им ничего больше не угрожает, ведь они находятся среди людей в военной форме, которые умеют воевать и конечно смогут их защитить и спасти, ведь раз они пробились к ним и сейчас в одном кузове, а в руках у них мешок, полный продуктов, значит эти продукты существуют осязаемо, их много есть у страны, раз они едут в тыл, значит машины ходят и есть бензин и дороги, а значит и человек начинает чувствовать себя совершенно непредсказуемо, на первый взгляд очень нагло и борзо, как повела себя одна пассажирка в модно пошитых ботах, которая, как всякая женщина, не отдавая себе отчёта в происходящем, решительно спросила солдата, раздающего завтрашний паёк своих товарищей, спросила следующее «а нет ли у Вас б-е-л-е-н-ь-к-о-г-о?» Не надо её прямо сейчас обвинять в наглости и глупости закормленных ранее и избалованных властью ответственных работников, не надо её ссаживать на лёд и отправлять доблокадничать, она не виновата, она просто женщина, женщина далеко не привыкла заглядывать, женщина смотрит вперёд всего на одну буханку дальше, увидела чёрную кирпичину, а мысли сразу пошли без разрешения гулять по опустевшему мешку глубже, ну коли там был чёрненький хлебушек, так может там лежат и белые булки, ума-то нет, а гонор остался, баба и есть баба, всё о чистеньком да беленьком, бомба бахнула мимо, встала, причёску поправила, простые чулки под резинки, выше колен, подсунула, губки подвела поярче и посемафорила просвечивающими коленками через ткать чулок, дальше, до следующего разрыва и так сто раз за день, то, что бомбы и снаряды убить могут, пока торчит под обстрелом, её не колыхают, главное чтобы складочки на базетовой юбочке не помялись, горе, а не люди, им только в блокаде и выживать, мужики все от горя за свою страну поумирали, а им что, им некогда об этом думать, хватило бы помады в тюбике, да не спали бы чулки, а то как я некрасивая умирать буду, лёжа на неубранном от мусора тротуаре. Солдат был очень с понятием и очень культурный, ну примерно такой, как моя жена потом, умна задним числом и я за ней, как за гарнизонным забором, так вот, солдат про «беленький» промолчал, понял, что маху дал, за «чёрненький» старшина спросит по утру, когда сдадут по литеру пассажиров, ревизию делать по любому придётся, оправдываться за «чёрненький» придётся труднее, чем за отсутствие «беленького».
Владимир Мельников 3: Продолжене рассказа "Присяга" часть одиннадцатая. Что стало с вывезенными из Ленинграда, да не знаю и солдату не дано было знать, за растрату спросили, пожалеть о сделанном человек не осмелился, совесть всегда при нём была, в окопе с первого дня и до написания книги о войне, но на счёт «беленького» очень оскорбился, хотя пришлось списать на слабый умом женский пол и обычный быт привыкшего к достатку цивильного человека. Со мной посложнее, другого пола, правда не далеко от «беленького» ушёл, когда видишь возможность спросить про наличие невозможного, предпочитаю спросить, чем промолчать, а потом жалеть, если другому достался «беленький», за спрос не побьют, а стыд, не дым, глаза не ест, так говорили даже самому Гагарину, а он дыму отвечал заклинаниями типа «дым, дым, я масла не ем», так что снизу сифонило под тужурку, бушлат патефонным раструбом торчал вокруг моей талии, в шею тоже не забывало поддувать, мне это совсем не нравилось, я искал способа укрыться от холода и делал это в срочном порядке, машину несло, дуло сильнее и сильнее, кандидаты в деды, усевшиеся на среднюю лавочку повалились нам на животы, велели не дёргаться завшивленными и требовали от нас невозможного, мало того, чтобы поддерживать их в положении «на мне», но и ещё и согревать всячески, обхватив их туловища руками вокруг пояса. Обнимать мужиков не очень приятно, но команды упираться никто не давал, навалились, придавили ноги, упёрлись лопатками в пузо, сунули макушки ушанок под самый нос и врезали храпуницкого по всем правилам. Бежит газон по автостраде, дрыхнут старички, ножки затекли, ручки устали, но попробуй пошевелиться, уже сосед огрёб варежкой через плечо, огрёб, даже не почесал затрещину, так и осталась красненькая цаца пятипалая наискось лица. Газон шестьдесят шестой, шустрая машинка, а с намалеванными полицейскими полосками и того круче мчится, такого конька всяк старается пропустит, вернее, наученные опытом оккупационной жизни немцы, просто не могли не уступить нам, машина очень юркая и плевать она хотела на законы ГДР и самих автолюбителей, они были «любители», но мы-то были профессионалами, Германия принадлежала нам и я не знаю, что немцы вообще делали на наших дорогах, они для мня были примерно так же, как частные авто тридцатых годов перед машинами НКВД, мельтешат тут всякие, не разогнаться, как следует, «вышивать» мешают ротному, дорвавшемуся до заветной должности, не в поворот на 70 км не вписаться, ни разогнаться на участке в сто метров до ста километров, кто их только на дороги напустил на своих консервных банках, не столько едут, сколько грымают и мешают. Воздух суховат от морозца, немцы не колеют от него, как писали в сказках про них, колотун давил нас не по детски, не самый жаркий месяц декабрь для Германии, в кузове у меня подошвы в железному кузову примерзать стали, жаль газетку не подмотал, как некоторые старички, постеснялся, одним словом, вот и страдаю в тряпочку, спине тоже не сладко. Спереди угрели старички так, что яица вспотели, в груди душно стало, но спина, кажется, теперь про неё можно сказать в прошедшем времени, спина раньше была здорова, хана почкам, пилонифрит или ещё хуже, но дует из под низу как из пылесоса «комета», дует адресно, холодно именно тем, кто боится холода, кто не боялся, тому по-моему до лампочки все эти телячьи нежности, врубили храпницкого на 96 децибел и только рёв движка под кабиной, да усиливающийся гул ходовой части с хорошо развитыми мостами при притормаживании на поворотах, напоминал, что выдвижение к полигону не закончено, можно не волноваться и переходить ко второй фазе сна из шести имеющихся в организме. Как вели себя остальные зачумлённые карантином? Да мне из темного угла и не видать-то всех было, знамо дело, спали, а что им делать, когда это было общепринятое правило, спать в любом состоянии, спать к карауле и в наряде, спать в бане и на толчке, спать в койке и на куче бушлатов в кузове, спать, раз выбора тебе не оставили, не в лапту же играть, в кузове не разгонишься, хотя народу на игру вполне достаточно. Эх, хоть бы замполит предложил когда не-то в лаптошку поиграть или в чижика, ну или там в городки, любимую народную игру, в перетягивание канатов уже в прошлый выходной играли, я дурак и в самом деле поверил, когда замполит всем оъявил, что будем играть в самую интеллектуальную игру в армии, я и правда скорее себя стал выпячивать, а что, я же был хоть и изгнанным из аудитории студентом, но всё же интеллектуалом, я сам об этом старался всем говорить, чтобы ненароком не забыли и не сунули очко чистить в нарядах по роте, вот и потаскали верёвку, вернее канат для лазания вверх, дураков набралось не меньше дюжины, хохма ещё та была, вспоминать стыдно, все задницы отбили об асфальт и штаны неделю не могли отчистить от гуталина, столько долго таскали друг друга по автопарку, пока не поняли, что руки уже не работники, сгорели в первые три бурлацкие потяжки. Врут Бурлаки на Волге, слабо кому-либо с канатом толщиной в руку, гулять по берегу, руки ревматизьма сводит быстрее, чем успеешь разжать пальцы, кожа сходит на пятой упущенной моменте. Ехали, спали, никто не запрещает, старичкам не до нас, это они вне кузова тиранозаврики, а как попали в стадо, так быстрее собственной тени превратились в спящего Дракулу, благо сами были родом из тех мест из под Котовска, Одесского разбою. Не спал ли кто? Конечно, уснёшь, околеешь, это я про пару бдящих товарищей, коим места на празднике жизни сегодня не досталось, ну, не их сегодня был сон, а раз делом не удалось заняться, так вынудило безделье зыркать за обшлаг обреза тента, туда, куда убегала дорога. Сначала оно шло для моих хлопцев, сидящих у борта, всё не плохо и даже очень, прохожие чувихи могли быть осмотрены только ими одними, а нам доставались в пересказах не специалистов, какими-то кривыми и горбатыми все выходили, то говорят, что попа «ВО», а плечики «вот такусенькие», то наоборот, плечики, как у мужика, а попа как у старика. То на Сименсах какие-то странного вида ведьмаки ездят, возрасту вроде смысла нет на них, то ли лешие, то ли ледяные, нечисть одним словом, прямо расстроили меня маненько, я хоть и не так себе бабник был, но ещё ведь всё впереди, может даже думаю, на немке женюсь, ну, чтоб было побольше чего на дембель заграбастать, огорчили, одним словом сравнительные характеристики первых встречных и немок и немочек.. Надо бы, как-нибудь от ящика с патронами отделавшись, поближе самому усесться к задку, самому-то виднее, может мне та корявость в самый раз, в Москве на Ленинградке есть и пострашнее девочки. С медосмотром решено, пожрать бы, видел несколько коробок старшина в вещь-мешок сунул и кажется они именно с нами в машине эти коробки сейчас путешествуют, открывалки жаль не дали, там наверняка консервы должны быть, может рыбное, что положили, может галеты, хотя нет, керамические пластинки, названные в честь хлеба, пожалуй не про сегодня, это для чёрных и военных дней, сегодня пока мир и помню, что рюкзачёк черняжки тоже прихватили ещё на выезде у столовой, ротному со старшиной и прапорщиком мопедов тоже кушать сегодня придётся, не галеты же они будут грызть и запивать водой из фляжек. Странно, а где же прапорщик Гузенко, неужели в кузове во второй машине с сержантом из карантина едет, как пить дать там, в кабине не тут, не в той машине не видать, точно, запихнули прямо к духам, ну поделом ему, сам не далее, как пару месяцев назад из учебки прибыл на взвод, чай ему не првыкать, пусть его потрясёт, как нас вот, да поморозит, всё по тише вести себя будет. Жрать, не спать, долго не утерпишь, рюкзак пошёл по рукам в направлении старичков, пошли на вылет из мешка тушёнка в солидоловой обмазке буханка хлеба, раздавили тесаком жесть по швам, полетело за борт сало, с рук на руки передаваемое, да не судьба выпала ему, осело в промежуточном желудке у кого-то у борта, хлебать тебе хлопец изжогу до завтрашнего обеда, будет она из тебя изливаться и колыхаться у гландов, хлебать не перехлебать, хлебом теперь её не затушишь, всё, всплыла она поверх хлеба в желудке, на клапан выпускной вся и надежда у тебя, голод фраера сгубил, а сам молчок, половину отжал по пути сам, но у меня желудок в голод колючую проволоку брось и ту переварит, это уже проверено, а что не переварит, вывернет с удовольствием наружу, но черняги вволю, свалить на духов схаваный обед милое дело, щедрости старичков нет предела, сама доброта, консервы гороховые пошли в оборот, не очень себе они вкусные по стенкам банки, но из середины уважаемые люди поели их, перловка консервант раздавлена до смерти, вторую буханку запили родниковой водой из ротного подвала, в сон морить стало ещё веселей, куда банки девать, а пусть в мешок обратно положат, а мы не при делах, мы при вас прикомандированные на стрельбы, ваш кулешь и вам его хлебать, рожи-то утрите, обжоры, вашу мать, это к нам. Утёрли, да толку, кому-то сегодня оставаться голодным, свалим на ту машину, как приедем, так, сказали нам, отдайте половину тем, а про уполовиненное молчок, духи не посмеют хай поднять. А на кого им его поднимать, пока стрельбы, да сбор гильз, хавчика уже не останется даже мухам. Хорошо! Едем дальше, икаем сухомяткой, пока ничего, обратно глотать выскочившее пока можно, пока не горит, да, а чего теперь, не фиг было на публику работать, жир калёный глотать, но, да что, но? Глаза плотнее сомкни, чуть наклони голову перед вобой, сделай её на весу и кемарь, сон в самый раз прискачет, проверено, вертикально, голова волнуется за себя, то ли назад качнуться, да о борт жахнуть затылком, то ли вперёд с размаху по затылку впереди спящего, а так, на весу, да в самый раз, спи Емеля, спасай Россию. Едем, спим, но по времени, как обещали, пора бы и приехать, а какая разница, что, война с китайцами, как прожужжали в школе и на политзанятиях тут в роте, никуда стрельбы не денутся, в школе стреляли, стреляли, ну и что, а то, что я так ничего и не попал, трынннннььь и улетело, я же не знал, что скобка курка такая твёрдая на нажатие указательным. Разоспаться солдату, что два пальца об асфальт, не столько спим, сколько ловим момент отдыха, сон, это сопротивление службе, это неподчинение приказу бдить, сон это вкусно в конце концов, вот и спим, так, просто в прок. Куда занесло, проспали все и те у заднего борта тоже, сами не поняли, что уже стоим на месте и кажется дальше ехать и не собираемся, хотя вроде едем или нет, не едем, а почему тогда стоим и никто команды на выгрузку не подаёт, один глаз приоткрыл, тишина, все и правда укимарились или делают вид, это так, как примерно знаешь, что по времени подъём, но обманываешь глаза и сон на себя искусственно загоняешь, ну, минутку, ещё одну, сейчас встану, ещё капельку, хоть бы дневальные проспали, чёрт с ними, пусть бы их убили, но ещё капельку. Кажется кто-то ходит вокруг машины, ждут вторую «зебру», отстала, что ли? Закурили вроде, серой потянуло в щели, «Мальборо», ротный кажется затянулся, у тента кто-то возится или нет, показалось. Глас косой вправо на резкий свет между щелей в тенте сзади, кто-то заглянул «все дрыхнут», это водила, подлизывается сволочь, а может так и не считает, с ротным в кабине часто ездит, вернее, только в кабин-то и ездит сучонок, не на одно «регулирование по садам, да по озёрам, по охоте», хотя регулирований поболе похождений выходит по службе, но всё равно панибратски себя держит, видно не думает, что в кузов, когда пересесть сможет. Ушёл куда-то, вроде в кабину, в тепло полез, нет, снова шлёпает к ротному, наверное за своими «охотничьими» лазил, такие курить при ротном одно оскорбление для курильщика, да других не выдают, а ротный не собирается своими делиться, он вроде в некурящих себя держит, а это, так, баловство, фанфаронство. Притихли, о чём-то шептаться стали и кажется от машины отошли на пару метров, правильно, совесть надо и ротному и его подпевале иметь, полный кузов людей, вторая «зебра» далеко, раз стоим, чего мальборами людей травить, я вот например, терпеть не могу курильщиков, я может за здоровый образ жизни, я может за сон без дыма. Утихли и правильно, сами чай сапоги топтали, нет, кажется крадутся, не иначе, они, что наши диверсанты или что задумали, что-то чиркнуло и кажется зашипело, глаз косит вправо, кусок тента приподнялся и не особо заглядывая в кузов, в него просунулась рука ротного и кажется солдатскую рукавицу кинула под скамейку старичкам и снова тент молчок. И тишина снаружи, ни хи-хи, ни гу-гу, как и не было никого там, у заднего борта, а под скамейкой, что-то зашкварчало так, что старички не поняв спросонья толком и не срубив фишку стали орать на сидящих вокруг, я понимаю, они думали, что мы мирно закурили двадцать папирос и от этого столько дыму и шороху, а всё это происходило миллисекунды, это пишется долго, человек на самом деле и просыпается и врубается в происходящее много быстрее и когда оно произошло, они только и успели правильно сделать, что закричать нам благим матом «атас, ложись!», как из варежки, как рванёт наружу пламя и бабааааах! Чтоб вы сдохли вместе с мальборо, чтоб вам пусто в койке было, чтоб вас пидняло, тай гэпнуло, это уже из хахляцкого куреня проклятия понеслись родному киевлянину, товарищу старшему лейтенанту, командиру роты. «Бойцы, с машины, пять секунд, марш!», это ротный погибшему воинству. Я чуть зубы не выбил, как повернул резко головой влево и вниз, туда-то все свои бошки-то и сидящие на второй скамейке дёрнули, схлестнулись, не разнять, теперь понятно, как трёхголовый Змей-Горыныч появился на свет, из Украинских народных сказок, не иначе, а сказочник точно по фамилии Лемешко был. Обосраться не успели, слабый заряд забили в пушку, но в голове гудело и в лёгких сизим дымом сидело, как мы прое…ли сей счастливый не для нас момент, старики хреновы, непуганые вороны, они, что, забыли любимые приколы своего недавнего взводного мотоциклетного взвода, вот беспечные кабаны, где пожрали, там посрали и там же спать улеглись, узнает ротный кто сухпай распотрошил, точно в жопу затолкает по взрыв-пакету и на дистанцию поставит. Гогот и срам из второго кузова, а, батенька, только, что прибыли, но стали соучастниками заговора против маршалов, против будущих маршалов, вон Мишка Карытнянский, в военное училище уже собрался, Серёнька Брукман, тот по части тыловой, на прапорщика, начальника склада собрался выучиваться, дайте срок говорит, пойдёте у меня в новых парадках все на дембель, вы только верьте в меня, верим, а пока из кузова один на горбешник другому падаем, как куры, которых на насесте хорёк травонул хлор-пекрином. А я всё никак с долбанным ящиком не решу, что делать, вылететь вылетел из кузова, да он-то там под седушкой валяется, вроде мне поручали, никто не собирается туда снова, чёрт его знает того ротного, что у него на уме, возьмёт и ещё кинет, а вдруг он патроны вёз, это уже мне, я про ротного говорю, «Валодька, а вдруг он патроны вёз?», это он вроде мне, ничего не понял из глупого прикола про патроны, ящик по скамейке и долой вон из кузова. Смешки, за папироски схватились все, кто способен был курить, а как ещё дрожь и стыд унять, все облажались со взрыв-пакетом, а признаваться некому. «Данилыч, ты щё хлопцив лякайешь, йим ще ж стрыляты, ты вже повбывав у кузови усих!Богато наложылы, чи не?» это старшина роты, фуражку на затылок, он по-моему в ней и спал, и зимой и летом старался не нарушать форму одежды, всё пытался фуражечку нацепить, ну что ж, прокатывало и ладно. «Слухай мойю команду, становысь, ривняйсь, змирно! Товарищ командир роты, взвод бойцов молодого пополнения для учебных стрельб построен, докладывал прапорщик Верховский!» Ну, а далее по тексту, взвод поотделённо, для учебных стрельб выдвинуться на огневой рубеж и что там надо, ага, ну да, раз не всем сразу, значит одним открывать переданный с рук на руки мой ящик с патронами, а другим набивать патроны по девять штук и передавать испытуемым. Цинки оказались полными мелких патронов, таких не страшных и не грозных, как представлялось и какими стреляли в школе, так, мелочёвка, почти детские. Заряжать первую партию, естественно, доверили не мне, моя роль закончилась, дали ключиком поломать жестянку цинка и баста, патроны стали старички укладывать в первые рожки, для этого их видно и выписали, дело они своё знали, ротный и старшина прямо не мог налюбоваться ими, знать бы вам про сухпай, по паре взрыв пакетов уже бы фитилями тлении из них. Калибр патронов доверия мне не внушил, что эти пульки могут пробить стальной рельс, это, конечно, сильно хватили сказочники, теперь это понятно, прошлые школьные патрончики, хоть толщиной своей успокаивали, а тут наплели так наплели, спасибо успокоили другим, успокоили тем, что пульки непростые, а вроде как со смещённым центром тяжести, хотя и про это скорее враки, а как же в лесу бой вести? Вроде немцам ещё в войну про эти пули запрет вышел, вести, в смысле, бой в лесной местности, но кто из немцев уцелел и про тот запрет нам рассказал, так что боеприпасы в руках держал немного с опаской, да и заряжать в рожки патроны давали пока с пробитым капсюлем, давали и мы их втыкали, пока втыкали и вынимали обратно, потихоньку пошли стрельбы. Запомнился белый сарайчик и огромное пустое пустырное поле, поле с неровностями, кочками, кустами и островами зелени, лежавшее со всех сторон от нас, такого размера поле, что что же заставило людей его оставить брошенным, почему оно тут наше, почему люди ушли отсюда, и когда оно стало нашим полигоном. Что здесь было до войны, как мы отжали его себе, а может и у нацистов тоже здесь было то, что было в Дахау, там, где открылся нашей учёной женщине из Ленинграда, полигон для обучения новобранцев и не только, стрельбе по живым людям, по нашим военнопленным, которым давали возможность убежать «понарошку», а затем открывали охоту на них, спрятавшись за маскировочными накидками или засевшими в «кукушкины гнёзда». Белый домик, две «зебры» в стороне и четыре десятка бойцов, которым остались минуты до присяги и которые наконец-то до неё смогли дотерпеть и благополучно выжить и вот они выходят в люди, сейчас постреляют и попрощаются с девственностью салабоньей жизни, сломают представление об ущербности и убогости гражданки. Стрельба шла во всю, по мишеням, по молоку, по воробьям, грохот и эхо от выстрелов гуляли по полигону, руки зачерпывали ускользающие из рук, как мелкая рыбёшка, патроны, большой палец устал с ними бороться, преодолевая и сопротивление пружины и сопротивление холоду, руки колели на декабрьском ветру, холодрыга чувствуется, оказывается, на пустыре сильнее, чем в городе, пара встаёт и снова кричат «давай рожки». Рук не хватает и отстрелявших потихоньку сами старослужащие начинают припахивать делать свою работу, выезд для них и так уже состоялся, перед нами они своей крутостью успели засветиться, теперь нам этого надолго хватит, долго мы уважухой будем их казать, старшина куда-то опять смазал салом пятки, только его и видели, знамо дело: там надо украсть, тут надо скомуниздить, только и видели, как белые полиэтиленовые канистры приняли топливо из запасных баков и уплыли в белый домик и там кажется остались до следующего пришествия, ну, что ж, надо, так надо, кому-то на том бензине на охоту сгонять удастся, а кому-то и больше, к немкам в ближайший «дорф». Пока жили в городе, выехать из него хотелось очень, но стоило мечте осуществиться, как стало скучно от унылости и пустоты полигоньей и так захотелось обратно в тепло и во всё уютно домашнее, так стало тут страшно и тоскливо и чего люди пытаются в отшельники податься, чего дичать по собственной прихоти, как тут вообще-то люди перебиваются, как службу полигонную проводят, это какая же дикость и дремучесть, вот тоска, попасть служить за границу и ошиваться по бурьяном заросшим пустырям. Тут пожалуй и потеряться не долго, нет, не в смысле заблудиться, а в смысле потеряться на век, одичать попросту говоря, вот повезло кому-то, как свинарю, пожалуй, вот радости, придёшь на дембель, а рассказывать и нечего, неужели про эти кусты, про даль и про фазанов, не пуганных даже выстрелами, видали, как что-то полетело чуток в сторону, да там и осело, я поверил, что то были фазаны, да и как не поверить, сам ведь чуток на дичь охотился до армии, как не увидеть «фазанов» даже если то были вороны или галки. Вот сюда точно постараюсь не загреметь из роты, на любые работы соглашусь, лишь бы в роте после карантина заякориться, поговаривают уже и агитировать начинают молодёжь сказками про фазанье царство и вольную полигонью житуху, да спаси и помилуй, пусть я «норку» регулярно ослуживать в роте буду, чем костылями гонять на воле за фазанами на прокорм полигоньей команде. А ведь всё же забрали, забегая вперёд, скажу и сам ротный сюда поплатился попасть за раздолбайство по бабской части, так и не успел в гарнизоне «всё, что имеет юбку» перепробовать, спалился и по партийной линии и по семейной, бросила жена, бросила Родина, жалкое существо в чёрном танковом бушлате стало вместо прежнего и очень видного офицера, как много плохого может сделать маленькая осечка, а ведь всё было и потерять столько ради одной свежей юбки? Эх Сашка, Сашка, надавать бы тебе по жопе ремнём в своё время, да звание не позволяло, как ты нас всех подвёл, ведь мы на тебя сделали такую ставку и как же нам потом всем в роте было полгода до дембеля фигово, эх встретиться бы, если живой и не перестал за бабами волочиться, может успели бы вдогонку чего не то, в смысле опыта перенять, может ещё бы и сгодилось, свои жёны теперь не в счёт, простили бы ради такого дела. А пока стрельба и чёрный дым над лежащими, девять патронов, три одиночных и три очереди, да и делов то всего, очередь из автомата по мишеням, очередь мне ложиться на мёрзлую землю. Как же неуютно и неудобно в чистом бушлате ложиться прямо на грязное, касаться холодной земли коленками в тонких штанах, лежать с раскинутыми ногами в разные стороны и обнимать сапогами землю, лежать довольно долго, слушать команды прапорщика Гузенко и уморившись от роскорячивания, начинать наконец прицеливание из автомата. Когда-то тут навалит снегу, кому-то так вот в роскарячку выцеливать из сугроба по зимним мишеням, слава Богу для нас это первые и последние стрельбы, как тут интересно зимой? Конечно красиво от белого снега, засыпавшего сосны, берёзки, густые и редкие кусты, засыпанные и слегка поваленные от тяжести снега, высоченные кусты вымахавшего бурьяна и не кошенной никем травы, некому её косить, нету коров, а могли бы завести, ведь если в дивизии есть свинарники, то почему бы не завести здесь коровники или крольчатники, травы ведь немеренно, коси солдат, пока роса, есть кому косить, есть, где копны ставить, просторы не хуже просторов Гуляй-Поля, и молочко своё бы было и баранинка на плов, а что, а почему нет, человек всегда должен разумно жить на земле, если позволяет, то почему нельзя попробовать осуществить, вот например мы, приехали на стрельбы, а тут к тебе, шасть с подносом в руках боец в белом переднике и таком же белом колпаке, не изволите ли откушать плова, только, что баранинкой разжились, сейчас после плова молочка поспеем к отъезду принести, да вы не торопитесь, у нас тут, как на курорте, поспеете ещё в свой город, чего туда торопиться, а то оставайтесь, ночью на уазиках со светом на зайцев или там на косуль охоту открываем, что попадётся в луче прожектора, то и стрелять будем, оставайтесь, у нас весело по ночам. Иногда немецкие товарищи заглядывают за молочком и баранинкой, им тоже кое что перепадает, ну как же, камрады всё же наши, с ними по товарищески стараемся жить, оставайтесь. Нет, чего то не то, не надо было после плова с баранинкой, молочком баловаться, это я от голода так помечтал, это вычёркиваю, просто плова и чайку, горяченького. А жратву пожалуй умяли без меня и без тех, которые рядом со мной пузом землю прогревают, жрут собаки, опять втихаря, куда же целить-то ни черта не понимаю, где мои фанерки, где соседние, на вытянутых руках приподнялся, всё ясно, вот моя, а вон там других, упал, опять не видно, где мои и куда целить, что взводный втирает всё равно не в теме. Хрен с ним, пальну, с видом по своей мишени, а там пусть высчитывают, куда попал и сколько выбил. Автомат лёгкий и неудобный для стрельбы с пуза, как воевать с таким, не што боком им косить по стерне, вот карабин школьный, то веешь, так веешь, как лёг, так и не встал после моего выстрела, тот в кого понарошку стреляли, качается гад из стороны в сторону на своём рожке-костыле, а ладно, вроде чего-то высмотрел, жду. « Огонь!», конечно огонь, огонь из ствола, хлопки заложили уши, эхом полетели выстрелы гулять до кромки стеной стоящего леса и обратно, далековато до леса, не успело эхо возвернуться «таг-таг-таг», как полетело кучней «тадах-тадах-тадах-тадададаааххх!». Всё, пусто, ни у кого нету в рожках патронов, и это всё??? А «тридцать три?», зачем про тридцать три так долго впаривали, кто придумал про них, бессовестные обманщики, патронов полные цинки, сами горстями стреляют, а тут девяткой ужали твоё счастье и катись опять по плацу марширен до присяги кажинный день до отлетания набоек и подмёток. Спишут, понятное дело, на нас и спишут, да чтобы «тридцать три», как следует отрепетировать, надо разов десять меня положить, да с колена дать попробовать, а тут наоборот, не на колено, а коленом под жопу и за бумажками по голому полю под пулями к мишени и обратно, да, под пулями, а я иначе и не думал, я летел быстрее пули из ружья, все прохожие глядели на меня. Автоматы-то там, на огневом рубеже остались, а кто их знает, что у них на уме, то петарду в кузов к безоружным кинули, пальнут для острастки в сторону, с ротного обязательно сбудется, вон у него из карманов всякой гадости торчит, когда кинет и не знаешь, он у нас такой, готовит нас к войне по настоящему, не абы как. Бегать не к стати разучился, полежал на мороженной земле и околел телом, не попал, так согреюсь,это про нас, про мимопопавших, туда ещё с прибаутками, а от мишеней так глаза у всех в сторону и оправдательные разговоры про не пристрелянные автоматы, про ветер, про поправку на снос пули, мишени качаются, это придумываем с ходу, а что делать, бумажки целые, можно было там и оставить, не стоило выходит месяц кашей кормить да пловом, не в коня выходит корм, может и правда, шагать лучше у нас выходит? А, ну и ладно, покатались на газоне, съездили, как пионэры на экскурсии, спасибо стрельнуть дали, жаль только одного, столько лет в школе на НВП Пал Петрович по кличке «Дрянь Петрович» мозги втирал «в армию заберут, вот там и научитесь, как я и стрелять и гранаты кидать и в атаку ходить», выходит зря товарищ время на разговоры с нами тратил, с ним в своём тире мы больше армейского патронов из мелкашки выпустили, и на сборах с ним большего познали, хоть и длились они всего десять дней, зря в армию взяли, как пить зря. Зря в комендачах харч едим, не будет из нас никакого толку, это не пехота, так, только что погоны общие с ними. Кол за стрельбу нам поставили, салагами обозвали и долой с глаз, долой во второй эшелон, туда, где консервными банками стали в футбол кидаться, кто пожрал, когда, кто давал команду? «Хотите есть» спросили сытые, хотим, конечно хотим, нету, говорите ничего, почему нету, а где же? Пошутили мы, пошутили, шуткуем мы, вон там в мешке поищите, всё ваше. Чтоб для вас война на два дня раньше началась, обормоты, сущие обормоты, одни галеты и остались, как кафельная плитка и по толщине и по бронебойности, да разве это ж еда, это же маца испортившаяся, мя на Руси такую в жисть есть не станем, а нет ли у вас беленького? Нет ни беленького ни чёрненького, вы что правду или шутите над голодными, обуть пол отделения и оставить умирать голодными, да уже кровь остыла на долгом собачьем холоде, дайте чего занычили, вернём с оказией. Расстроили не столько меткостью своей стрельбы, сколько убогостью житья, сожрать на глазах командиров два мешка еды, да как же это надо щёки прятать хомячьи, чтобы не спалиться. Чем я был занят, что остальные делали, как я откололся от съестного припасу, а, ну да, я всё с ящиком долбанным, как с писаной торбой носился, гильзы пустые собирать помогал, втирался в отношения со старшими по званию, о доме и тоске всё думал, а тут, как на флоте, кто первым встал, того и тапочки. Расстроился не один я, стали баранами в кучку сбираться, костерить потихоньку обжор, кучка получалась приличная, но от этого сытнее никому не становилось. Дальность жилья нашего и пролёт с обедом, очень сильно не только на меня подействовали, безысходность была такова, хоть траву начинай пробовать на съедобность, глаза сами без спросу стали выискивать по сторонам, кого бы или чего бы съесть, от такого состояния терялось самообладание, желудок стал думать вместо тебя сам, мозги отключились из-за отсутствия позитивных мыслей и уступили место под солнцем желудку, кишка кишке стала бить по башке, жрать и только жрать, всё остальное потом. Ну чего там ещё взводному надо, какой сбор, какие гильзы, кому они теперь пустые нужны, кто их принимать будет, тут их без нашего нащёлкано будь здоров, вот привязался к людям, педант проклятый.
Владимир Мельников 3: Продолжение рассказа "Присяга" часть двенадцатая. Пальцы от холода давно гнуться перестали, а он своё талдычит, чтоб все ему до единой собрать, ясно дело, издевается, видит приуныли, раскисли, вот вот заплачут и давай наклонять пониже, чтобы виднее малюсенькие патрончики в траве были.Весь карантин поставил буквой зю, как морошку стали собирать те недостающие патроны, отвлеклись от мыслей о еде, занятые делом, тут нас на голый крючок и поймали, пара взрывпакетов позади толпы, как жахнет, мы носом в землю, всем строем, так не долго и в штаны наложить, слава Богу не чем было, не успели зарядиться, чесслово, пожалел бы взводный об этом, стоя позади испуганной толпы олухов. «Аха-ха, огогооо!», ихак его нюхал, стояит и гогочет над больными и очень голодными салагами, да, таких, как мы только и можно пугать, пуганул бы ты сторослужащих, ночью с одеялом на голове и тумаками по почкам нашли бы тебя дневальные в ротном подвале, да не долго тебе выгагакивать осталось, полгодика-то всего, в очках фирменных недельку походишь после сходного случая, а пока, что ж, резвись, мы беззубые. Давно так не мочился, аж руки тряской зашлись, не поймём от чего, то ли от холодрыги не можем ширинку расстегнуть и в клапаны попасть, то ли от голода, а может и от полученной контузии при близком взрыве порохового заряда, и выдавить толком не можем, не чем, раз по шесть за час успели сходить, как интересно пехота в окопах это делает, в смысле, по большому и по маленькому, когда в смысле, снег выпадет и всё занесёт пургой, пожалуй и жрать после таких процедур не захочется, может и правильно дело, что освободили нас от ещё одной обязанности, в смысле, есть. Гильз, по моему подсчёту, а я даже на морозе крепко считать умею, выходило чуть больше, чем с собою привезли, выходит мы самые правильные на свете оказались, даже закон Архимеда превзошли «тело впёртое туды, равно выпертой воды», так вроде он звучит, так вот, я и говорю товарищу взводному прапорщику, что, мол, товарищ прапорщик, не придётся ли писать объяснительную наоборот, это как же он спрашивает меня, а товарищи уже прикинули, что сейчас кого-то, возможно, будут бить и возможно даже руками, патронов-то меньше израсходовали, чем собрали гильз. То не ваше дело товарищ боец, отвечает мне товарищ взводный из мопедов, ты, говорит мне, Володька, будь попроще и тебя поймут. Сказал, а сам новый цинк приказал открывать, нешто, думаю опять заставит нас перестреливать взад, ведь результат ноль с фостиком, стыдобушка и ещё какая, как автомат через неделю под присягой вручать, по таким результатам больше черенка от лопаты не полагается, в наряде штык ножом можно обойтись, а в караул на учениях придётся из пехоты бойцов выписывать, ну и соответственно отпуска им причитающиеся комендантской роте тоже, а как иначе, кто заказывает музыку, тот и танцует. Стрельбы порядком всем надоели, воздух стал сыреть от Балтики, в нём прибавилось иголок, инеем и куржаком покрываться стали на нас от дыхания поверхности воротников и низ у головных уборов. В шапках было тепло и бушлаты, притёртые ремнями, тоже какое ни какое тепло удерживали, но ноги стали отказывать, портянки отсырели, выхолонулись, пальцы онемели, потопывание и пробежки на месте не помогали, мы скуксились и захотели к мамке в роту. Из открытых цинков помошники из кандидатов, что пожрали наш обед, стали набиватьполные рожки патронами и потащили автоматы ротному и взводному, которые только и ждали этого, стрельбы завершились ни чем, это я про нас духов, теперь можно и оттянуться, как следует, нечего патроны на неумеек портить, патроны цену имеют, их бережно надо стрелять, со смыслом, только тем, кто действительно умеет. Конечно патрон стоит, какие-то копейки, поэтому наверное и решили на одну получку настрелять. Нам не жалко, мы положенные мимо промазали, что толку, так можно всю продукцию патронного завода, выпущенную в прошлую смену, послать в молоко без пользы, а молочка бы тёпленького из духовки с коричневой пеночкой, не плохо бы, коровку бы на полигон, и печку русскую. Там вокруг неё отогрелись и отъелись бы, а тут стоишь неприкаянный среди пустого поля, жрать нечего, командиров азарт скосил, попадали и вышивают себе будто из швейной машинки, оттяг идёт полный и бессовестный, интересно, а ведь списыватьи эти патроны придётся, но как? Калаши чужие, стволы чёрные, будто из печки, копоти в воздухе не продыхнуть, «та-та» да «та-та», фанерки посеклись напополам от выкрутасов, гильзами засыпало каждого до локтей, это сколько же нам их снова собирать по времени придётся, вот паразиты, целые полгода небось ждали, чтоб вот так оттянуться, нас точно для прикрытия своего удовольствия взяли, говорят будто из автоматов здесь по животным стреляют, правда наверное, азарт охоты в каждом из нас с рождения живёт, не зря рогатки в младенчестве хорошо получаются. Старшина роты появился вовремя, хоть жрать и не перехотелось, но на душе веселее всё таки намного стало, знамо дело, там, где папенька, там солдату пожрать и помыться всегда обеспечено, этот не чета фанфарону ротному и взводному, это только у мотоциклистов солдаты не люди, а регулировщики, для них солдаты в последнюю очередь, для них мотоциклы наперёд кормлены, не о себе боец думай, но о жезле своём, ночи не спи, думай, у кого батарейки стырить. Старшина стрелять не стал, у него были другие пристрастия, он не любилель баловаться штатным оружием солдата, ему манлихер австрийский подавай с точным боем, зря что ли в кабана столько пуль всадили на ротном свинарнике надысь, охота на фасанов и тетеревов поди давно открылась, вот с присягой разберусь и в домик охотничий с начальником пищевого склада, прапорщиком Захарченко и командирами взводов Овсяником и Носковым сговоримся на выходные, заждались, отъелись фазанчики, солдаты вон нынешней ночью даже простой палкой умудрились одного петуха подбить, сейчас кипит общипанный в казане на открытом костерке, жаль уезжать пора в роту, разговелся бы тоже, ну да ладно, канистры бензина своё дело сделали, УАЗики ждут своего часа, фары на крыше установлены, про поворотные не забыли, чтоб всё под рукой, чтоб след в след, может на косулю выскочить удастся, а то и кабанчика Бог пошлёт, скорее бы освободиться и сюда в полном охотничьем составе, ножи обещали сделать, финские с козьей ножкой чтоб, ой скорее бы, так всё надоело. Есть ли Бог на свете? Если в штатном расписании есть должность старшины роты, Бог обязательно есть на свете. Таких кислых и противно выглядевших рож наш старшина с времён военнопленных не видел, это касаемо нашего оборваньего вида и состояния, у меня впервые в жизни появилось чувство страха, не спешите осуждать, именно чувство страха, может и у кого другого оно не раз появлялось, это когда ты вдруг понимаешь, что ты сейчас очень далеко от дома, что у тебя нет ни малейшей возможности уехать отсюда по своему желанию, что ты так далеко от родного дома и что ты не можешь мгновенно вдруг вернуться туда и что ты два полных года будешь это ощущать и оно тебя будет накатом накрывать, это чувство клаустрофобии, когда ты в метро и тысячная толпа давит тебя и ты не идёшь, а тебя несут и тебе каюк, это становится жутко страшным чувством. Никто этого не замечает, что тебе плохо, никто помочь тебе не может и ты об этом молчишь и никогда не поделишься с другими, тебя раздражает запах немецкого бензина и тебя раздражает кислый запах от сгоревшего мерзкого брикета, ты далеко и надолго от Родины, тебе ничто не мило и на всё срать, тебя могут забить, но не поймут почему ты упёрся и тупишь, это страшно, но Бог тебе поможет в образе прапорщика Верховского у которого есть волшебная палочка, прошу не путать с регулировочным жезлом, та палочка взводного мопедосой, палочку зампотеха сюда тоже не приплетать, та для ровной ходьбы раненого в коленку, так вот, о палочке Верховского. Старшиной роты нельзя стать, им необходимо родиться с Божьей помощью, Бог старшину роты должен обязательно поцеловать в макушку иначе никакой силы тот иметь перед солдатами не станет обладать. Откуда он вынырнул и где так долго пропадал, то не нам знать, по делу, он всегда так выражался, трошки надо зробыть для общей пользы, поэтому речь о Боге и ведётся здесь, и это «трошки» оказалось у него в руках, завёрнутое в кусок простыни и было, при вскрытии, обсыпано крупной солью лызунцом, як выразился старшина, солью, заимствованной у лосей-животных, частых обитателей полигонов и взятой у них во временное пользование для лучшего сохранения самого полезного на свете продукта именуемого «хохляцкое сало», сало, находящееся в руках представителя дружественной с времён Хмельницкого, державы под названием Вкраина, может быть только хохляцкого происхождения, ибо из всех нас, народов, населявших карантин, такого продукта в руках не было. Откуда оно попало ему в руки? Так ясно же было сказано, Бог послал, а кому? Да если пришлось с ним открыться старшине перед нами, значит нам и послал. А раз послал, то «тягнить з кузову мишкы с провизийей, тай сядиться хлопци круголя, той вычярять пора, бо сонца вже давно нэ выдно, сидайтэ, сидайтэ скорий жжешь!» Откуда водила достал вещмешки, только мы и видели, хлоп ящиком для инструментов и на свет тушёнка выпала и рыбные консервы появились, хлеб мороженный из другого мешка полез на свет в круг, вот только открывалка не нашлась. Тут как тут обжоры объявились из кандидатов, под замес угодили, тоже прилаживаться к нашей компании стали, а мы чего, да ничего, мы не против, мы беззубые, мы ещё духи, нам много ещё не положено, сам голодай, а деда выручай. Стали они нас поучать уму разуму пока старшина с салом возился, двадцать на тридцать сантиметров исполосовал и вдоль и поперёк, сало своё, говорит местное, наверное тоже где-то тут свинарник имеется, ну шут с ним, не воняет и то хорошо. А старички про то, как без ножа банки консервные открывать, на спор предлагают открыть, но естественно не за здорово живёшь, а старшина будто не слышит, режет себе ножичком сало, да режет, а ножичек-то не простой, нож-то самодельный и ручка мохнатая, что-то она мне напоминает, ба-ба-ба, да это никак и есть та самая косулья ножка и финка, заветная мечта, среднего командного звена, красивая и острая штучка, такую в Союз не провезёшь, на таможне могут срок впаять, в Германии охота запрещена, откуда дровишки, спросят. Пока сало розовыми кусмами разламывалось в умелых руках, старички банки на спор уголками пряжек успели вскрыть, что тыбе открывалкой, что значит год службы, скорее бы год прошёл, мы бы тоже так наловчились банки пряжкой открывать, вот наелись бы до отвалу, а что, вот так достал несколько разных банок, ну, там, с паштетом или с горохом, а пряжка у тебя всегда на месте, раз, по крышке и пошёл по кругу, тут тебе и обед на одного готов. Теперь я скумекал почему у немцев на бляхах было написано что с ними их Бог, ясное дело, если есть такая пряжка, то ты всегда под Богом ходить будешь и сыт и накормлен, ой, чёт не то сказал, ну да ладно, вернёмся к пряжкам. Спор то был не про то, откроют ли старички банку пряжкой, ясное дело, что послужив годик, не то открывать научишься с голодухи, а про то спор вышел, что фига с два мы откроем своими пряжками и естественно дураков так и надо учить, чтобы скорее сытыми становились, чтобы мухи у них перестали во рту снашиваться, а скорее туда, что из банки попадало, так вот и мы, бараны из стада. Навалились своими пряжками на оставшиеся, попавшиеся под спор банки и давай мять со всей дури, аж пот потёк между лопаток, аж руки посинели на тонкой грани, аж кажется пряжки стали вдвое гнуться, да банки-то не поддаются, в чём же причина или не голодны мы или отдать в чужие руки свою тётю желаем, плакали наши тёти, открыли руки их других дядей, не зря видно пуд соли с салом пополам они съели за год находясь тут. Бараны и есть бараны, банки ушли законным путём, спасибо сало выручило, а что старшина? А, что, на он и старшина, чтоб на примере учить баранов тому, что башка дана не только для ношения шапки, но для того чтобы варил под шапкой тот котелок, чтоб солдат сам себя обеспечивал всем в отсутствии старшины роты, мало ли тот куда денется, пойдёт за салом, как сейчас, а банки и открыть не кому будет, придёт с салом, а бойцы уже мёртвые, захлебнулись слюной, но банки целые. «Ну хватэ, пошутковалы трошкы и будэ, вырнить людям прычитающееся, люблю сам пошутковать, но люды уси мають буть сытымы и справнымы». Отдали, куда они денутся, на сало навалились, да разве того много съешь. Слёзы глаза стали людям застить, то ли от поднявшегося ветрюги, то ли от поедания пищи, а то совсем было контроль над разумом потеряли, давай жрать и всё тут или возвращайте взад в роту. Жаль стрельбу не закончили наши ротные начальники, дорвались, так дорвались, жаль костерок нельзя сварганить, да и не из чего, бурты брикета в гарнизоне остались, спалить не удалось тогда всё по глупости, в кузове тоже не спрячешься и команды не было и не теплее там сидя, без движения, были охотники, да повыгоняли старички, сами не угрелись и другим «век, век» сказали по-немецки. От морозца небольшого, а скорее от сырости немецкой, околели и отупели, сало и мёрзлый хлеб только только разбередили голодный желудок, мочи от желания погреться и пожрать не стало терпёжу, стали дружненько нарезать круги и лезть в кузов на обогрев от пронизывающей сырости. Старшина роты не упирался этому, понимал, что все нормы нарушены, эти позамерзали, программа стрельб завершена, а те паразиты и стоя и с колена и чёрте, как никак не могут настреляться, а, настрелявшись, придумали людей пугать другим способом, нет, не взрывпакетами. Нас согнали тоже на землю и якобы стали показывать приёмы запуска и опознавания сигнальных ракет. И всё опять проделки любимого ротного, откуда у него столько энергии и воинственности берётся. Понятно чем карманы были его напичканы, целый арсенал успел при погрузке захватить с собой, опять достал толстого полиэтилена пакет, а в нём трубочки разные бумажные, я грешным делом сначала подумал, что он курить собрался, через толщу вроде на сигары смахивает, да только с ниточкой в жопке, такие не курят, наверное ниточка для чего-то другого нужна. Щас дёрнет, это стало и ежу понятно, это, когда он трубочки вытащил и ниточки расправил, точно к Новому году готовиться, не наигрался в детстве, в армию потянуло, тут хлопушек и перделок и стрелялок на выбор, только за верёвочку дёрни, секрет и откроется, что в кузов кидал, запомнили, больше не купимся, а какой фокус сейчас казать будем, увидим, раз и шшшшшшш-пуук в небе, змейка дыма соединила руки, выставленные перед собой и головку яркого шарика, комета, ярче солнца подержалась-подержалась и качнувшись, полетела к земле. Подумаешь невидаль, в кино видели и на сборах тоже, а в руках факира на час опять чиииишшшшьььь и в высь стрелой, а долетев улю-лю-лю-лю-лю-лю, а вот этого не доводилось слышать. «Рота химическая атака, надеть противогазы!», твою кочерыжку, какие на фиг противогазы, руки от дубака не гнуться, пальцы крючьями согнулись, как же не вовремя вы товарищ старший лейтенант, мы же уже все в сторону кузова все взоры нацелили, как ты можешь с нами, с самыми дорогими тебе бойцами. Но, как мы не капризничали, сила всё таки солому ломит, «газы, надеть противогазы» и всё, кто, где, потерялись между собой, а тут новая вводная «бревно!», только этого нам не хватало, но падать придётся там, где стоишь. Падали и не видели под собой земли, сумки съехали на живот, шапки легли рядом с нами, руки легли на ледяные противогазы и наступила смерть, патронов не жалеть, наверное таков был приказ ротного, потому что взрывпакеты стали ложиться кучно и своими взрывами, кажется обозначили место падения «бревна», дерево оно и есть дерево, где застигла команда «воздух», там и падай, кто не успел, тот будет объявлен убитым. Слава Богу, убитых и зашибленных бревном не оказалось, не зря в карантине эту моменту отработали сполна, падать нас к этому времени научили зверским образом, кто остался навиду, объявлялся убитым и ложился на спину на землю, шестёрка живых хватала попарно за руки, за ноги, за ремень с двух сторон и галопом несла раненого впереди бегущего карантина с такой же скоростью, что и все остальные, по ходу и между делом, чтобы привести мёртвого в чувства, ему со всех сторон носильщиками-спасателями наносились точечные удары оживляющего действия, количество ударов ограничивалось и мёртвый, как только насыщался высокоэффективным средством выздоровления, вскакивал на свои двои и нёсся вперёд, увлекая за собой основные силы живых. Эта процедура носила рекомендательный характер и больше одного раза не проводилась, наглядность и публичность её использования приводила в чувства всех раньше времени умерших бойцов, в нашем карантине правда, её пришлось применять несколько чаще, но скажу вам, польза от неё была великая, шлангов поубавилось и просветление пошло гораздо быстрее, почему только на две недели нам присягу перенесли, до сих пор не могу понять, неужели опять из-за меня. Стрелялок сегодня было предостаточно, кобеля буханкой не напугаешь, кое-что успели срубить, не совсем безнадёжные, вопрос ведь в другом, ну как можно не с того, не с сего сот так взять и добровольно «бух» на грязь во всём чистом, на глазах у всех? Ну и что, что в армии, человеком я не перестал быть и понимать, что это ненормально, нет, чтобы заранее сказать примерно так «мальчики, сейчас дядя дёрнет за верёвочку, вы не пугайтесь, будет громко бум, затем вы должны сами лечь на землю, не бойтесь, это не больно, то, что вы можете испачкаться, это не страшно, вы в армии и здесь за это не ругают, и так, начали, дядя, дёргай». Кончились стрелялки, перестало верещать в поднебесье, скомандовали взводу подъём и погнали сугревающим бегом вокруг домика и стоящих особняком наших машин, гоняли-гоняли, сами жрать похотели ли домой заторопились, но, не давая команды снять противогазы, погнали к машинам и велели грузиться на ходу в кузов «зебр». Машины легонько грымкнули, дыхнули синим холодным дымом из глушителей в сторону и качнув тентом покатили по кругу, они катят, а мы через борт десантируемся, мы туда, а трубки противогазные обратно, куда шапки покатились, куда сами летим, всем до лампочки, мучения окончены, мы сваливаем в роту. Петардами нас больше глушить не стали, сами в кабины попрыгали и у-у-у-ууу-уу по морозцу с рывками, исходящими от холодного движка, покатили, а противогазы уже сами поскидывали в кузове без команды. Может и была та команда, пока катались по полу при боковой качке в поисках закатившихся шапок, но это уже к делу не относилось, в кабине ротный махал руками, как пропеллерами, объясняя водиле, как он удачно пострелял, потом, наверное, полез в дорожный тормозок и поделив толстый бутерброд с охотничьей колбасой с напарником, стал думать о хорошем и тщательно пережёвывать пищу, помогая тем самым обществу, как говаривал известный персонаж из двенадцати стульев. Позади нас не пылила пехота, позади нас прижимался вплотную второй газон с остатками нашего обстрелянного с сего дня взвода, мне всё было видно лучше некуда, мне место досталось у самого заднего борта, о чём мечтал, то и накликал, плохому свойственно сбываться, ну так мне и надо, одним дурнем на свете стало больше, хотя куда уж больше. О том, что я был дурак, стало очевидно с первой минуты езды, ибо в этот раз тент застёгивать было некому и мои наивные попытки справиться в одиночку, не возымели успеха, тент хлопал по морде, из под кузова чадил смрад выхлопных газов, кроме сзади идущей машины видно ничего не было, после полученного втыка второй молодой водила только и думал о том, что гнал впритык свой кадилак и всё боялся отстать от нашей «зебры». Скорость с которой мы пёрли обратно была похоже повыше той, с которой мы чухали на полигон, то ли машин к вечеру на дорогах поубавилось, то ли в другую сторону их в это время просто не ехало, короче, смотреть было не на кого, немки наверное спать положились или сексом занялись перед отбоем, но ни людей, ни машин так и не встретили. Только в самом городе трамваи ещё толком гремели и люди кучковались у поворота в старый город перед Спортхалле, там, что у высоток Нойштадта. Отрезок вдоль трамвайки я ещё успел, помню посмотреть, но кроме света фонарей уже ничего не было. Ворота на КПП растворились в разные стороны и ревя моторами, машины пошли по нашей территории, обогнули стелу и мимо клуба артполка выскочили прямёхонько к роте. Всё, стрелки вернулись, день потерян, рота скоро начнёт готовиться к ужину, ноги примёрзли к металлическому полу, а бок, кажется того, тю-тю, одностороннее воспаление левого бока обеспечено, интересно, а в армии бывает такое заболевание. Снимать околевших никто не собирался на ручки, навалились передние над душой тёмной массой и «век-век», опять по-немецки, чай в Германии служим, понимать язык каждый должен. Так, как сейчас замёрз, даже не замёрз, а околел, сто один раз придётся, да-да в эту зиму и в этом самом кузове, ни намордники, ни ватные штаны, ни валенки, ни хрена не поможет, железо без печки не греет. Греет каменный пол в роте, греет лучше любого обогревателя, стоило только попасть на крыльцо, перешагнуть порог роты, нога об ногу скинуть сапоги мотанием из стороны в сторону, пальцы ведь ещё раньше отказали, когда за кузов держался, так вот, скинуть вслед за всеми и босыми ножками, ножками по до блеска натёртому полотёрами огненному под голыми ногами полу из каменных плиток. Теплее нашего пола в роте ребята, наверное ничего не бывает. Этот секрет открыли не мы первые, об этом знали все регулировщики, это мы стали проделывать всякий раз, когда возвращались с регулирования зимой и пол был теплее наших остывших до состояния покойника ног. А до присяги оставалась ровно неделя. До присяги неделя, а сколько это будет в сутках, в часах, в минутах? А что после присяги? Почему присяга разделила до и после, откуда такое деление взялось, почему с приближением этого события мы стали чуточку другими. Какими? А кто его знает, я и сам толком не понимаю какими, но в коридорах на первом и на вторых этажах меня и моих молодых салабонов, перестали тыркать без надобности, тыркать перестали и мы сразу это заметили, а почувствовав, что отпустило вот тут, ну, в смысле пружины отношений, и стали в отсутствие старослужащих, заметно борзеть. Так, потихоньку, помаленьку, а черпачки молчат, сами не разучились бояться, полгода не срок, так, срокишко, хотели бы, чтобы нашу борзость кому надо заметил и как их наказал, обидно до слёз, нас имели, а эти раньше на один день, нет, на полдня опухать начали, обидно Вань. В дружбу руку набивали, но за пазухой камень свой держали, кирпичами в туалет ходили, но мозгом своим смекали про между нами, мы им разницей малой приходимся роднёй, можем и поправить, особенно Саня Шеремет или Вова Тюрин или ещё кто полегче кулаками. Я не курил, мне было труднее, легче было тем, кто успел повзрослеть вовремя, то есть, научился вовремя курить в сарае папкин беломор-канал, у меня папка был, да за беломор-канал, найденный в виде табачной крошки в уголках карманов пиджака, сику надрал ровно на столько, на сколько спринтеры от спортивного пистолета могут жару дать. Мне было труднее, но ничего, я «нюхал», нюхом брал, ума большого этому мастерству не надо, как говорил Вова Тюрин, «а, что тут учиться, наливай, да пей!». Отогрелись в роте на первом этаже после приезда со стрельб, развели снайперский трёп среди черпаков, те помалкивают, сами с усами, не успели от майской стрельбы отойти, помалкивают в тряпочку, не ахти, какие стрелки, но вот что обидно, полгода они отчерпали из служебного запаса времени, а всё так же, как мы прогибают спины и ротик на замок при случае держат, вот это мне не очень нравилось, я и сейчас от лишнего упрямства не успеваю выгребать внутренние «норки», а тут пол года не срок, тогда сколько служить, чтобы по коридору не прижимаясь к белой полосе ногами, крадучись передвигаться? Не ужели и правда год, а что я тогда второй год делать буду? Нет, так не по мне, мне, если огребать, так чтоб оба года, а то я совсем перестану стараться и загрущу насмерть. Нет, я правду говорю, для такой неугомонной и деятельной натуры, как моя, надо не ниже дисбата служить и не один десяток лет, ибо дух свободы и скорпионства из неё, ну, этой самой натуры, ни чем не выветрить, били, били дедки малолетку, да не забили, это я опять про себя и студентом и царьком и как только позорно не называли, а он всё своё «не буду». Спасибо товарищам, тоже «не буду» вовремя успевали сказать, гребли с утра до вечера, а что будет когда по взводам разойдёмся, с кем «не буду» делить, не ужели черпаки поделятся своим «не буду», даа, задача. Отогрелись, «Рота строиться на ужин. Рота строиться на ужин. Рота строиться на ужин», всё, больше не кричали, три раза и ты либо голодный, либо с пузом, набитым картошкой. Один раз в сторону кинозала, голову влево, второй раз со ступенек в подвал, третий раз с крыльца в сторону автопарка и всё, пять-семь минут и рота в одном месте, карантин на двадцать шагов ближе к столовой в каре с командой «рота, становись, рота равняйсь, смирно, направо, с места с песней у солдата выходной, шагом аааарш!» Рота подпирает сзади, чай из сорокалитрового бака только-только стали варом разливать по коричневым пластиковым кружкам, наши шаги шире ротных, Вова Бунга по 90 см их печатает по тротуару, мы два по 45, не успевая подошвами коснуться брусчатки, Вова гремит глушителем от мармона прогоревшим, не родным басом, он недавно операцию перенёс, вместо горла обычного попросил воткнуть на время проведения с нами курса молодого бойца, что-нибудь посущественней, чем родное, смазанное Львивским салом горло, воткнул сам ротный эскулап, в смысле зампотех, ведь Вовка из его родного таксистского взвода обслуживания происходил, воткнул, да не тем концом, перепутал по причине куриной слепоты риски на трубе, вышло, как у Шаляпина, хоть и противно хохлу то , шо робыть, кажи спасибо шо дають, так и як казалы наши батькы, шо руському не на потрибу, то хохлу у саму точку. Глушак тоже можно салом смазывать, естественно не забыв прокалить как следует перед процедурой, шёл и чадил из глушака «ррррразь, ррррразь, ливой, ливой, кому сказав, ливой, рррразь, писню тянуть, ты куды поперэд батька у пэкло лизэш». Мы левее забираем к стеле, нам навстречу прижимаясь к стороне с плакатами, что по повороту развешены и закрывают химчистку с солдатской баней, батареи знакомых вышесреднего и покрепче нашего ЗРПшников духов с песней получше нашего итить иху мать, что же за песня, откуда столько жалобости в припеве, щась заплачу от грустного содержания, кто на нервы придумал мотив, ну как сходимся, так следом «кругом марш» делаем за чужим строем, будто гусята, перепутавшие камагоров шишастых, гусаков и гусынь, как сделают припевом про маму, долю и девчонку, так я вместе с остальными нашими душатами, «на месте на полкаблука, кругом марш!». Сколько ходим, только несколько подвывных строк и успеваем понять, хоть бери, да просись к ним в батарею, вон он мой друган, каждый раз только и успевает мне глазами по моим провести взглядом, рот больше всех открывает, почти метр девяносто, в смысле чуть больше, чем. Колька Левашов, тот, который в одной со мной бурсе знания по фазам хватал, по всем трём и на отлично, по жёлтой, зелёной и красной, тоже «Фаза» навеки в своём зенитно-ракетном полку выходит. Что вытворяли на павелецкой у Кожевенного смертельно вонючего завода, сколько в смысле, пива пенного попили, что кровушки комары из нас в лагере, каких только сортов не перепробовали, пили в стекляшке и московское особо жигулёвско разбавленное, и просто жигулёвское недолитое, и жигулёвское пенное из не мытых бокалов и московское разбавленное ослиной мочой и просто разбавленное жигулёвское, но разбавлено классно водой из мосводоканала и отборное отстоявшееся на солнце с понедельника на воскресенье, что я могу о том трамвайном переулке у улицы Щипок, ещё вспомнить пивного, могу, про креветки не запамятовав, но напоследок к ячменному особо не фильтрованному от опарышей, присовокупить, к пивчикам, выплывающим в оцинкованное ведро прямо из жёлтой пивной бочки, когда ватага грузчиков с Кожевенного Московского дохлячьего завода с малолетними хулиганьятами, наклонив со стороны сцепки с ногой, бочку на попа, избавляло от содержимого, стухшего за сорокаградусный июльский день. Друган Колюн, когда мы по пиву, соскучившись, уж не вспоминая добром креветок, погуторим о больном.
Владимир Мельников 3: ПРодолжение рассказа "Присяга" часть тринадцатая. Ты высок, но ботва выше тебя выбилась, откуда дрожжишки, из семя вестимо, знать семя брошено зимней ночкой было в сырую почву, набравши влаги, выперло под два метра, ясно дело, пушки с времён Ивашки Грозного, легче делать не научились, так и таскаете свои «железяку на пузяку», пердячим паром упершись в воздух. Реактивная тяга, какая-никакая, а помогает, чёрные волосы, скулы упёрлись в кожу, кормят вас видно не меньше нашего, успеваешь ты хоть на свои метры накидать в кэндюх провизии на переварку, сходить бы друг к другу в столовку, в казарму в чайнушку, я б тебе даже сигареты свои стал отдавать, перешёл бы с сахара и стал бы. Лицо мумии и только смоляные башкирские глаза, откуда они у тебя, но что башкирские, это точно, это я сам придумал, мне так больше про них говорить нравиться, свежие и ясные, лук и тетиву от плеча, то, что доктор прописал, как Челобей, только свой из ЗРП. Отчего же вы такие смуглозагорелые или вы чумазые или служба чуток морознее с припуском морозным или вы чаще нашего на небо смотрите, для нас оно, небо, всегда только в радость да в настроение, чем яснее ясного, для вас, начинаю туговато понимать, небо ясносмертельнолётное, всёнаоборотнее. Выходит не зря мы в разные стороны вращаемся в гарнизоне, мы против всей части, вы правильно, по часовой, мы при штабе, что ни день, то заморочка для всего живого личного состава дивизии проблемы, а вы по часовой, за солнышком, ибо со стороны солнышка нас и стричь прилетят против шерсти летающии негодяи титанокрылые. Сколько раз мы ещё глазами, как Штирлиц со своей Женой, встречаться будем, сегодня стреляли, но как тебе скажешь об этом, разве глазами попробовать стрельнуть, но что скажут в шаге с тобой идущие, ты кому едрёна конь Шуры-мурами стреляешь? Дурак и есть дурак ты Володька, в кого собираешься стрелять голубыми небесного сияния глазками, а что он карими из своих «Осиных» стрельнёт, не я буду, если Колюн не с калашей сегодня тоже стрельбы вёл, как пить пару-тройку «сигар» «земля-воздух» из осиной талии выдавил, что им калаши, вон их в кагорту какую собрали, чтоб если «оса» на оси сядет, так, чтоб не задумываясь о возможном, на ручках её на сухое местечко нереститься переправили, чтоб не потревожив улей в контейнерах, бережно, ручками, ручками и против солнышка в зенит направили. Эх, места мало на дороге, всё время кое-как, тык в притык, то они нас прижмут к нашей стеле, то мы их совсем чуть-чуть мысленно к их плакатам с бароном Врангелем по чёрному полю. Не об этом мы в Москве на пересылке мечтали, не об этом в Калинине шептались уже, не об этом в самолёте с пакетами перед носом в Тушке у хвоста, духарились небоязнью заблевать полсалона. В Фалькенберге в палатках под проливным немецким сыродождём, тыкнув с дури в небо пальцем, будущего зенитчика, залившего настоящим кап-кап через место тыка, дождём не об этом уж точно мечтали, капало не на тебя, а на нас дубинноголовых сразу и накатом, шутили до потопа через тыкнутый брезент палатки, не об этом в товарном вагоне по пути сюда, шлындая, по ночному перрону, гомонили, попали и глаза в глаза, не более и не менее, вот тебе и солдатская дружба. А как мы Колюн, не хотели расставаться при вортировке покупателями на стадионе, даже я, настолько болтливая натура и то, не смогла методом прикладной болтологии по Фарадею, уболтать Лемешко, жаль ты тогда ещё не стал зенитчиком, мы бы его запросто вдвоём на лопатки повалили. Жалковатее вы товарищи небесные смотрители выглядите против нашего, не одёжкою и не обужкою, этим вас не обидели, замористости в выражении лиц больше нашего, теплом вы обижены, выстудила вас против нашего, дорога к вашему пищеблоку, топать против нашего в половину холоднее, да про обратный путь не вспомнить помянуть и выходит, Колюн, что от того наверное и песню вам жалобнее подобрали, чтоб соответствовала настроению шагающих в одних ПШ, ремнями подпоясанными, от мороза, выше ставшими, от мороза вверх себя тянущими, локти в суставах не разжимавши прижимавшими, на пингвинов себя ровнявшими. А всё равно вы круче нашего, нет в нас настоящести, бутафория при тройном пайке, избалованность при шарканьи стиляг с высокими тульими по коридорам штаба дивизии, официанистость при шарканьи самих в генеральской и офицерской столовой, потёмкиность при строевых смотрах. Мы и война на одной брусчатой дороге, сегодня и вчера, мир и война, мы и вы, мы кушать, вы принимать пищу, мы какать, вы оправляться, всё просто, всё всем понятно, мы дрыхнуть, вы на боевое дежурство, как уравнять желания, не нашего полномочия суть проблема. Хотелось послужить, а попали пожрать, поспать, бумагу кто, в штабе попачкать, сиденье с подогревом из «думки» потискать попой, в наряде в парке потопить массу у раскалённого обогревателя козлиного, пожрать от пуза в наряде по столовой, так, что-то дальше не пошло, упёрлось в мотоциклетное колесо и сиденье без подогрева, это Колька, скоро про меня, не целься из своей «осы» против солнца, то греться мы выехали на большой скорости в сторону Айслебена, в той стороне, говорят виноград хорошо растёт, снова не пошло, опять стало гальмовать в голове, вот именно, а про слонов-то Колюнчик, я и не вспомнил, свои зенитчики у нас в роте имеются, всё, проехали, топайте товарищи «осистые», мы с «иглами» вам не товарищи, приятного аппетита. Уф, всё, ни слова о них, свои герои скоро на Вудсток отчаливать надумали, что о чужом языком молотить полову, до побачинья на перекрёстках, пяток дней и мы солдаты. Про пиво вспомнил, душу растравил, с шага сбился, подпрыгнул, как учили на одной ноге, потом вложился в шаг со всеми, идём дальше. Темновато стало ходить на ужин, стылостью за спину тянет, пока прокричат на построение, пока соберутся, минута-другая, а декабрь не самый курортный месяц у немцев, пока «товарищ солдат» раз десять скажут нерадивым и откровенно дебилам, да, дебилам, тут в струнку от умирания на дубаке тянешься, пытаешься не шевелиться без надобности, а они тянутся и тянутся, тормоза, то ли дело я, я как крикнут, что можно на ужин строиться, так я может с обеда этого жду и давно к выполнению команды организм приготовил, а тут опять еле ковыляют, на два года запрвились дома, что ли. Ишаки, одним словом, так жрать охота всегда, что прямо стыдно об этом самому думать, куда, говорят, глиста, в тебя помещается, силитёр, что ли завёлся, какой ещё силитёр, сказали бы по-русски, как у утки кишка, вся прямая, клювом щёлкает и тут же по двору какашки распыляет из-под хвоста, я же не утка, я могу минут пять потерпеть и опять жрать хотеть. Ужин, название-то придумали, уж не могли проще придумать, я про него говорил так с товарищами, я не ел, я сфотографировал глазами, желудок со мной солидарен, а куда ему без меня, он же внутри, что скажу, с тем и согласится. Ужин, больше энергии затрачиваю, чтобы подняться на примерно третий этаж и снова спуститься, я посчитал, я как то писал, что учился в ВУЗе, поэтому вынужден был всё время, что-то считать и читать, чтобы снова туда после службы приняли, была вероятность разучиться не только писать, считать в столбик на калькуляторе, но и прежде всего думать, ибо нам так и говорили «команды думать не было» или ещё так говорили «кто самый умный во взводе, правильно, командир взвода», так вот, на ужин не стоило тратить время и нервы. Нервы себе дороже, организм, когда нервничает, съедает больше калорий, чем посыпанная бромом картошка пюре с кильками в томате и одним помидором, аля лето. Кипяток, а не картошка пюре был самым вкусным на ужин, чай с кусманом белого хлеба, вот вкус ужина, картошка обволокла стенки желудка, разработанного пивом особожигулёвским, а вот чаёк сладенький отполировал и создал послевкусие, чаёк с вкуснейшей заваркой и горячестью своей и был тем самым ужином. На ужин больше всего бежалось, темнеет быстро, все убежали из штаба по пенатам к своим киндерам и мутерам киндеров, стойкие холостяки и изменомужцы застряли с нами, 6 декабря суббота, сегодня киношка в роте, привезли, сказал Ольшанский, наш киношник, «Пламя», про войну, ведь сегодня годовщина Битвы под Москвой. Ужин хотелось положить в свою заначку внутри живота и смаковать его, сидя в кинозале в первых рядах, там, сразу за спинами командиров, то есть совсем не по-армейски, не подальше, но поближе к начальству, подальше от кухни, пока так, иначе не получается, не отпихнуть, сила солому ломит, заняли раньше нас место под солнцем и не выковырнешь, нету силушки, ходи пока прогибайся, получай сколиоз по службе. Ужин на день 6 декабря наверное специально таким готовили, пожалели видно воду, тоже мне экологи, итить их кочерыжку, не стали картошку пюре разбавлять и в жижу превращать, консервов рыбных не пожалели, по треть банки навалили, подливку не слили в мойку, всю целенькой оставили и по каёмочке развели, художники, ничего не скажешь, боятся папеньку, стараются, не хотят на четвёртую неделю заступать сюда, трёх хватило через край. То сахара кусок за щекой утаят, то комбижиром настоящее жёлтое масло белым разрисуют при штамповке, после недоброкачественного перемешивания исходного материала(масла сливочного ГОСТ 1980) с эрзац смальцем из отходов нефтяного производства(комбижир отечественный, безопасный для здоровья, на людях не использовать), то мослы не доварят до отдираемости, то посуду под второе забудут раздать на столы, а то и вовсе всё хорошо сделают, что тоже плохо, не к чему придраться, а это тоже не порядок, надо, чтобы всего в меру было, чтоб и дело сделано и оставалась возможность для воспитательного момента со стороны старшины роты, а то получается нехорошо, должность собачья, а прикопаться не дают повода, нахалы. Ужин самое ценное, что я смог вынести из столовой и сохранить до хотя бы утра, с обедом так не получалось. Лежал со мной мужик в больничке и к операции готовился, часть желудка отхватить ему приписали, много ел, так вот, его до отвала накормят в обед, а потом через кишку обратно сливают, язва у него была, резать собирались, мужик ел и светился, как я в армии, а через час сливали, он плакал, так вот, в обед и у нас так получалось, пошамкаем чем Бог послал, плотненько и от души, всё очень цивильное и чисто приготовлено, но вот оказия, как у того мужика, дали кайло и лёд у штаба крушить и потекло, сначала комбижиром под кадык, а потом изжогой на целый день, ешь и плачешь, через тридцать минут сливать. Обидно, но ужин, это тема. Темнеет и теплеет, чувствуете слог, а? И теплеет, с Балтики воздух приходит, сыроватый и парной, а дрозды уже достали, твари Божьи, никуда не собираются, и зима их не убивают, не мне одному они надоели, видать их нигде не любят и не принимают при перелёте, так тут с времём Мюллеров и бегают по дорожкам, чем только питаются, может просто шпионят, у немцев это запросто, они, что хошь придумают, мы уж стали потихоньку догадываться, наши сороки балаболки, на хвосте любую заразу жене принесут, а эти точно шпионят, стали притихать разговорами при их появлении, всякое бывает, крыс американцы ведь научили шпионить, а эти, что, хуже. Говорят, что эти твари за нами даже в Питер притащились. Не одни эти пингвины карликовые достали, тепло тоже на психику действовать становится, всё тепло и тепло, я от сырости не могу угреться, а оно всё нет и нет снега, из дома прописали, что крестник научился на жопе с ручкой с горки съезжать, а тут даже кинуть нечем в товарища. Кислятина от кочегарошного угарного газа тоже не мёд, бензин вонючий, не беременный ли я, а что, все признаки на лицо, тошнит, всё не нравится и имеют по-полной регулярно, вполне логично даже может быть, всё как у того мужика, что жил в коммуналке: Жил мужик, да приболел, мочеиспускание замедлилось, велели собрать мочу, да сдать. Собрал в баночку и в сортир в приметное место, да молодайка, беременная проживала по соседству, да приспичило по малой нужде и решила, не включая света, сходить. Присела, да ногой по банке шварк, та и на бок завалилась, нет, не моча, моча в банке была, это банка завалилась. Так вот, банка опрокинулась, тогда-то и моча вылилась на пол, что делать? Перечитывать роман Чернышевского или залить под завязку своей? Наверное разумнее будет, залить. Прицелилась, попала, живот то, ВО какой был. Мужичёнка баночку утречком до семи схватил и шасть в поликлинику, на бумажечку и не глядя в глаза дочурке в белом халатике обратно за дверь. А через день его сами вызвали, да и говорят, вы, мол, батенька б-е-р-е-м-е-н-н-ы, на восьмом месяце аж! Да ну! Это мужик им, а они, точно, как щас помним! Хм, говорит мужик им, а ведь если хорошо подумать, да свести концы с концами, я пожалуй с вами и соглашусь, выписывайте до и послеродовой отпуск, ведь если здраво рассудить: на работе имеют место любить, в транспорте имеют, дома жена продолжает иметь место любить, чтож выписывайте, буду готовиться рожать, есть от чего. Про ужин долго могу писать, я и дома ужин больше завтрака люблю, можно и пивом побаловать себя, а с мороза либо устатку, то и рюмочку командирского или кизлярского с завода напрямик, ужин, это жисть. Люблю рыбу, как и сидящие за столом байстрюки, не все до службы пробавлялись, на полках кроме консервов и помидор ничего не было, рыбных килек было в достатке, но есть эту гадость, да упаси Боже, для чего существует колбаса варёная. Четыре человека за стол, кастрюлька, как сегодня из ИКЕА, четыре тарелки одной стопкой, тарелки сухие из алюминия, целые и не гнутые, четыре кружки твёрдого пластиката, коричневого цвета, тарелка с луковыми головками и тарелка с четырьмя солёными помидорами, с острым перцем и кислинкой по-домашнему, не помидоры, а аппетитные капли, от картошки пюре через 17 с половиной минут остаётся только фотография на стенках желудка, запах же лука, наоборот, сохраняется до обеда и убивает любого нечаянно проснувшегося намертво до самой побудки, побудка ужасная, с угара луковой вони башка раскалывается и отказывается из-за этого пролезать в ворот рубашки, кильки, ООО, это отдельная история. Я тут надысь, «рибу» в томате взял, «бички в томате» называлась, дыму летом полно было, а в другой магазин в лом было ехать, мог и упасть в респираторе, так вот, чем они там заливают её, что это за томат, но неделю, чтобы я в рот не положил, изжога была томатных бичков, видно под другим соусом их подавать не рекомендуется, они должны обязательно напоминать всем забывшее служившим, вкус и прелесть армейских ужинов. Я не обижаюсь на питание и не гневлю свой организм, ужины, завтраки и обеды были действительно съедобными, но утянутым до хребта ремнём, всё было не в радость. Про радость будет чуть попозже, через полгода, там жизни прибавилось. Зубы чистить на ночь не ходили, боялись потерять весь смак послевкусия, да и лук лучше любого поморина и сладкой пасты шёл, лично я так считал, да и чистить ледяной водой зубы не в кайф. Утром дело другое. В зал летели, как туземцы к водопою, только вилки видели нашу жажду и величину аппетита, они глубоко это знали, должность у вилок такая была, хлеб в карманы не клали, нечего было класть, мало на стол клали, всего-то одну норму, по куску на брата, куда там прятать, хватило бы томатную подливку после бычков собрать, белого тоже было мало, тоже всего одна солдатская норма, да, мало, ночь длинная, больше по времени, чем от завтрака до обеда или от обеда и до ужина, я сам считал, потом с товарищами по этому поводу прикинули, выходило, что ошиблись они, те, кто раскладку делал, не доложили с учётом наших потребностей. Немцы, те умнее нас, они всегда нам на «дружбе» или на работах в городе, всегда со своих столов корзинки с чёрным хлебом подкладывали и с умилением за нами наблюдали, радуясь радушию, спасибо им, они очень хорошие, столько хлеба, да с одной сарделечкой на бумажной тарелочке, очень добрые и спонятием, а ещё минзурку какао давали к этому, очень вкусно. На столе ни крошки, всё сметено, за другими столами ещё возятся, ослы, ну кто так ест, попроситься к ним подсесть, может им больше не лезет, ну чего её вымучивать, ты либо сам ешь, как положено, не глядя в тарелку, выпучив в растерянности глаза, шарившие в это время по чужим мискам и кружкам, либо отдай нам, зажрались, пни, не я буду, где-то подхарчились, мучают миску, возят вилками третью минуту, ну кто так ест, ещё раз вас вслух! Последний раз еду видели, всё, дольше не дадут, в барак и за колючую проволоку до утра, тьфу, это я куда, я ж не в Дахау, Дахау южнее, мир уже наступил, нет больше плена, но почему инстинкты тогда так долго живут. Пора, поднимайте карантин, ещё есть ныштяки на сегодняшний вечер, пламя в желудке, «пламя» в киношке смотреть будем, сказали в тему, про войну, вроде про партизан. «Карантин встать, выходи строиться», вот и всё, одно кино кончилось, то ли правда ужин был, то ли кино посмотрели, зрелище одинаковое, ну не наелись, так хоть согрелись после пути от роты сюда. Покрутили, как лошади головами, оторванные от водопоя, посмотрели молча, как лошади после водопоя, поняли, что «кина нэ будэ, роздивалка чэрэз дорогу» и шапки на голову положа, стали, как кони махать головами, да спускаться вниз по ступенькам, тыкаясь на вниз идущего, извиняясь и чикая между зубов языком, гоняя ошмётки пищи, застрявшие случайно между зубов. Шли и думали, прожит ещё один день в жизни, впереди время для приведения себя в порядок перед построением на вечернюю поверку, построение, дубак в общем строю, сапоги на квадратных плитках 50 на 50, перед нами клумбы с ещё не погибшей зеленью ирисов и флоксов, розарий и дырка курилки в центре. Настроение просто супер, впереди выходной, чёрт с ней с пробежкой, привыкли, не умрём, хоть и надорвём лёгкие, толпа народа, как всегда трёт былое и думы, письмо из дома огорчило, там снег, тут в бюджете дыра, нету пфенингов на снег, работаем на вторсырье, плавим балтийские туманы, получаем сырой климат, так и стоим сыроватые в тонких полушерстяных мундирах, две чапаевки не греют, но и тепло правда не выпускают, притерпишься, вроде даже ничего. Свитера привезли или понакупили старослужащие, фазанами перед нами понтуются, типа. Что духи, холодно у немцев, да? А нам хрен по деревне, ладно, не умирайте, поживёте, попривыкнете, а про свитера молчок, не ляпнуть бы по недоразумению, старшина недобрый час, рядом крутится, обдерёт, как медведь липку, сдохнешь на холоде на учениях, какого бы срока ты батенька не был. Заткни фонтан, герой, за чужой счёт, давно ли в чужих руках не обсикивался, рассказывали твои же кореши, трепло. Лето кончилось, а людей в тапочках не убавилось, в каждом взводе по паре по тройке, больше всего в мопедах, почему? Все в сапогах, а эти шланги в обрезанных полукедах и вроде не мёрзнут, а как же зимой? Вот это меня и напрягает, мы то переживём, а что с этими старшина делать собирается, а их всё больше и больше, а ведь он перед родителями и райвоенкоматом обязательства на себя некоторого рода брал, поить(не путать со спиртным), холить(не путать с откармливанием), лелеять(не путать с санаторным образом жизни, хотя, пардон, это то все наши командиры, как щас помню, всем нам обещали, правда не всегда, но лишь в исключительных случаях, наверное в качестве премиальных, за сожжённый уголь или чего не то ещё), так вот, дрозды не собираются делать ноги в тёплые края, деды в обрезные полукеды переобулись, уж не весна надвигается вместо зимы, странно всё тут у них у немцев, надо, как-нибудь у замполита спросить, он мужик башковитый и сразу на хутор не пошлёт бабочек ловить, спрошу намедни. Про кино заговорили, ролики, какие-то, узкие, широкие, дают Бабины в артполку, а в ГДО лучше, но роликов у нас нет под широкоэкранные, вот сказали поэтому и не начинают построение, но дубак суровый и пора бы в тепло, но дневальные, сволота, всем составом выперлись на крыльцо и всех посгоняли оттудова и лыбятся, а щас только свистни, первыми окажутся в кинозале, попрятавшись за между спинок, тоже охота как всем белым людям кино про немцем позырить, хорошо про немцем киношки смотреть, про войнушку, находясь в самом её сердце, деде не дошли, так я за них поприсутствую на тризне. Построение объявили, оказывается это всё бутафория к спектаклю была, минута и все в две шеренги быквой «П» стоят, вот точно так, как буква нарисована, как вы на неё сейчас смотрите, карантин слева в букве пэ, рядом с нами мопеды, дальше другие взвода. А вообще, чтоб вы знали страшную немецкую тайну, я вам её сейчас не выдам, но расскажу без предательства, пока я ещё присягу не принял, итак, взвода были: мотоциклетный, самый мотострелковый и самый убойный, на какие только высоты эту штрафную роту не бросали, только что на амбразуры, из-за отсутствия последних, это самый беспощадно снашиваемый взвод, это краповые береты в Германии, это марш броски и все самые грязные и тяжёлые виды работ, далее, взвод обслуживания(три отделения, таксисты, это элита, водители генералов и адмиралов от штаба дивизии, УАЗики от 00-23, до 00-39, волга комдива и автобусы не в счёт, это сверчки, второе отделение, это транспортники, тяжёлые машины и кунги на колёсах, передвижной раскладной штаб типа «бабочка» и разные грузовики с прицепами, водовозки, кузни, ПАХ, третье отделение, это электротехническое отделение, место моей будующей службы через семь-восемь месяцев, это заправщики, МТОшники, газоэлектросварщики, автоэлектрики-дизелисты, мотористы(мотыли) и прочие, далее идём, комендантский взвод, полностью охрана штаба дивизии, полная и обязательная уборка и территории и всего изнутри, это пилорама и изготовление ящиков из фанеры, убывающим штабным в Союз, это ремонт всего ветхого жилья офицеров, это то же самое на учениях, далее, взвод писарей, просто художники, секретчики, кодировщики, шифровальщики, картографы, собственно писарчуки, денщики и прочая, прочая публика, я перед ними склоняю колени, мы спали, они готовили ночами штабные документы, не жрамши не срамши, для учений, отчётов, дембеля, призыва, присяги, значков, отпусков и прочая. Далее, взвод КЭЧ, не люблю о них говорить, жадюги, столько иметь добра и всё сгноить под собой, не люблю, не пользовался их услугами, просто крал, не давали и крал, крали все, они знали, но всё равно не давали, а мы снова крали, а они плохие, не замечали и позволяли расхищать социалистическую собственность контейнерами, далее, зенитно-ракетный взвод, что я могу сказать за Сахалин, на Сахалин их ракеты не залетали, спасибо от благодарных жителей им за это, но что могут эти «мухобои» конкретно, ну да, ну в муху попасть, нарисованную на турбине вертолёта, в свой БТР на полигоне на Вудстрове попасть, глушить товарищи их, БТРы, в смысле, иногда перед стрельбами надо, далее, тайна самая страшная, это собственно отделение охраны особого отдела, ничего особенного, в Ельцинские времена так все кооперативы стали именоваться, типа ООО, только у них на одну буковку было поболее, типа «ОООО», Ельцину с будуна такое показалось неосмысленным, остановились они с Таней и Берёзой на троих, по российской традиции, эти же наоборот, по советской, немцы вроде любят точность и счёт, ну и собственно штат командиров взводов, ротный и замполит, к нам приписаны были начальник столовой и заведующий складом пищевым, автобусники, служители склада автобронетанковых запчастей, второго этажа нашего ангара и вроде бы всё, в смысле, вся тайна, видите, не такая она и большая, чтобы её дальше 30 лет хранить, пусть она в посте хранится лучше вечно, в Интернет Гуляй-поле. Пока я с вами тут тайнами делился, там в курилке перед крыльцом всё интересное и закончилось, постояли смирно, полупкал в полутемноте старшина Саша Алабугин, зам старшины роты, отхватывающий по 95 марок в месяц, куркуляка, покурили во вторых шеренгах смелые люди, сострили шутку юмора про «Иванов?» «Пьяный, отдыхает!», зачитали приаз, как на городском мясососисочном комбинате, неизвестными комендачами, из какого-то мотоциклетного взвода, энской 27 дивизии, напротив стоящие Иванов и Петров, обманным путём завладели связкой сырых сосисок, о чём имеется свидетельское показание некоего неизвестного Ганса Робертовича, члена рабочей партии, зорко усмотревшего, как эти, неизвестные доселе на мясокомбинате, светлые личности, Иванов и Петров, обманным путём проникли на глазах у тридцати ничего не заметивших рабочих, в сосисочное производственное помещение, размером с Галльский аэродром, и засунули себе в брюки в район ширинки, строго параллельно с уже имеющимся изделием, полтора десятка свиных деликатесов. Ничего не заметившая толпа работников в количестве трёх десятков не членов рабочей партии, пофигистки продолжала выполнять свои строго обязанности и демонстративно не замечать несунов в солдатской форме, солдаты видите ли, тут ошивались каждый почитай день, к ним, видите ли все привыкли, на то, что они крали и совали сосиски, да ведь цех трёхсменный, всё не засунут, а засунут, так немцы такое есть бы не стали, засунули, так пусть сами и вытаскивают, нам до этого совершенно параллельно. Сосиски вытащили уже в присутствии начальника пищевого склада, по морде ейным хвостом, бить не стали Ваньку Жукова, но и дожевать не дали. Привезли с воришками в роту, в грудь ротный по второй пуговичке настучал, ножку проломил у пуговички, вот они субчики перед вами, что будем товарищи делать? Я не знаю, как я лично, но, по-моему все правильно поняли вопрос и поэтому не думая и спросили «а где они?», «да вот же, перед вами!», «нет, а сосиски где?», попробуйте с трёх раз угадать, что мог ответить им на это командир вороватой роты? Неа, не угадали ни про Караганду, ни про мат в женском роде, ни другое, внимание, читать только людям, знакомым с украинским «пид Лямцовой ваши засиськи!», кто знает, тот понял значение этих слов, а для русскоговорящих украинцев поясняю, где были, там и сплыли ваши сосиски, нету их больнее, утром это было, неужели не ясно, прапорщик Захарченко с ними был, водитель «зебры» плюс, а что сосиски, на четверых-то, мало ли надо. То сволота написала задним умом, вдогонку, платные агенты у немчуры не перевелись, как стуканул, так скачи на почту с сумкой, огребать свою премию за добросовестно выполненную работу, вот так-то, а сосисок на нашем пути ещё было, ой, я вас умоляю, як говорэ моя тётя, «да колы ото було». Залёт красиво сорвался, отделались парой нарядов по роте, а что кино, да вон отмашку уже дали, рожа Ольшанского с черпаком нарисовалась из-за сетки автопарка, иди и смотри. Ой, сухо и комфортно, сказали после нас другие, кто попадал с мороза в тепло, да какое там тепло, в пекло тепла, на каждого спящего по огненной батарее у окна, спечься можно, угореть умлеть от жары, кинозал на 160 примерно посадочных мест, проход перед сценой, сцена, на ней телевизор чёрно белый, сзади большой экран, сшитые простыни без швов, обработанные латексной краской, белый как пластик, не экран, а произведение искусства, спи и не смотри в его сторону, ослепнешь.«Пламя» поскакало по полотну, киношка в самый раз, война это самое то для военного человека, хорошо бы никогда взаправда не пришлось, одним глазом на экран, другим на товарищей и вперёд сидящих, товарищи в отключке, но носами молодцы, научились владеть, не клюют пшено, ротное начальство некоторые с жёнами и дочками, всё больше на экран смотрят, теряются из-за присутствия домашней обстановки, дома видать другими жизнь проживают, обходятся в присутствии своих чад более ласково, только брови выдают, никак не совладеют с истинными чувствами, да понятно, кому охота за гопоту матершинную подставляться, дисциплина, она и в кинозале должна быть, терпение нам всем, терпение, поспать тоже неплохо под такой музон, пока танки не поползли по экрану на родное Полесье, можно и массой, если не пищей взять с армейского лицевого счёта, кино никуда не денется, сто раз повторят, а со сном нет мочи справиться, глаза с обеда закрываются, в такую рань на стрельбы подняли, выморозили, как тёшу и целый день туда-сюда по холодрыге, дай Бог, чтоб утром встали, не позаболели, какая потом вам от нас присяга, ещё раз для верности через китайский разрез по сторонам и всё, масса, топить, пока кино не кончилось. Скачал киношку недавно, ничего, можно было и тогда не спать, а посмотреть, но что упало, то давно пропало. Зря не не посмотрел, ночью опять немец приснился и всё прилаживал свой шомпол от моего Калашникова, к моему же уху, а меня будто заморозило и всё никак не мог от него увернуться, аж проснулся, а прикол был в том, что чтобы не замёрзнуть, подвернуть решил с вечера гузыри одеяла с простынёй под матрац и пролез в спальный мешок, так в походах делали, и тепло и не раскрываешься во сне. Окна в кубрике всегда почти нараспашку под утро открывал сержант, я противу окна и был, не у самого окна, но напротив него, так, что тот, кто у окна не чувствовал дуновения сквозившей свежести, а на нас всё и приходилось, вроде ничего, но лежишь будто под коркой снега, прижимать к себе противно, простыня чужая становится, просыпаешься от холода и уснуть не в состоянии, холодно раз, вонища от сапог, портянок и ног, три. Вот я и придумал фентили себе, получилось, не рассчитал, утянул видно под матрац, да сам придавил весом, а перевернулся во сне, убегая от фрица, чуть не задохнулся от страха, сердце так стучало, думал каюк, я немцев во сне больше всего боюсь, привяжутся, так весь день будешь о них думать, впечатлительный я видно очень, прямо ложусь спать, а сам на отвлечённые от фрицев темы мысли нагоняю, иногда выходит, но чаще мне достаётся от них, говорят, снятся немцы во сне к деньгам. Писали из дома, что червонцы будут в конверты по одному класть и конверты с профилированием купили, мол, не смогут при просмотре углядеть, фотки попробовали высылать и чирики между ними, а в тех письмах, что с валютой шли, между текстом, точечки ставили. Красивые точечки, до сих пор сохранились, а куда чирики девались, наверное пошли на танковую колонну под моим именем, уж столько их успели к моменту прозрения отрицания счастья прислать, сколько бы я мог универмагов скупить на них, вот незадача. Ну, да пусть, танкисты спасибо скажут, как раз стали через два года их сюда и присылать, где-то и мой вышивает на полигоне
Владимир Мельников 3: Продолжение рассказа "Присяга" часть четырнадцатая. Жадный я до денег, а тут вся родня, как взбесилась, ты там, тебе легче достать, купи то-то, купи этому, эта тоже твоя, приходила, спрашивала, не присылал ли тюки мануфактурой, может колготки, или помаду с лаком для ногтей, а то тут не такая, то пожрать захотели жвачек, сам тут, не то в гостях, не то на службе, два раза и успел на минутку заскочить, прицелиться на будущее. Холодно у них там в Москве, онорак им подавай немецкий, чтоб тепло в лютую стужу, да, чтоб пофорсить, мадонну в сервант ставь, когда в отпуск то отпустят, соскучились уже, чай второй месяц кончается, а тебя всё нет, да нет, Люська вон, к своему в Торжок каждый выходной мотается, чай брюхатой с тех свиданьиц стала, понесло бабу в ширь и вглубь, чего-то ты у нас диффективный какой-то, деньги слать ещё или как, ты вроде пишешь, что всё получил по описи, сколько точек, столько валюты выслано, отчёт собираешься в виде списка шматья, что купил, давать нам, может ты пропиваешь их там, наши кровные, может немку себе завёл, смотри у нас там, будь умницей, составь опись и приложи печать от командира, что всё закуплено, складировано в каптёрках, всё в целости и будет в сохранности до нужного момента, а командир пускай решается, либо пускай в отпуск тебя отправляет, либо второго сына мы спрячем и 20 отдельный санитарно эпидемиологический отряд в городе Магдебурге, долго дожидаться его будет, долго особисты в домике Геринга по улице Клаусен Штрассе 20, его искать будут. Сволочь этот Ганс, чуть в собственной постели не придушил, воскресенье, отдохнуть бы, а теперь вот, ходи и спотыкайся, в глазах песок и рези, минуту смотрю, две минуты на ощупь в толпе бегу вкруг дивизии, шаг отработан, ошибки исключены, пара дружеских толчков от друзей, не в счёт, в другой раз сочтёмся, спасибо, что понимают, где бы после завтрака забиться и пятнадцати минут хватило бы за глаза, проверено на опыте, пятнадцать минут быстрого сна и готово, организм четыре-пять часов дружит с головою. Бег, спортивный городок, руки прихватило на турнике, чёрт меня дёрнул полезть на него, а что было делать, 45 минут на улице в одних белых рубашках, да какой организм это выдюжит. Куда все остальные из роты подевались, только, что полторы сотни крутилось и толкалось, по одному, по двое, а глянь, пусто, только карантин, а черпаки и те по писарским кабинетам разбежались, да по кабинам мазута расползлась. Есть куда людям деться, хоть бы какой малюсенький ключик заиметь от какой-нибудь завалящей дверцы, хоть в одеяло грязное для укрывания мотора использовать для своего спасения, целых 45 минут можно было бы прихватить на сон, счастливые писаря и особисты, уже типа кабинеты поскакали после ночных работ убирать, водилы по кузовам попрятались под грязными матрацами, эти в роту подались через окна кинозала, благо задвижки свои из наряда с вечера оставили не закрытыми, в обнимку небось с батареями сейчас, хоть и худоватые они и ребристые на ощупь, не как милка на сеновале, но всё же тоже греть умеют, хуть какая, но польза, милка и прийти сможет во сне, батареи хороший градус успели с вечера набрать. А мы всё крутимся на площадке, впереди зима, то ли ещё будет, это снегом не закидало, а то сапоги юфтевые быстро влагу в себя возьмут, охо-хо-хо-хохо-хо. Как самые убогие, как самые крайние, как рыжие, наконец, ну почему я осенью призвался, был бы черпаком уже, меньше докапывались бы, да и весной всё иначе в карантине и начале настоящей службы кажется, неудачник, одним словом и таких 36, нет уже меньше-больше, одних увезли, вместо них подкинули незнакомцев, какой-то говорят «кадет» появиться должен, из военного училища списали или выперли, вот радости дедам доставят отцы командиры, если взаправду выпишут геморрой в роту. Может сегодня что в роте изменится, последний холостой выходной день, в следующее утро 14 числа назначили принимать присягу, холостяцкая жизнь подошла к концу, пора обручаться с родиной до гробовой доски, как венчание в церкви, не расписка в загсе, где можно дать задний ход, расписка хранится в штабе до конца дней своих. Эта клятва потяжелее гражданской будет, тут вместо приложения к росписи другую ляльку вручают, эту кинуть не получится, налево пойти тоже опасно, дисбаты пока существуют в реальности, рассказывали, понаслышаны, как же. Завтрак, построение, развод и опять, как и не покидали автопарка, шинели выдали, автоматы в зубы, стол на середину плаца вытащили, это ещё зачем неужели получку привезли, но почему на улице, может за два месяца вперёд? Тогда понятно почему на улице, денег немеренно, деньги незнакомые, их пока пересчитаешь с ума сойдёшь, придётся по ходу дела перед тем, как рюкзаки набить, на асфальте раскладывать для пересчёта, одних сержантов взвод наберётся, да каждому по полтиннику марок, ефрейторов, как собак нерезаных, не то солдат, не то сержант, так, кто придумал, для какой надобности, только перевод денег, про Алабугина вспомнил, тому одному 95 отпиши в финчасти. Кстати, точно деньги, вон и скатёрку с ротного стола сняли, и сам Лемешко крутится вокруг стола, да что-то баула, нет, чувала с деньгами не видно, ааа, наверное в тачке подвезти должны, куда-то же за ворота выпустили двух человек с тачкой и метлой, так, а метла за чем, если за деньгами, а, ну да, всё сходится, ведь если мелкие купюры разлетятся их замести чем-то надо, всё, ждём мани и закрыв глазки начинаем подсчитывать, чего и сколько сможем купить на них на дембель, ничего, что два года впереди, если такими темпами их выдавать станут, будет чего в трёхтонный контейнер положить, вон комендачи, каждый день молотками по фанере стучат, ящики себе готовят для отправки контейнерами. Дулюшки, тачка так и не попала до обеда в парк, у штабе столько хламу накопилось, пол дня на свалку возили. Построение объявили и командир роты приказал продемонтсрировать чему его олухи научились за полтора месяца, никогда такого длительного карантина ещё в роте не было, видно особоодарённый контингент попался, конечно, кого по осени сыщещь, это по весне, когда коты с кошками повылезали на улицы, дни длинные, лови сколько хочешь, далеко от самок не отходят, гон идёт, щепка на щепку сама лезет, пообносившиеся исхудавшие после зимы, с полной проблемой авитаминоза, сил к сопротивлению никаких, одна проблема, машинку настроить, за зиму патлами позаростали, в три присеста приходится оболванивание до нормы проводить. То ли дело мы, попрятались в своих бурсах, откормились за лето, ночи длинные, пока уполномоченный до тебя доберётся, да где там, темнота друг молодёжи, но всё же зря по весне не сдался добровольно, глядишь и бонусы в виде улучшенных условий прохождения службы были бы, э, да что теперь об этом, стоим, качаемся и ждём дальнейших команд, я то по причине уважительной засыпаю, я может до принятия присяги, скажем так, за Родину пострадал, с самим фрицем во сне до последнего бился, не важно, что это было во сне, значит и в жизни смогу спастись от него, сохраню себя для Родины, ведь главное не погибнуть геройски, главное сохранить боеспособные кадры, а то, что я уже «кадр», по-моему, если не вся дивизия, то по крайней мере, её половина знает, такой вот коленкор. «Не спать!», это надоело ротному и старшине роты терпеть нашу наглость, «вы, что сюда спать прибыли или Родине долг отдавать?», это опять к нам, Господи, никак присягу принимать будем пробовать, раз такие речи пошли. Первая шеренга, метр восемьдесят три, это моё место в строю, стоят товарищи, плечо к плечу, кажется дошло, дело не шутошное, десять метров в длину, метр в ширину, строй выглядит вполне сносно, если бы сами о себе не знали, что духи, так со стороны сразу и не видно, ремни не в счёт, пробовали ходить, на манер стариков, получается и получше некоторых дедов-чмарей, шику побольше любого получилось, когда в каптёрке шинели примеряли перед выходом сюда, шапку на макушку, ремень на яица, жаль чуб не успел отрасти, аж самим стало страшно за себя, ой не дай вам, Бог нас дождаться в дедах, будущее молодое пополнение, ох с оттяжечкой ремешком по жопе, да фофманец с упоров по типу «набпугал набычившись дедушку, ух, как мне страшно, на тебе, на!». И до чего ж с шинелкой удачно получилось, и длинна в меру и тепла и не жарко в ней летом. Не зря люди старались, столько лет, а замены не придумают, даже анекдоты есть про это. Вспомнился рассказанный в курилке старослужащими, как же, должны были ведь нас просвитить в том, кто тут хозяин на данный промежуток времени, кто распорядитель кредитов по фофманам и внерабочей силе. Спросил де бабушка солдата, что на посту возле куреня штабного стоял, что, мол, не холодно ли тебе хлопчик в шинелке, тонюсенькая противу кожушка-то будет, да нет, отвечает ей парубок, вона ж мамо шерстяная будет. Ааа, поняла старушка, а летом вдруг вспомнила про разговор зимний, да шасть за плетень к куреню, боец другой, но шинелка-то прежняя, она к нему с вопросом, не угорел де ты сынку от пекла в своей шинелке в июле, поди ж она шерстяная у тебя, нет бабуся, отвечает ей боец, а это был боец червоноармейский, не угорел, прохладненько, она же у нас без подкладки, не стоит волноваться мамаша, идите и лепите до вэчэри варэныкэ з вышинямы, пидминюсь, бо довго ждаты нэ прыдеця. Возятся с нами как с писаной торбой, не знают, как лучше применить, да хоть год тут топчи камни, толку не будет, дремучи на столько, что Оренбург стал почему-то Казахским, а Тюмень поплыла по Волге, какие тексты уставов, какая присяга, бумажкой сам Брежнев Леонид Ильич не брезгует пользоваться, даже такие святые слова для всего Советского народа, как «дарагийе таварищщи!» и те по бумажке читать приучили, чего отнас требовать тогда. С автоматом, пушкой, танком проще выйдет, чем с текстом уставов, кончайте комедь ломать, необучаемые мы, ну так уж сложилось. До чего и правда в шинели тепло и ногам и попе и почки в тепле, тяжеловата правда, но бушлату и в свояченицы не годится, толстый неудобный, задирается и на колхозников смахивает нас, только вил не хватает, вилы в зубы и навоз кидать или сено коровам таскать. Ветерок пошёл, полы шинелей в раскарячку, голова в тепле, голос командира роты товарища старшего лейтенанта Александра Лемешко, начинает звучать чётко и внятно, каждое произнесённое слово строго выверено, шпаргалка не требуется, не говорит, а рубит шашкой головы, чеканными фразами не из устава, а от сердца до каждой клеточки мозга, доходит и не отлетает в дурь, мозг сволочь, оказывается может приспосабливаться и отпускать головную боль и сонливость, сказал речь ротный и будто сглаз или порчу снял, наведённую на нас кем-то по злому умыслу, сказал и как гвозди в голову вбил, торчат, не шатаются, замполит, что-нибудь наверняка сейчас бы про баб чего не то бы отчебучил и речь получилась бы, но и животы коликами пошли бы, тоже вариант, но слова ему никто не давал, да и репетиция пока, успеет, хотя в день присяги? Вряд ли рискнёт, не балаган. Коля Умрихин, самый красивый и чёткий хлопец из под Харькова стал первым, кому выпала честь и на тренировочном принятии присяги и на торжественном мероприятии у стелы, делать великий почин, хоть и росточка небольшого, но такого чувака бабы в соседнем вагоне поезда почувствуют и сбегают туда за ради спросить, а не далеко ли ещё до станции под названием Мерефа, что туточки, недалеко от Харькова будет, а сами глазками в его фейс, зырь, зырь и а не будет ли в вашем купе свободного местечка, бо в моём, дюже ш воно тисно от баулыв и чимаданив. Красавчик, каких поискать, кстати, не последний, но ближе к делу. Понарошку не взаправду, но хочется, хочется в глазах людей подрасти, ну сколько можно мурыжить. «Взвод, слушай мою команду!», это начальник карантина Вова Бунга, «Для принятия присяги, с правого фланга по одному, приготовиться!», вот это тема. «Рядовой Брукман», «Я», «Для принятия присяги выйти из строя», «Есть», топ-топ-топ, красную папку в руки, на месте с папкой сам себе скомандовал команду кругом и «Присягу принять», «Я гражданин Советского Союза перед лицом своих товарищей торжественно клянусь….на-на-на-на-на-на», без интонации без запятых, без чувств и першения в горле, с отсутствием стука сердца молотком в груди, без вытекания капелек слёз, не от холода, а от значимости момента, святости, ответственности, не пошло, не пошло обратно. Один, второй, третий, четвёртый, я примерно пятый, «Отставить, товарищи солдаты, я буду сказать вам следующее, ротный сорвался на одесское отделение украинской мовы, чоловик, прымайе прысягу у Родыны, что сказал, понял ли сам, но далее, вы шо хлопчикэ мойи, у батькив грошей на кино просытэ, ч ибо у мамци на морожнэйэ, ви тут скильки хлиба зьилы зря, хто ото вас так учив у школи читать кныжкы, воны одну йидинствэнну кнышку нэ можуть як слид видчитаты, отставить и приказываю вучить до тих пир, шоб воно вид зубив витлитало, командуйтэ старшина!» Переводчик не требуется, справились сами, старшина дорасскажет в чём наши несчастья, до обеда три с половиной часа, после личное время, но похоже жаба цицьку йому дасть, як казав сусид по койци, Ванька Гусак из под Полтавы, «Шоб вы сказылысь, стилькы дил зробыть портибно сёгодни, теж встричать цылынныкыв, з мынуту на мынуту довжны прийэхаты в расположение роты, шоб вас пидняло, тай гэпнуло, окаянныйи, а ну, Бунга командуй симы байстрюкамы, и шоб у мэнэ огого, глядыть тут у мэнэ!!!!» это прапорщик Верховский, из себя вышел неподетски расстроенный и к КПП автопарка, пора на платформы за техникой и бойцами из роты, прибывающими из Льговского и Рыльского районов Курской области, он за ворота и в ротный уазик, а мы по новой «Я, запятая, гражданин Советского Союза ….» и далее по тексту с девяти утра и до обеда, топ-то-топ, кругом, бу-бу-бу, отставить, как стоишь скотина, опять топ-топ, опять я гражданин савейского саюза, чтоб они сдохли, мягко сказано, ну сколько можно, неужели этого мало, да ещё ведь неделя в запасе, нет, упёрлись и всё, ни с места, дошло до того, что текст, написанный красивым каллиграфическим почерком ротного художника, стал реально мешать рассказывать вслух текст присяги, стали умолять сержанта выкинуть его из красной папки, нет же, мучтесь, салабоны, будете вовремя, как следует читать, вон ротный, до сих пор плюётся, перетирают с замполитом наверное наши неудачи. Стыдно и обидно из-за всех торчать на виду отдыхающей роты, у кого-то выходной, а у нас проходной, чтобы пройти конкурс по принятию присяги, надо его преодолеть, сто дураков на одно место, выше, чем в академию Плеханова в Москве. Шум пошёл и гам, головой повернуть нет никакой возможности, а терпёжу, нету моченьки, любопытство съедает всех в строю, даже сам начальник карантина присвистнул от удивления, время к обеду покатило, ему самому в лом тут на виду дрочить нас, надоело за полтора месяца, это в начале карантина, Вова, Вова, весь такой крутой и единственный, сейчас всё смотрится совсем иначе, обуза и огребай за каждого раздолбая, срослись так, будто он сам нас на скорую руку делал, сострогал на одну колодку, как Урфин Джус или Папа Карлуша, тупые, на одно лицо, к одному обращаешься, трое побежали выполнять, не фамилии, а поле чудес, не биографии, а уголовные дела, армия только и спасла от худшего варианта. А посмотреть хочется, а гул нарастает, солдаты сорвались со своих мест, бегут в сторону въезда через КПП в автопарк, а он очень вместительный, с футбольное поле почитай будет, а солдаты шапки вверх кидать стали, будто сам Дед Мороз к ним на Рождество пожаловал, да дай ты нам кислороду, Вова. Вот оно, что, свершилось, сколько об этом говорили, писали в письмах, но мы же не всё знали, не во все дела ротные были посвящены, откуда нам ждать, что целое отделение Иванов Бровкиных возвращается с целины. Вот они герои, вот покорители просторов России, прощай Курская геберния, здравствуй неметчина, здравствуй не мене родной город на Заале. А вдоль автопарка, вдоль аллеи, идущей от ГДО до артполка, шли пачками автомашины, да, именно пачками, машины убитые до предела, с кузовами, растерзанными свклоподборщиками и свёклопогрузчиками, шли еле телепаясь от одного края до другого, щли с пробитыми пердячими глушаками, прогоревшими и вышедшими по причине известной всем, кроме нас, шли мимо нашего КПП и уходили куда-то в сторону дивизионного плаца, наверное для общего построения перед отгрузкой в автокрематорий, а может шли для встречи и приветственного слова тех, кто провожал их летом на целинные земли Саратова, Ульяновской, Оренбургской, Курской, Воронежской и других областей. Картошка, буряк сахарный и кормовой, силос и сенаж, овёс, гречка и пшеница, чего только не перевозили в этих кузовах, сколько тонн не выдали на гора сельских ЗАВов и районных элеваторов и сахарных комбинатов, сколько спирта сырца получит Родина из зерновых и картошки, а сколько радости эти неказистые на вид мармоны и газоны 66, зилы первейшей степени выпуска, доставили рядовым колхозникам и приравненным к ним сельским жителям, сколько потайных ям было заполнено сахарной свеклой, на весь год целые семьи получили возможность производить высококачественный первач-спотыкач, такой скусный и полезный в сельской местности, за бутылку самогона тебе и мучицы и комбикорму краденного привезут и вспашут и поборонуют и глины и песка печку подмазать, сараюшку подладить или ещё чего твоя душа пожелает. Польза от целинников всем, восьмидесятый год поворотный год в истории страны, с этого года вышли на финишную прямую к построении коммунизма, к 2000 году должны выйти на основные показатели, где согласно выдержке из текста очередного партийного съезда сказано было «довести выпуск самогона на аппаратах собственного изготовления, в районах с отсутствием любого вида покрытия дорог, кроме земляного покрытия, довести, ещё раз зачитываю, выпуск продукции 366 литров в год, включая новорожденных и вступающих в брак в течение этой пятилетки, отказывающимся планировать семейные отношения, вычитать из их зарплаты, деньги на суммы, равные потерянной спиртосодержащей продукции с наложением штрафа на сумму стоимости 366 литров самогона, произведённого бабой Маней из села Большие Можары, Рязанской губернии, так же наладить производство во всех воинских частях, принимающих участие в битве неожиданно выросшего урожая» Делай, как я, все в прямо, наши ротные целинники налево и в автопарк, первая машина старшины роты на УАЗике сразу за ним, недобитые, грязные, а может потёртые всеми видами техники, колымаги, в каждой кабине по одному, а у некоторых и по двое солдат, успели подхватить видно на том главном ЦКПП, молодцы, вернулись, уехали кандидатами в деды, а вернулись настоящими боевыми дедушками, как тут не порадоваться за товарищей, которым довелось побывать на свободе в Союзе и посылочку и сами подскочить родители имели возможность, а девчонки, а? Одно это чего стоит, везунчики, одним словом, а что до отношений, так это я условно на «деды», «кандидаты», «черпаки», «мамонты» и мы «духи», это для ясности и армейской принадлежности, так понятнее, что ли. Спасибо вам целинники. Как вас нам вовремя Бог послал, не свет же клином сошёлся на зубрёшке, ведь живые люди прибыли, не приехали, а прибыли, прибыли своим ходом, живые и здоровые, чужие, , по отношению ко всем и в том числе к своим товарищам, ну это и понятно, другая среда, другой настрой, там в Союзе, отвыкли от дисциплины и армейских строгостей, побывав «за бугром», по отношению к ГСВГ, солдаты осознали, что всё что происходило с ними тут, настолько мелко и смешно по отношению к «там», вся эта служба, чистка норок и мойка писсуаров, как это всё не значимо и примитивно по отношению к гражданской жизни там, в Союзе, ведь возить по дорогам страны на военных машинах в солдатской форме всё равно, что сейчас в униформе, выданной на фирме. Ну, какой ты боец, пригнали машины в центр села, поселили в клубе или школе, поставили на пищевое удовольствие в колхозной столовой, где с вечера освежевали телка, где на завтрак навалили деревенского творога со сметаной в которой ложка стоит, на обед таких котлет из телка накрутили с чесноком, а борща пополам с мясом парным в мисищу навалили столько, что слеза у самой кухарки потекла из правого глаза, у которой самой Ваньша второй год неизвестно в какой Борзе-2 шатается в обнимку не то с берданкой, не то с уйгуркой, не то с косолапым мишкой. Спасибо Вова, отпустил себе вожжи, сколько можешь над нашей тупизной биться, не ссы Вова, прорвёмся, присягу уже раз назначили, так не отменят, какой отче наш не прочитаем, всё одно автомат в зубы, подпись напротив своей фамилии и праздничный обед, так, кажется и сам не раз говаривал, ой, скорее бы. Машины, как самолёты, заходили на вираж и крутили в парке круг почёта, рёв пробитых глушаков, крики ура, свои вернулись, бииииии сигналами, как при прощании с маршалами, рука как прилипла на подходе к автопарку, уже не отлипала от чёрной сигнальной блямбы на руле. Шуку-шуку-шу-ку, тормозами мармоны, пшиии, по педалям тормоза водилы зилов и газонов, пыль окутала машины, скрыла от наших глаз на время, но не понявшая фишки момента не успела среагировать и проскочила за машины и растаяла на газоне, пыль родной земли, пыль из пыльных бурь Оренбуржья, пыль от среднерусских полей, чёрная, жирная чернозёмная, настоящая, не то, что здесь супесь песчано-каменная. Пыль прямо, двери машин в стороны, не то солдаты, не то трактористы, но не наши ротные чистюли и стиляги, сразу видно птицу по полёту, только в Союзе так могут одеваться и так выглядеть, в этом я ещё в Калининской кадрированной дивизии на пересылке понаблюдать успел, чмари и грязнули, что деды, что духи, грязные и чмошные, будто всю жизнь питаются только подножным кормом и живут на улице не отходя от коптящей солдатской кухни, как в 1941 году, дрова в топку сырые, а они пузырями плюют, но не хотят гореть, глаза у всех будто от дыма все красные, не то по большому хотят сходить, не то так сильно вымотаны бестолковыми командирами и не менее бесполезной службой, где всё сводится только к одному, приготовить пожрать и начинать готовить пожрать уже на ужин, чистить котлы и наливать ледяную воду из мятых вёдер для утреннего кулеша. Такое я видел в Калинине у книжной фабрики, солдаты день и ночь пилили и рубили мокрые дрова, запихивали их в кухни, установленные под открытым небом на холодрыге и под дождём только, что и делали, как варили нам комбинированную кашу и кормили сотнями прибывающих переселенцев в Германию, я им просто сочувствую, можно было это сделать обычному комбинату столовых, но увы. Машины, ещё пахнущие Родиной, пыльные и не родные пока, остывали, солдаты роты набросились на именинников, мы тоже, не будь дураками, вместе ведь теперь служить, тоже от любопытсва стали приглядываться, да прислушиваться к разговорам, целинники на нас первыми свой глаз положили вопросом «Есть ли земляки из Подмосковья, нет ли с пид Винницы, може дило з Мукачова е хто, а, шо, угадав, зэмэля! Найшов, давно з дому, як там, груши поспилы, а выноград, шо? Градом побыло, да ты шо, а маты нэ пысала, а шож так? И пошло…..Есть в жизни счастье и меня нашли, правда не сегодня а в аккурат в день принятия присяги, да не кто-нибудь, а сосед по школьной парте Вовка Шевченко, он тоже вернулся, да не один, с парой-тройкой грелок с самогоном в запасках, предусмотрительный и запасливый боец, не пил, да пришлось от дедов да страшины, у него, у Вовки в кабине ЗИЛ -131 жахнуть по маленькой, да нет, не по маленькой грелочке, так мне кто-то и доверил грелку, её ещё в его письмах к сослуживцам давно чужие руки согрели, свои, из ЗРП. Нашлись все кого хотели найти, земляками стали почти все, главное условие землячества, чтобы лапоть, положенный на карту Советского Союза не выходил за границы проживания твоего земляка, например: Астрахань и Баскунчак, тоже земляки, нашлись среди нас и Москвичи и Масквачи, кто знает, в чём разница, тот поймёт. Запаски вечерком снимали и тихонько препровождали в ремцех, ясное дело, машины из заграницы прибыли, может и ящур быть занесён с родной пылью в виде спор, на экспертизу пошли и грелки из только, что прибывших запасок и как водится, на ком ещё, как на самых наименее ценных членах коллектива проверять содержимое, находящееся под чёрной, с привкусом горечи, пробкой? Да нет, не правильно вы строите свой мыслительный процесс, ну почему сразу на нас надо проверять, что-то, самые бесполезные члены коллектива те самые трутни, то бишь, деду. На них и проводили проверку, а на ком вы предлагаете, во-первых, они старые и их не жалко, железная логика, не правда ли, во-вторых жрут и срут они больше каждого из нас, а что это значит, а это значит, что все средства финчасти направлены на доставку продовольствия и пробивку засоров в сантехнической системе армии, так вот, это самые бесполезные и самые противные люди на свете, их не жалко сначала напоить, потом заложить и отправив на губу, спокойно ходить по роте расхлябавшись до нельзя. Нет, чего то не то сейчас сморозил, а кто же тогда нами ночью, рукойводить будет, в отсутствие командного состава, дружно покидавшие расположение, как только скрылось солнце за горою, нет, пусть сами и пробу снимают, и кочевряжутся, передвигаясь на рогах, авось прямая дорога вильнёт сама куда надо, гулять, так гулять, ну, взяли дружненько на грудь, ой и гадость, из чего она мужики, неужели и правда в самогон баба Нюра куриный помёт для крепости добавляет, что, и сырую резину научились вместо вулканизации использовать, знамо дело, коммунизму быть на селе, решение партии истинно. Закваска хорошая получилась, всю ночь гудела рота, весь подвал будоражило и колбасило, сказали бы нынешними словами, прохлопали прибытие самогонщиков и контрабандистов, бардачки обшманали ещё на границе, да про запаски и не чухнулись, ну что мог солдат Советского союза, кроме ханки через границу перевезти, водку не пили, дорогая и мороки с ней, милое дело первачок, чуток выпил и понесло, а я там был, а и стой и стой в один вечер спал, умора, зато весело всем, а ради чего ведь люди пьют, да чтобы пообщаться, а на другой день приколоться, если удастся не на губе проснуться, тогда вчерашнее в голове колом встанет, когда про губу, да объявленный отпуск вспомнишь, подумаешь, то ли в отпуск, то ли в стакане утонуть навеки. Дружба оно дело не плохое, когда самогону мало грелок, а друзей у тебя, что пальцев на теле, а больше не требуется человеку, не запомнит с кем уже чокался, а кто в сторонке остался. Неделя прошла, как один день, воскресенье наступило ещё с вечера, присягу приняли сначала деды, потом отбой и такой ранний подъём, что наверное и пяти не было, может так показалось, но темнища ещё такая была, что тучи до развода всё сунулись и сунулись, депрессия напала, хоть вой. С одной стороны праздник, присягу будем принимать, но с самой страшной стороны, вот этого-то все и боялись, вот поэтому я и сейсас вас вымучивал столистовой писаниной, самое страшное, это ликвидация нашего независимого государства баранов и расселение по кубрикам, прописка и сдача на права, вождение под кроватью табуретных автомотоциклетных средств, регулирование лёжа на спине под кроватью, мимо проезжающей техники, так называемая скрытная техника регулирования и вождение автомобилей в условиях стеснённых для проживания. 14 Декабря 1980 года, морозное утро, место действия6 комендантская рота. Парадная форма одежды, парадки на офицерах, знамя 27 МСД доставлено в чехле ротными знаменосцами, знамя находится под усиленной охраной в комнате отдыха, рядом с кабинетом командира роты на первом этаже напротив тумбочки второго поста дневальных по роте, расположенного у ружкомнаты, рядом с выходом из казармы. Машины из парка не выезжают, сегодня воскресенье, в котлы заложена дополнительная порция жиров, масел и других изделий, все одеты в новую белую униформу, все ждут часа «Х», который начнётся примерно в 12-30. Нервозность присутствует во всём, знамя в роте, вот-вот начальник штаба товарищ Юдин пожалует, он наш негласный куратор, нет у нас ни комбатов, ни комполков, мы ничьи, мы прямая принадлежность штабу дивизии и НШ наш рулевой, дядька высокий, квадратноплотный, строгий в меру и интеллигентный, ну, как из Ленинграда люди или типа того, но никак не из Москвы, те понаглее и понастырнее, тем всё можно, им все обязаны, им всё положено, не жители, но требователи. Командный состав роты проводит лёгкую летучку, у всех при виде нас, губы расплываются в улыбке, как же, сегодня праздник у девчат, сегодня будут танцы, сегодня нами заполнятся все штатные прорехи в расписании взводов, сегодня барин купит нас и повезёт отрабатывать оброк, который мы взяли у Родины в долг, а чтобы крепче повязать оброком, требуется некую бумагу подписать. Совещание закончено, ротный со своими смехуху по отношению к нам «ну шо, бойцы, дождалысь, ще трошкы и будемо Родине служыты, як батькы ваши вам наказувалы, ну добрэ, кажи команду днивальным, нэхай людэй гуртом вэдуть до стелы, там всим и сбираца, командуйтэ!»
Владимир Мельников 3: Продолжение рассказа "Присяга" часть пятнадцатая, последняя. Первый раз я себя так торжественно чувствовал в жизни, второй раз будет в 1986, когда расписывался во дворце бракосочетания номер четыре в Москве, третий раз через пять лет после свадьбы во время венчания в Вешняках. Рота отдыхала, в роте был законный выходной, но выходной не абы какой, со всеми распрощались, слёзы высохли, герои-целинники не дезертировали, вернулись в полном составе в роту и машины сохранили, за что правда втык получили, но об этом потом, не будем портить праздник и им, с самогонкой в этот раз всё обошлось, никого не спалили, а может унюхали, но перед такими важными событиями, как 500 и 100 километровые марши и первые выезды с молодняком в запасной район, наверное не рискнули позориться сами и нас подставлять, ничего не спалили и то ладно, нарядами задрочим, решили возможно в узком кругу, а пока всем молчок. День принятия молодым пополнением присяги всегда считался в нашей дружной роте особенным днём, это действительно было событие, с этого дня менялось абсолютно всё, все ранее налаженные механизмы с убытием дембелей нарушались и только качественно подготовленное молодое поколение могло компенсировать эту потерю, мало ли, что, а вдруг та Бельгийская дивизия, что за бугром прямо напротив нас, вздумает судьбу испытать на прочность, только-только ядерным оружием обзавелись в достаточном количестве, ошибка диспетчера и малая ограниченная война обеспечена, это тема одного из политзанятий по звёздным войнам. Раз сто каждый из нас выбежал на улицу и вбежал обратно, то на второй этаж, то в подвал, то поправить, то утянуть, то топорщится шинель, то пуговицы, оказывается, до сих пор не перешиты, весь коленкор портят. Всё. Время вышло, пора на воздух. «Рота строиться в курилке, рота строиться в курилке! Эээ, вы, уроды, вы что оглохли, вас касается, оборзели совсем черпаки, а вам, что, тоже особое приглашение, ваши товарищи по роте принимать присягу сейчас будут, выходи на построение!», это дежурный по роте выгонянием самолично занялся, иногда и его голос должен к месту прозвучать, начальство рядом, в один отпуск сгонял, да до дембеля ещё почитай год, может на один ещё удастся наскрести положительных дел. Рота заняла свою обычную позицию, буква «П», так как видите её сейчас, только внутри дырка в бетоне, а в том приямке полно окурков и чинариков. Мы отдельно, настоящие бойцы своими взводами, пока жиденько стоят, шутка ли вопроса, 36 уволилось и навечно из списков выбыли из строя, где же замена. Да вот мы, пара часов и мы ваши в полном годовом распоряжении, любите только не бросайте в терновый куст. С крыльца в наипарадной форме, с медалями и значками спускаются важно к нам наши отцы командиры, неспешно встают линейкой перед крыльцом и ждут, что скажет ротный. Командир роты явно перевозбуждён, надо думать, сейчас подъедут к стеле штабные чины, попробуй, дёрнись кто, губой не отделаетесь, полигон Рагун или один из трёх мотострелковых полков, случаи уже были, пара-тройка учит тюрский язык, говорят, кто из водил там бывал, мол, получается, особенно такие вещи, как : «кель манды» и «от манды кель». То есть, подойди, пожалуйста, сюда и отойди пожалуйста отсюда. Два строя, основной, это рота и запасной, это мы, направляемся походными колоннами к стеле и занимаем там свои места, нам достаются, естественно, места в самом партере, прямо напротив памятника В.И.Ленину, у подножия которого разместилось командование и выставлен караул со знаменем части 27 МСД. Прямо перед командным составом установлен и покрыт красным бархатом казённый стол и на нём красная папочка с вложенным текстом присяги, так, на всякий пожарный, вдруг кто от волнения споткнётся, глядь на текст и дальше, как по писанию, тут тебе и присяга принята, неважно что по бумажке, важно, что подпись и в присутствии знамени части, да и товарищи красноармейцы, если надо, где следует, слово своё скажут по поводу подтверждения истинности принятия присяги. Шутки кончились, дальше дисбат. Зрители и сочувствующие нам, заняли в отдалении свои места, так распорядился старшина роты с замполитом, у них уже был свой праздник, пусть в сторонке постоят, нечего смущать молодёжь, вон УАЗик начальника штаба показался, да вот и он ногу на подножку уже поставил, прыг и ровненько по дорожке мимо дивизионных героев Советского Союза, установленных этим летом перед нашим приходом на квадратные постаменты, да вон и сами лепщики в сторонке стоят, три сержанта из Белоруссии, три выпускника ВУЗа. Мы стоим, НШ по дорожке к столу, ротный за шесть шагов бегом на полусогнутых к нему, доклад младшего подчинённого старшему начальнику, команда роте поприветствовать товарища подполковника, естественная реакция «Здрав..жлайю..тов. гва..дии подпп..овник!». Вот он и самый вкусный момент в нашей жизни и настал. Вот теперь и я человек, фигу вам товарищи старослужащие, на меня сам НШ смотрит и теперь я сам свою судьбу беру в свои руки, человек должен за себя сам бороться, сам свою судьбу строить, под лежачий камень вода не течёт, раз попал куда надо, грызи гранит науки, бей копытом, но службу знай, вон какие шишки снизошли до тебя, ты не замухрышка, ты человек, тебе вон сколько уже почёта и уважения казано, стоять всем смирно и руки держать по швам. Товарищ гвардии подполковник Юдин, взял ответное слово, спереди Ленин и отцы командиры, сзади на огромных плакатах героические этапы борьбы за Советскую власть, спереди Вождь, сзади недобитки белогвардейцы и белобандиты, анархисты и другая нечисть, мы творители истории и её защитники, они наше прошлое, от них осталось только то, что изображено на плакатах, мы молодые и здоровые, они рисунки на заборе. Приветственная речь прозвучала отменно, всё правильно, ничего лишнего, мы следующие, не посрамим дедов и прадедов своих, не посрамим отцов наших, не запятнаем честь Советского воина, заитника и интернационалиста. Взвод, приступить к принятию присяги, это уже приказ командира роты и после него «Рядовой Ломатченко!», «Я», «Для принятия присяги выйти из строя», «Есть», топ-топ-топ, красную папку в руки, на вытянутых руках, глядя прямо перед собой, кося для порядка вниз на текст присяги, на глазах у всех «дух» привращается в бойца : ««Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников. Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству. Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины - Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами. Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение товарищей.» Текст присяги коверкать не могу и пишу для тех, кто осмелился его забыть. Сколько человек, столько раз было это сказано у памятника Ленину, у стелы с указанием боевого пути части по которому прошло это знамя, знамя которое каждый принимающий присягу, преклоняя одно колено, целовал и становился обратно в свой строй. Всё, я не только гражданин Советского Союза, я ещё вдобавок защитник своей Родины и ничто мне не помешает это сделать, буду служить так хорошо, что обо мне скоро напишут в газетах, нет, я так серьёзно думал, я очень быстро проникался моментом и стремился и добивался, раньше всех, уже в конце февраля мне перед штабом дивизии объявят отпуск, а это о многом говорит. Торжественная минута подошла к концу, нам дали команду отправляться в роту. До роты я не шёл, как не шли и мои товарищи, мы летели, каждому при вручении выдали маханькие крылышки, совсем ссо стороны не заметные, но как они нас несли, они нас просто окрылили, пусть только на сутки, но зато, как! Оружие в ружейку и бегом строиться, до общего обеда времени в обрез, время полдень, столы ломятся от яств, а именинников всё нет и нет, из окон видели, что только, что тут стояли напротив, раз, уже нету. Пока крылья, как только, что вылупившимся муравьиным маткам не отгрызли муравьи, это чтобы те не улетели из семьи, а рожали и рожали, так и мы, пока нам крылышки не пообрезали старослужащие, на всех парусах в столовую и на одном дыхании винтом на третий этаж в столовую, тук-тук, а вот и мы, здрасте. Свадьба с приданным или свадьба в Малиновке, жратвы на полк, на каждом столе по четыре колы, по четыре пачки самовоспламеняющегося печенья, банка мёда на четверых, четыре булочки, два яйца вкрутую, плов, рассольник, полукрасные, сладковатые на вкус, солёные помидоры, прелесть, но не закусь, жаль нечего выпить хоть я и не особопьющий, я скорее сочувствующий собутыльникам, жаль, по такому случаю и я махнул бы прямо за воротник, как учили товарищи, не сомневайтесь, не промазал бы. Под такую закусь и поллитровка на брата раошлась бы по обесспирченной крови, отдельными молекулами. Домой напишу про колу, вкусная и капустой квашенной отдаёт, мёд тоже понравился, печенье по карманам рассовать хотели, но поступила команда «продукты из столовой не выносить», может боялись, что мы несправедливо поделимся с нахлебниками, ну и ладно, не получилось черпакам вынести, пусть не обижаются, мы их печенье тоже не попробовали до сих пор, может оно лучше было. Запомните этот день, это единственный день, когда я был за два месяца доволен и накормили и напоили и насмешили, да, насмешили, всё было именно так, как и хотелось. Время до вечера пролетело быстро, люлей огрести не разрешили старшие, сегодня наш день, сегодня «табу», такая традиция, один день можно и не обижать молодых бойцов, пусть получше проявят себя в новом коллективе, в новом обновлённом качестве, насмешили меня тем, что вместо автоэлектрика-дизелиста, я попал в мотоциклетный взвод и не знал, радоваться или нет этому. Наверное радоваться, чего нового в электрике, я и без этого любому инженеру фору дам по силе и освещению, а дизель, подумаешь, мотор от трактора ЮМЗ, генератор на 380 вольт, и делов-то. Это от меня и на гражданке не уйдёт, а вот регулировщиком, это не каждому выпадет покрутить жезлом у виска, это тебе прямой контакт с городом и проживающими в нём людьми, цени это и дерзай. Как водится, что всё хорошее заканчивается тоже хорошим, не отпускали меня мысли о состоявшемся, сцены из принятия присяги сменяли одна другую, что-то я добавлял к уже свершившемуся, о чём-то мечтал и строил планы, раз за разом прокручивая и переигрывая в голове события и реакцию на них окружающих. Человеку свойственно многократно заострять моменты, обыгрывать ситуации, включать в игру воображения другие персонажи, например у меня на присяге присутствовали мысленно и родители и погибший на войне дед и дети, которые ещё не родились и сам генеральный секретарь с министром обороны и все, кто меня мог знать и кого я помнил и уважал.Крутил и крутил хронику дня, крутил до тех пор, пока новые события не наслаивались на прежние или пока смакование переставало приносить удовольствие и пользу, пока ощущалась некая чувственность и существовала особая момента события. Личное время, письма срочной АВИАпочтой, маленько фантазии, ужин и самое дорогое, кино про немцев. Как начали крутить серию за серией «Фронт без флангов», «Фронт за линией фронта», «Фронт в тылу врага», так на Новый год только и закончили, полмесяца счастья, такое кино редкость, майор Млынский ещё до службы стал моим кумиром и мечтой профана, из-за него, да из-за другого майора Топоркова из «Обратной дороги нет» я и попёр в военное училище, настолько возмечтал стать тоже непременно майором, что с сопливых лет только об этом и думал, если в войну играю, я командир и майор. Всё, кино окончено, нас ждёт вечерняя поверка, больше я не «дух», я солдат, у меня есть свой взвод и у меня новый командир взвода, знакомый всем прапорщик Сергей Гузенко, родом из солнечного Краснодарского края, женатый, жена преотличная кнопочка, почему кнопочка, а потому, что и правда цветочек, а не женщина, а во-вторых и вовсе не женщина, а скорее девчонка с колечком на пальчике и Серёжкой мужем, коему самому-то, дай Бог 20 лет. Номер моего кубрика, не удивляйтесь, 13, этаж второй, прямо по коридору, не доходя мазуты упрёшся в двустворчатую дверь. Всё, пора баиньки, а с завтрашнего дня, прямо, как водится, с понедельника, бросаю старые привычки, начинаю новую жизнь пока правда в качестве рядового мотоциклетного взвода, а потом видно будет кого, служба только-только начинается, а что было раньше, так то была присказка, а сказка впереди. Спокойной ночи.
Аскар: Я даже незнаю что такое и кто такой особист,у нас в ТБ ни разу небыл,да и разговоров про это небыло.хотя вру один раз на построении ТБ разговор был о особом отделе этот разговор был на тему Соблюдение бдидельности и секретности.До того было все засекречено что я повторюсь что только в 2008 году узнал что я служил в 243 Гв.МСП и то случайно в одноклассниках в графе место службы у своего командира увидел Так что я думаю они незря свой хлеб ели
Владимир Мельников 3: Аскар Аскар, наш особист у нас в роте торчал чаще, чем я сам, отделение охраны особого отдела жило у нас на втором этаже и это были наши ротные солдаты, то есть, часть штатного ротного солдатского состава. Особый отдел располагался через дорогу, в их отдел мы ходили через день, то посыльными к их командиру, то припахивали нас как лохов, машины их чинили в парке, то есть это часть моей жизни и я считал, что особисты, это часть нашей комендантской роты и часть обслуживающая штаб и обеспечивающая его безопасность и секретность, вот и всё.
Аскар: Да! повездо Вам.неприятное соседство.
Аскар: Владимир Мельников 3 пишет: Бычки в томате самая алкашеская закусь, это как в канаве наловить и законсервировать, это как кошатина тушёная. сказано.
полная версия страницы